У меня не было охоты вести пустой разговор.

— Ты же знаешь в стране каждого человека лично!

Каждого человека в стране я не знал. А вот тех, с кем Курулину придется работать в Сибири, знал. Лично! Это были молодые, образованные, полные энергии волки... И того, за кого они брались, снять просто не успевали. Его уносили на носилках. С инфарктом! Или с чем-нибудь в этом роде.

— Ты думаешь, в затоне развоевался, так больно смелый? — Неожиданно для себя я сел на койке. — Так это считай, что ты воевал на своем огороде!

Светящееся озеро стояло в треугольном проеме палатки, и я увидел, как поднялся на локте Курулин.

— И ты, и я, собственно, говорим об одном. О том, что сделать порученное мне при существующих условиях невозможно. Значит, надо создать новые условия!

— Милый ты мой, наивный замминистра!

— Сейчас как: организациям дают или навязывают дело. А если наоборот: людей отбирать для решения конкретного дела? Пусть дело выберет — кто ему нужен. Формировать временные отборные группы, лишенные инстинкта самосохранения, поскольку век их будет равен времени свершения дела. А благополучие связано только с тем, как быстро они дадут результат.

— Так ведь это шабашники!

— Верно. Готовый механизм есть! Почему бы его не использовать? И почему эти самые шабашники дают семь-десять норм, из которых они одну едва выполняют, когда они не шабашники? Если ты ответишь на этот вопрос, ты ответишь на все вопросы, которые с такой страстью вы ставите нынче в печати.

— Нет. Стой! Ладно, — вскричал я. — Отберешь ты лучших. А остальные?

— Значит, ты признаешь, что шабашники!— это лучшие? — Курулин засмеялся. — А что остальные? Люди таковы, какими их вынуждают быть. Я думаю, что не будет никаких остальных!

— Ну, ты и наивный! — сказал я, сдерживаясь. — Матерые и весьма неробкие мужики сидят и кормятся при деле, которое они сами же и освоили. И вдруг является какой-то чин, призванный их скоординировать, и начинает превращать их в каких-то шабашников! Неужели ты хоть на мгновение можешь предположить, что они смирятся с этим?

— А как они могут не смириться, если в моих руках будут деньги?

— Каким это образом?

— Не знаю. Посадил экономистов, думают, изобретают новый финансовый механизм.

— Слушай! А ведь ты хочешь стать чем-то вроде наместника!

— Ага, — ухмыльнулся Курулин. — Был такой Николай Николаевич Муравьев. Граф! Так вот этого графа до сих пор помнят в Восточной Сибири. Он и графское достоинство получил, кстати, за свои деяния на пользу Отечеству. И приставку к фамилии — «Амурский»!

— И ты надеешься, что такое вот тебе разрешат?

— Не сомневаюсь.

— Оптимист!

— Государству нужна нефть... Куда ж тут денешься? — Он, глядя на меня узкими глазами, помедлил. — Я сделаю, но мне нужна реальная власть.

Я лег, а Курулин посмотрел на меня и засмеялся.

— Тебя-то чего это так корежит?

Я снова сел.

— Да просто хочу, чтобы ты еще пожил!

— Так я и живу, — врастяжку сказал Курулин. — Как живется! Ты же видишь, не я жизнь выбираю, а она меня.

— Почему-то только тебя!

Курулин усмехнулся.

— Да, почему? — Усы его встопорщились, он поднял венозную руку и ткнул пальцем мне в грудь. — Вот когда у нас какая-нибудь катастрофа или авария, вот тогда сразу соображают, что на месте нужны только те, которые могут! И вот тогда рядом с ними днем с огнем не сыщешь ни одного болвана. И только когда дело сделано, прибывает какой-нибудь бюрократ, чтобы похлопать по плечу и поздравить с выполнением задания. Вот тебе, пожалуйста, идеал! Почему бы так не всегда? —Лицо его свело от ярости. — Да это неизбежно хотя бы потому, что естественно! Такие рожденные для дела группы, или, как ты говоришь, «шабашка», быть может, уже обуздали бы термоядерный синтез, рак, сердечно-сосудистые заболевания. Я уж не говорю о таких простеньких проблемах, как жилищное строительство или создание изобилия продуктов в стране.

Как бы дойдя до предела, устав и опротивев друг другу, мы хмуро и молча растянулись на своих раскладушках, уставившись на играющий треугольник озера.

Я покосился на острый профиль Курулина, собрался с духом и сказал ему:

— А ведь тебе не сносить головы!

— А что голова? — помолчав, равнодушно отозвался Курулин.

Поднимать стропила съехались лесники. Привезли почту. Я укрылся в палатке, вскрыл письма и перестал слышать доносящиеся сверху стуки и крики. Я посмотрел, много ли написала Ольга, отложил ее письмо, как лакомый кусочек, и взялся читать послание Славы Грошева.

Грошев писал:

«Здравствуй, Алексей Владимирович, дорогой ты мой Леша! Как видишь, ты уехал из затона всего ничего, а уже строчу тебе письмо. Плохо, конечно, с тобой обошлись: первый секретарь райкома тебя не принял, парторг наш Стрельцов не разрешил выступить на парткоме. Да и то ведь, Леша, не знаю, какая муха тебя укусила: вдруг приехал — давай против строительства нового завода и нового поселка протестовать! А как это мы будем ни с того ни с сего протестовать?.. У нас же привыкли, чтобы все было организовано. Кто-то звонит, что ты приедешь и выступишь, ты приезжаешь — тебе оказывают уважение, потому что все идет как надо, по форме... А ты примчался сам по себе! Не обижайся, ладно? Сами же нас такими и сделали. Чего уж теперь?

Но это все присказка. А сказка вот: назначен генеральный директор строящегося завода. Прибыл. Познакомились. Вижу: что-то новое. Молодой, физически сильный, приветливый и жизнерадостный. Впечатление: приятно смотреть. Фамилия: Новосельцев. Все толковое быстро поддерживает. Даже слов у него нет обычных — дохлых, директорских: «Вы понимаете... Не могу... Не в силах...» Уверенный, любознательный и расположенный к людям. Затонские онемели, а потом забазлали, захвастались: «Вот какого парня нам на затон прислали!» Этот будет в руках держать! Чувствуется. И пусть он, по сути, на мое место пришел, хоть не так обидно, верно? Даже радостно — дождались!

Это я все сам к себе подбираюсь. Ну так вот. Вызывает он меня и делает предложение: «Вячеслав Иванович, на новом заводе я был бы счастлив иметь такого заместителя по флоту, как вы». Вот какой оборот! Я, веришь, Леша, чуть не заплакал. О чем мечтал, то и вышло. Все-таки везет мне в жизни, хотя и были в ней мрачные годы, когда даже не знали, что делать со мной.

Ну, а теперь слушай, что дальше. Стрельцов Константин Петрович после того, как тебя выгнал из-за твоего разговора в парткоме, очень сильно задумался, а потом взял и собрал партком. Я присутствовал, кричали очень сильно. У Стрельцова был вид такой, как тогда, помнишь, когда бандит всадил пулю из твоей берданки ему в живот. Когда Стрельцов сказал, что ты обвинил его в трусости и беспринципности, стали кричать, сам-то он больно принципиальный — это о тебе. А потом перешли все-таки к делу и разделили твою точку зрения, Леша, что ни к черту проект, по которому уже вовсю строят. И Курулина вспомнили с особняками: вот-де директор был, так он думал о людях. А тут пятнадцать штук девятиэтажных точечных домов — будут торчать, как водонапорные башни, на таком-то ветру! И из-за этих башен сносить сады и живой поселок? И завод, опять же, встает не там. Короче, разозлились. Опять тебя вспомнили, как ты упрекал их через Стрельцова, что за шкуру боятся. У нас ведь какие люди — дословно помнят, цитируют, когда хотят. Ну вот, разъярили себя, сочинили бумагу, оформили, как решение парткома, и Стрельцов назавтра повез ее в обком партии. И смотрим, не возвращается.

А дальше вот что. Как гром среди ясного неба, команда: работы приостановить, а генеральному директору строящегося завода Новосельцеву прибыть в обком. Вот так вот, дорогой ты мой Алексей Владимирович! И что теперь будет — не знаю. Если выйдет по-твоему, то Новосельцева запросто могут снять, потому что напахали уже ой-ёй-ёй, а кто-то должен ответить, и моим сбывшимся надеждам тогда конец. А дело закрутилось всерьез. Вызваны проектировщики, прилетел замминистра Самсонов, все сидят в области, и я печенкой чувствую, что дело приняло крутой оборот.