Если документы поступают в комнату, находящуюся рядом с ленинской квартирой, попадают в руки тех, кто имеет ежедневный доступ к нему и по собственному усмотрению определяет, что из этого материала давать Ленину, а что не давать, то нет оснований считать сложившуюся ситуацию информационной блокадой, установленной для Ленина Сталиным или ЦК партии.
Могут сказать: одно дело поток входящей корреспонденции, другое дело реальные контакты. Их было немало, известные нам факты, видимо, далеко не исчерпывают всех контактов. 27 декабря 1922 г. от Ленина был направлен Сталину запечатанный пакет. Об этом же говорит письмо Фотиевой Каменеву от 29 декабря 1922 г. с предупреждением не проговориться при свиданиях с Лениным[867]. 5 января от Ленина пересылается Троцкому письмо Луизы Бройлен[868]. Перекличка отдельных положений диктовок «О придании законодательных функций Госплану» с письмами Троцкого в ЦК от 24 и 26 декабря (о чем речь пойдет далее) говорит в пользу того, что Ленин был знаком с ними. Ряд писем Сталина в ЦК РКП(б) (6, 17, 24 января 1923 г.)[869] позволяют предположить, что он был знаком с диктовками Ленина о Госплане (со всеми или с частью из них). О каких-то политических контактах Ленина, видимо, говорят и некоторые записи в журналах для регистрации документов ленинского секретариата. 25 января: «Записочки Вл. Ил., взятые со стола в 1-[19]23 г.» (всего десять записок: «1) О Горбунове, 2) Переписка с Каменевым о Ломоносове, 3) Переписка с Луначарским о комис[сии] со Свид[ерским] и Каменевым], 4) В круговую о здоровье В.И., 5) О Ходоровском, о его шефстве, 6) О приеме Рексома, 7) об Экибастузе, 8) т. Фотиевой о том, что она якобы интригует Владимира] Ил[ьича), 9) Записочка Вл[адимира] Ил[ьича] с цифрами, 10) Записочка о врачах, о Гляссер, о разговоре со Сталиным». Они зарегистрированы под № 8192-8202[870]. А вот еще одна подобная запись в журнале регистрации Архива Ленина от 22 февраля 1923 г.: «Записочки Вл[адимира] Ил[ьича] к Цюрупе». И еще одна, от 5 марта 1923 г.: «Записочка т. Тучкову от 1/III [19]23 г. - о церковном соборе»[871]. О каком «тюремном режиме» можно говорить? Эти факты свидетельствуют о том, что мы, по существу, еще очень мало знаем о работе В.И. Ленина в этот последний период.
Через своих технических секретарей Ленин вел переговоры с Политбюро и отдельными членами Политбюро (например, по вопросу о предоставлении материалов по «грузинскому вопросу»). Руководил работой своей комиссии, которая общалась со многими людьми и, очевидно, информировала Ленина об этих беседах. Вступал в деловой контакт с Каменевым, Цюрупой, Кржижановским, Свидерским[872], общался со Сталиным (до 5 марта 1923 г.). Имеются также сведения о контактах Ленина с разными лицами через М.И. Ульянову, Н.К. Крупскую, секретарей; они не нашли отражения в доступных нам документах и зафиксированы в воспоминаниях их самих, а также Троцкого. От них же он получал информацию о некоторых важных политических вопросах, в том числе о позиции Зиновьева и Троцкого по «грузинскому вопросу» и др. О том же говорит история передачи для публикации статьи «Как нам реорганизовать Рабкрин». Обсуждение статьи «Лучше меньше, да лучше» до ее публикации (это фиксирует «Дневник секретарей») также свидетельствует, что установленный режим был не более чем фикцией. Наконец, есть прямые заявления о массовости таких контактов. М.И. Ульянова вспоминала: «Но и в это время Владимир Ильич был занят, конечно, не только записями, на которые по формулировке врачей, "не должен был ожидать ответа". Он был занят и текущими делами, стараясь влиять на них. Права тов. Фотиева, которая пишет:
"Хитро обходя установленные врачами (врачами! - B.C.) нормы, он занимался делами до последних пределов человеческих возможностей, до того времени, когда болезнь лишила его последнего способа общения с людьми - речи, т.е. до марта 1923 г."»[873].
Все это говорит о том, что установленный 18-24 декабря 1922 г. режим информирования Ленина не носил политического характера. Он был сугубо медицинским, а его установление и поддержание были обусловлены исключительно развитием болезни Ленина и его самочувствием.
И все же режим политической изоляции Ленина был! Изоляции неполной, избирательной и целенаправленной. Установленный не Сталиным и даже не постановлениями Политбюро ЦК партии и осуществлявшийся не ими, а ближайшим домашним ленинским окружением: Крупской, Ульяновой и секретарями ленинского секретариата. Решение вопроса, докладывать Ленину о чем-либо или нет, было в их воле. И они пользовались этим правом для достижения политических целей, устанавливая, таким образом, реальный режим информации, который правильнее будет назвать режимом фильтрации информации.
Главную роль здесь, видимо, играла Крупская, рассматривавшая этот вопрос в качестве семейного, а не политического дела, и имевшая для этого все возможности: получения важной политической информации, повседневного контакта с мужем и фактическое, естественно признаваемое всеми право говорить в этой ситуации от имени Ленина и во имя его человеческих интересов. В отличие от секретарей, также владевших всей важнейшей политической информацией (Фотиева - секретарь Председателя СНК, Гляссер - технический секретарь Политбюро), она не боялась нарушать установленный режим. Свои права на это она вполне определенно заявила по поводу конфликта со Сталиным: «О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичом, я знаю лучше всякого врача, т.к. знаю, что его волнует, что нет»[874].
Поэтому получилось, что запрет на политические контакты действовал в отношении тех членов ЦК и Политбюро, которые считали для себя обязательным соблюдать решения ЦК, и не действовал для других, пытавшихся разыграть «ленинскую карту» в политической борьбе. До Ленина доводилась та информация, которую Крупская и технические секретари считали полезным довести до него. В то же время определенная часть информации, которая шла от Политбюро и ЦК, задерживалась. Девять членов и кандидатов в члены Политбюро (все, кроме Троцкого) в письме от 31 декабря 1923 г. свидетельствовали, что именно невозможность сначала личных, а потом и письменных контактов с Лениным помешала им завершить обсуждение с Лениным вопросов национально-государственного строительства[875].
Енукидзе «по горячим следам» этих событий на XII съезде РКП(б) говорил, что «т. Ленин сделался жертвой односторонней неправильной информации… к человеку, по болезни не имеющему возможности следить за повседневной работой, приходят и говорят, что там-то и таких-то товарищей обижают, бьют, выгоняют, смещают и т.д., он, конечно, должен был написать такое резкое письмо»[876]. Ем. Ярославский, намекая на конфликт Сталина с Крупской, говорил на июльском (1926 г.) Объединенном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б): «В таком громадном политическом вопросе они дошли до того, чтобы позволить себе к больному Ленину придти со своими жалобами на то, что их Сталин обидел. Позор! Личные отношения примешивать к политике по таким большим вопросам. Я имею право это сказать партии»[877]. Примечательно, что на заявления А. Енукидзе и Ем. Ярославского, сделанные перед обширной аудиторией и в присутствии Крупской, никто не возразил по существу дела. Они говорили правду, и многим это было хорошо известно.
Троцкий тоже признавал, что «Крупская делала, что могла, чтобы оградить больного от соприкосновения с враждебными махинациями секретариата» (т.е. Сталина)[878]. А вот еще одно его свидетельство: «Через Крупскую Ленин вступил с вождями грузинской оппозиции (Мдивани, Махарадзе и др.) в негласную связь против фракции Сталина, Орджоникидзе и Дзержинского»[879]. Утверждение о «фракции» Сталина - Орджоникидзе - Дзержинского, а также о том, что именно Ленин установил «негласную связь» с грузинскими национал-уклонистами, оставим на совести Троцкого, а факт политической помощи Крупской грузинским национал-уклонистам зафиксируем.
Итак, Крупская в роли адвоката противников образования СССР по схеме, предложенной Лениным. А вот факт, говорящий о том, что она, как могла, мешала поступлению к Ленину материалов от сторонников образования СССР. 21 февраля 1923 г. врач сделал интересную и очень важную для нашей темы запись о том, что 20 февраля Крупская отказалась дать В.И. Ленину «отчет о 10-м съезде Советов». «Владимир Ильич огорчился отказом, стал уверять, что он отчет этот уже читал, что он ему нужен для одного вопроса, который его теперь занимает, но все-таки отчета ему не дали. Это обстоятельство сильно разволновало Владимира Ильича». Но Крупская была неумолима, хотя 18-20 февраля было временем некоторого улучшения состояния здоровья Ленина. Как оценить этот отказ? Отчет съезда, принявшего решение о вхождении РСФСР в СССР, мог дать аргументы в пользу правильности решения об образовании СССР, а не против него. Видимо, Крупская этого не желала.
