С этого времени между Лениным и Сталиным возобновляются постоянные личные и политические контакты. Он бывал у Ленина в Горках гораздо чаще других - 11 раз (11 и 30 июля, 5, 9, 15, 19, 23 и 30 августа, 12, 19 и 26 сентября 1922 г.), Каменев - 4 раза (14 июля, 3, 27 августа, 13 сентября), Бухарин также 4 раза (16 июля, 20, 23, 25 сентября), Зиновьев всего 2 раза (1 августа и 2 сентября)[607]. В первом письме, направленном Сталину 18 июля 1922 г., Ленин писал: «т. Сталин! Очень внимательно обдумал Ваш ответ и не согласен с Вами». И далее: «Поздравьте меня!» Ленин с радостью обращается к человеку, к которому расположен и от которого рад принять поздравления, с сознанием того, что следующее далее известие о разрешении читать газеты порадует Сталина[608].
К сожалению, мы мало знаем о содержании большинства их бесед. 12 августа 1922 г. Сталин в Горках беседовал с Лениным о РКИ[609]. Встреча 15 сентября описана Сталиным в опубликованной 24 сентября статье в «Правде»[610].
Сталин участвует в организации лечения Ленина, который обращается именно к нему с некоторыми «деликатными» вопросами, например, пишет ему письмо с просьбой «избавить от некоторых иностранных врачей, оставить отечественных»[611]. Ленин, в свою очередь, как и прежде, проявляет заботу о здоровье Сталина, об организации его отдыха, чтобы поддержать его работоспособность. 24 июня 1922 г. после врачебной консультации он передал через Семашко Дзержинскому предложение для Политбюро: «Обязать через Политбюро т. Сталина один день в неделю, кроме воскресенья, целиком проводить на даче за городом»[612]. Вот еще одна записка: «т. Сталин. Вид Ваш мне не нравится. Предлагаю Политбюро постановить: обязать Сталина проводить в Зубалово*** с четверга вечера до вторника утром…»[613]. 13 июля 1922 г. Политбюро рассмотрело вопрос об отдыхе Сталина и обязало его «проводить 3 дня в неделю за городом»[614]. 5 августа 1922 г. наркомздрав НА. Семашко написал М.И. Ульяновой для передачи Ленину: «Передайте пожалуйста] при случае Влад[имиру] Ильичу, что т. Сталин недавно осматривался проф. Ферстером; ему прописано 2 дня в неделю отдыха, что он в общем выполняет», а также о том, что, по его внешнему наблюдению состояние всех товарищей лучше. Так что пусть Влад[имир] Ил[ьич] не беспокоится»[615].
В целом круг вопросов, по которым Сталин контактировал с Лениным, оставался прежним, однако из-за болезни Ленина интенсивность всех контактов Ленина, в том числе и со Сталиным, снизилась. Период после возвращения Ленина к работе, октябрь-декабрь, отмечен все той же нормальной деловой работой и хорошими личными отношениями. Этому не помешали разногласия по вопросам национально-государственного строительства и монополии внешней торговли. М.И. Ульянова вспоминала, что «вернувшись к работе осенью 1922 г., Ленин по вечерам устраивал встречи с Каменевым, Зиновьевым и Сталиным, нарушавшие режим работы, установленный врачами»[616].
В эти месяцы Ленина кроме вопросов образования СССР и монополии внешней торговли, о которых речь пойдет дальше, беспокоил ряд других вопросов, в которых у него со Сталиным отмечается нормальное сотрудничество, взаимопонимание, единство позиций. Это относится к реорганизации РКИ (о чем шла речь выше), а также формированию бюджета 1923 г., в процессе которого встал вопрос о сокращении судостроительной программы и направлении сэкономленных средств на нужды просвещения. В этом вопросе Ленин оказался в противостоянии с Троцким. Сталин поддержал Ленина[617]. В конце сентября 1922 г. заместитель председателя Госплана Пятаков подписал военную смету, превышающую сумму, предложенную наркомом финансов, на 26 триллионов руб. 28 октября СНК под председательством Каменева в отсутствие Ленина утвердил ее, о чем Каменев сообщил Ленину, одновременно указав, что «эта сумма явно непосильна для государства» и предложив отменить решение СНК, а для изучения этого вопроса создать комиссию[618]. 30 октября 1922 г. Ленин пригласил к себе для обсуждения этого вопроса Сталина, Каменева, Зиновьева и Молотова. Примечательно, что наркомвоенмора Троцкого для обсуждения сметы военного ведомства в узком кругу Ленин не пригласил. Это совещание оценило допущенную ошибку как «архиопасный путь» и предложило впредь таких ошибок не допускать[619]. 30 ноября Политбюро приняло решение сократить расходы на судостроительную программу до 8 млн золотых рублей[620].
Осень 1922 г. принесла Сталину расширение если не власти, то своего политического влияния, что не могло произойти без ведома Ленина. Накануне начала работы IV конгресса Коминтерна, 2 ноября 1922 г., Политбюро утвердило принятое накануне «опросом» предложение Зиновьева об увеличении числа представителей РКГТ(б) в Коминтерне за счет включения в их число Сталина, Каменева, Луначарского, Пятакова, Мануильского[621]. А 30 ноября 1922 г. накануне окончания конгресса Коминтерна Политбюро утвердило новый состав представительства РКП(б) в Коминтерне: члены - Бухарин, Радек, Зиновьев («прежняя «тройка») и кандидаты - Ленин, Троцкий и Сталин[622]. А ведь это было уже после известной дискуссии Сталина и Ленина об основах строительства СССР, т.е. по вопросу, принципиально важному для Коминтерна.
С другой стороны, нет никаких оснований считать, что Ленина беспокоило усиление политических позиций Сталина. Нам неизвестны документы, которые бы свидетельствовали о том, что Сталин расширял свою власть дальше установленных (если такие установления были) пределов или злоупотреблял ею, проявлял грубость, «нелояльность», т.е. то, что ставилось ему в упрек в «Письме к съезду». Наоборот, он держал себя подчеркнуто скромно, что удивляло тех, кто знал истинную расстановку сил в руководстве партии. Любопытные воспоминания об этом оставил Микоян, настроенный к Сталину критически. Рассказывая о работе XII партконференции (4-7 августа 1922 г.), он пишет, что был поражен скромным поведением Сталина, которое у него и других делегатов «вызывало недоумение. «Вначале я подумал, не было ли это проявлением его чрезмерной скромности… Но в данном случае такая скромность уже выходила за пределы необходимого… такое поведение генерального секретаря, как я понимал, не мешало, а скорее содействовало сплочению сложившегося руководящего ядра партии. Оно повышало в глазах делегатов личный престиж Сталина»[623]. Скромное поведение Сталина бросалось в глаза и удивляло несоответствием его авторитету и положению в партии.
Сказанное, конечно, не означает, что в отношениях между Лениным и Сталиным в это время не было никаких проблем. Проблемы были, отрицать или игнорировать их было бы наивно и неправильно. У Сталина были свои сложившиеся политические взгляды, свой политический почерк, свои представления, что и как надо делать. На этой почве возникали разногласия, которые не выходили за рамки обычных трений, возникающих в процессе работы. Показательна, например, телефонограмма Сталина Ленину (6 мая 1922 г.), вызванная недоразумениями в связи с отправлением телеграммы членам советской делегации на Генуэзской международной конференции Чичерину и Красину. «Проект ответа т. Рыкова на телеграмму Чичерина и Красина о топливе послан как ответ т. Рыкова за его подписью. Я не возражал против вашего предложения о посылке телеграммы Чичерину и Красину в советском порядке, хотя ни по существу, ни формально я не согласен с Вами. Поступил я так потому, что ответ требовался немедленный и невозможно было откладывать дело. Я пустил на голосование проект ответа Рыкова после телефонного разговора с Вами, имея Ваше согласие узнать мнение членов Политбюро по интересующему Красина и Чичерина вопросу: я не мог допустить, чтобы ответ был послан в советском порядке, без ведома и контроля Политбюро. Это, во-первых, во-вторых, ясно, что кем бы ни была послана телеграмма, она будет расценена, как ответ, санкционированный Политбюро, и, в-третьих, запрос Чичерина и Красина был направлен в Политбюро, и последнее не могло ответить молчанием. Я не знаю других средств для определения мнения членов Политбюро о телеграмме, посланной, скажем, в советском порядке, кроме опроса последних.
