В том, что Генри мог смеяться над коллегами, не было ничего страшного. Ужасало другое: Философ вышел на экран вторым. Он появился сразу за Провинциальным Хлыщом и оставался в центре внимания на протяжении всей сцены – жевал индейку и толкал бесконечную напыщенную речь. По сути, во вчерашнем эпизоде он был самым ярким действующим лицом.

И никто не мог вести его вместо Генри, потому что никто не вычислил бы нужный персонаж в самом начале Спектакля. Да никто и не сумел бы без тренировки с первого раза так точно попасть в характер! А ведь нужно было еще и управлять собственным персонажем – учитывая, что треклятый Философ вообще не затыкался!

Значит, как минимум четверо однозначно выходят из-под подозрения – те, чьи герои играли вчера хоть сколько-нибудь активную роль.

Что это может означать?

Либо у них и правда завелся призрак.

Либо Философом управляла память компьютера.

Либо у всех восьмерых членов группы случилась массовая галлюцинация.

Последнее предположение Лодж отмел сразу, а потом и оба оставшихся. Все три версии не выдерживали критики. Происходящее вообще было необъяснимо.

Что может раздавить самообладание команды людей, профессионально обученных искать факты и с великим скепсисом относиться ко всему, что однозначным фактом не является? Изоляции на далеком астероиде для этого мало. Мало угрызений совести от конфликта с устоявшимися этическими нормами. Мало записанного на подкорке средневекового страха перед сверхъестественным.

Нет, должно быть что-то еще. Какой-то фактор, который они пока упустили из виду. Накануне за ужином Мэйтленд говорил о необходимости отыскать новый подход к решению задачи. Пожалуй, он подразумевал, что для их цели старые научные методы, основанные на поиске фактов, потеряли свою актуальность, и, чтобы добиться успеха, надо сойти с проторенной колеи…

Может, Генри подсказал им новый подход? А заодно и привел команду в состояние неработоспособности – этим и своей смертью?

Или был еще какой-то фактор – не вписывающийся в проторенную колею человеческого мышления и стандартной психологии?

А не является ли этим фактором Спектакль? Не стало ли развлечение, призванное удержать людей в здравом уме, причиной их помешательства?

Сейчас они уже расходятся по своим комнатам. Переоденутся, выйдут к ужину, а после снова будет Спектакль.

Вот она, сила привычки. Все полетело к чертям, но Спектакль будет, потому что так положено. Переодеться, поужинать, отыграть роль, утром вернуться на рабочее место и продолжить свой труд, который стал бессмысленным под гнетом постоянного страха, душевного конфликта, смерти, призраков…

Кто-то тронул его за локоть. Подняв глаза, Лодж увидел, что это Форестер.

– Что вам, Кент?

– Как себя чувствуете?

– Нормально. – Он немного помедлил и спросил: – Вы же понимаете, что теперь все кончено?

– Мы предпримем еще попытку.

Лодж покачал головой:

– Без меня. Пытайтесь, вы помоложе. А я выгорел, как они.

Спектакль продолжился с того самого места, на каком прервался накануне. На сцене появилась Юная Прелестница, и Нищий Философ, потирая руки, провозгласил:

– Ну что ж, вот мы все и в сборе. Все девятеро.

– Полноте, Философ, – пролепетала Прелестница, слегка запинаясь. – Ну, в сборе мы… Не понимаю, зачем акцентировать на этом внимание. Да, мне пришлось задержаться. Обстоятельства непреодолимой силы, знаете ли…

– Конечно, знаем, – с глупой ухмылкой сообщил Провинциальный Хлыщ зрителям. – Джин-тоник и автоматы игровые…

Инопланетный Монстр, высунув голову из-за дерева, выдал щелкающую тираду на своем языке.

Что-то шло не так.

В Спектакле чувствовалась какая-то механическая неправильность, дефект, нечто неуловимое, пугающе чужеродное.

Неправильность была в Нищем Философе – и заключалась она даже не в самом его присутствии, а в чем-то ином. Неправильными были и Прелестница, и Красивая Стерва, и Правильный Юноша, и все остальные.

Но острее всего ощущалась неправильность Провинциального Хлыща. Все-таки Байярд Лодж знал Хлыща, как никто другой, – знал как облупленного, до кишок, знал все его мысли и мечты, его вахлацкое самомнение, его наглую ухмылку, его напускную развязность, вызванную жгучим комплексом неполноценности… Знал, потому что сам это придумал, сам воплотил в персонаже, и для него, как и для всех зрителей, собственный персонаж стал чем-то бо́льшим, нежели живой человек, и даже бо́льшим, чем близкий друг. Между ними с Хлыщом были узы, связующие творца и его детище. Однако сегодня Хлыщ отстранился, словно оборвал ниточки, посредством которых создатель им управлял. Он сам встал на ноги, пробуя на вкус новообретенную самостоятельность.

– Как же не акцентировать на этом внимание? – ответил Прелестнице Философ. – Все-таки один из нас мертв…

В зрительном зале была тишина – ни шороха, ни вздоха, но охватившее всех нервное напряжение почти звенело, как лопнувшая скрипичная струна.

– Мы проекции человеческого сознания, которые играют назначенные роли, – произнес Усатый Злодей.

– Мы проекции человечества, – объявил Провинциальный Хлыщ.

Лодж чуть не вскочил с кресла.

Он не подсказывал Хлыщу этих слов! Он не хотел, чтобы они звучали вслух! Да, он думал об этом, вот и все! Боже милостивый, он же просто подумал!

Его вдруг осенило. Вот в чем неправильность! Они не на экране, а на сцене!

Все персонажи стояли на сцене – на узких подмостках между стеной и зрительным залом. Уже не проекции, а вполне материальные существа. Воображаемые марионетки, обретшие плоть и кровь.

Открытие заставило Байярда Лоджа похолодеть. Он обмер, придавленный набирающим силу осознанием: посредством одного лишь воображения – воображения и электронной аппаратуры – Человек создал жизнь.

«Новый подход», – сказал накануне Мэйтленд.

Господи! Новый подход!

Они потерпели поражение в лабораториях, но добились оглушительного успеха в театре. Не понадобится теперь собирать новую группу. Больше никто не будет в поте лица трудиться в серой зоне, где жизнь и смерть взаимозаменяемы. Чтобы создать человеческого монстра, достаточно сесть перед экраном и сочинить его – кость за костью, волос за волосом. Сочинить ему мозг, внутренние органы, уникальные способности и все такое прочее. Миллиарды человеческих монстров для заселения всех планет. И это действительно будут люди, потому что создадут их человеческие собратья по своим проектам.

Прямо сейчас персонажи Спектакля сойдут с подмостков и смешаются с толпой своих творцов. И как же творцы отреагируют? Завопят от ужаса? Сойдут с ума?

Что он, Байярд Лодж, скажет Провинциальному Хлыщу?

Что он вообще может Хлыщу сказать?

Но куда важнее – что скажет Провинциальный Хлыщ ему?

Замерев в кресле, Байярд Лодж ждал момента, когда они все сойдут в зал.

Эту штуку Джонни заметил в кустах ежевики, когда разыскивал коров. Сквозь кроны высоких тополей опускался вечер, и видно было плоховато, и разглядывать было некогда: дядя Эб и так уже сердился из-за того, что он потерял двух телок и до сих пор не привел. Дядя Эб непременно опять возьмется за ремень, а ведь сегодня ему и так выдали по первое число. И вдобавок без ужина оставили, – за то, что забыл сходить к ручью за свежей водой. И тетя Эм весь день бранилась, – за то, что грядки полол из рук вон плохо.

– В жизни не видала такого беспутного мальчишки! – разорялась она, да не забывала прибавить, что, дескать, ждала от него хоть какой-то благодарности, ведь они с дядей Эбом взяли его к себе и спасли от сиротского приюта, так нет, не умеет он быть благодарным, а только пакостит, и лодырь, каких поискать, и она знать не знает, – и слава богу! – что из него вырастет!

Мальчик отыскал телок в дальнем углу выгона, у рощицы грецких орехов, и погнал их домой, а сам плелся позади и по обыкновению мечтал, как сбежит из дому, хотя и знал, что не сбежит – бежать-то некуда. Впрочем, говорил он себе, где угодно лучше, чем здесь, у дяди Эба и тети Эм, которые ему вовсе не дядя и тетя, а просто чужие люди, взявшие его к себе жить.