– Но я и приемов не знаю, – возразил Уэбб.

– Мы знаем приемы, – заявил Седьмой. – Мы позаботимся.

Вершина холма, где лежал мертвый город, вдруг замерцала, и над ней вознесся мираж. Из могильников, полных запустения, поднялись городские башни и шпили, пилоны и висячие мосты, сияющие всеми оттенками радуги; из песка возникли роскошные сады, цветочные клумбы и тенистые аллеи, и над всем этим великолепием заструилась музыка, летящая с изящных колоколен.

Вместо песка, пылающего зноем марсианского полудня, под ногами росла трава. А вверх по террасам, навстречу чудесному городу на холме, бежала тропинка. Издалека донесся смех: там под деревьями, на улицах и садовых дорожках, виднелись движущиеся цветные пятнышки…

Уэбб стремительно обернулся – семерых и след простыл. И пустыню как ветром сдуло. Местность, раскинувшаяся во все стороны, отнюдь не была пустыней – дух захватывало от ее красоты, от живописных рощ и дорог и неторопливых водных потоков.

Он опять повернулся в сторону города и присмотрелся к мельканию цветных пятнышек.

– Люди! – удивился он.

И откуда-то, неизвестно откуда, послышался голос Седьмого:

– Да, люди. Люди с разных планет. И люди из далей более дальних, чем планеты. Среди них ты встретишь и представителей своего племени. Потому что из землян ты здесь тоже не первый…

Исполненный изумления, Уэбб зашагал по тропинке вверх. Изумление быстро гасло и, прежде чем он достиг городских стен, угасло безвозвратно, Уомпус Смит и Ларс Нелсон вышли к тому же холму много дней спустя. Они шли пешком – пескоход давно сломался. У них не осталось еды, кроме того скудного пропитания, что удавалось добыть по дороге, и во флягах у них плескались последние капли воды – а воды взять было негде.

Неподалеку от подножия холма они наткнулись на высушенное солнцем тело. Человек лежал на песке лицом вниз, и только перевернув его, они увидели, кто это.

Уомпус уставился на Ларса, замершего над телом, и прокаркал:

– Откуда он здесь взялся?

– Понятия не имею, – ответил Ларс. – Без знания местности, пешком ему бы сюда вовек не добраться. А потом это было ему просто не по пути. Он должен был идти на восток, туда, где поселения…

Они обшарили его карманы и ничего не нашли. Тогда они забрали у него пистолет – их собственные были уже почти разряжены.

– Какой в этом толк! – бросил Ларс. – Мы все равно не дойдем.

– Можем попробовать, – откликнулся Уомпус.

Над холмом замерцал мираж: город с блистающими башнями и головокружительными шпилями, с рядами деревьев и фонтанами, брызжущими искристой водой. Слуха людей коснулся – им померещилось, что коснулся, – перезвон колокольчиков. Уомпус сплюнул, хоть губы растрескались и пересохли и слюны давно не осталось:

– Проклятые миражи! От них того и гляди рехнешься…

– Кажется, до них рукой подать, – заметил Ларс. – Подойди и тронь. Словно они отделены от нас занавеской и не могут сквозь нее прорваться.

Уомпус снова сплюнул и сказал:

– Ну ладно, пошли…

Оба разом отвернулись и побрели на восток, оставляя за собой в марсианских песках неровные цепочки следов.

Хорошие часы, надежные. За тридцать с лишним лет – ни единого сбоя. Сначала они служили отцу, затем, после его смерти, хранились у матери и наконец перешли к Джо Крейну, когда ему исполнилось восемнадцать. И ни разу с тех пор они не подводили.

Но сегодня, сверившись с часами в редакции, Джо Крейн был вынужден признать, что его часы спешат. Они утверждали, что сейчас семь утра, тогда как циферблат на стене над шкафчиками для одежды сообщал, что шесть.

Если вдуматься, и правда: по дороге на работу было на удивление безлюдно, а за окном машины – непривычно темно.

Крейн молча стоял в пустом офисе, слушая, как гудит шеренга телетайпных аппаратов. Потолочные лампы горели через одну, выхватывая из темноты дремлющие телефоны, пишущие машинки и груду фарфоровых банок с клеем на редакторском столе.

Как тихо, спокойно и темно, подумал Крейн. А уже через час здесь будет кипеть жизнь. В половине седьмого придет новостной редактор Эд Лейн, и вскоре за ним ввалится ответственный за колонку городских новостей Фрэнк Маккей.

Крейн потер слипающиеся глаза. Да, лишний час сна не помешал бы. Не помешал бы…

Минуточку! Я ведь встал не по наручным часам, а по будильнику. Стало быть, и он на час спешит?

– Бред какой-то, – сказал Джо вслух.

Он обошел редакторский стол, направляясь к своему рабочему месту. Рядом с пишущей машинкой что-то шевельнулось – что-то размером с крысу, блестящее и до жути непонятное.

Ноги будто приросли к полу, к горлу подкатил ком.

Нечто сидело у пишущей машинки и смотрело на Крейна. У твари не было ни глаз, ни даже намека на морду, но Джо все равно ощущал на себе ее пристальный взгляд.

Крейн схватил первую попавшуюся банку клея и с размаху швырнул. В свете ламп похожая на бледный вращающийся шар, банка угодила точно в глазеющую тварь, сшибла ее со стола, сама упала следом и разлетелась на осколки и склизкие ошметки полузастывшего клея.

Блестящая тварь кубарем покатилась по полу, затем вскочила и с металлическим цокотом бросилась наутек.

Крейн нащупал тяжелый железный костыль и, охваченный внезапным приливом злобы и отвращения, метнул его следом. Костыль с глухим ударом вошел в половицу прямо на пути убегающей твари.

Металлическая крыса, на ходу отряхивая щепки, бросилась в другую сторону и отчаянным прыжком юркнула через приоткрытую дверь в кладовку с канцтоварами.

Крейн в несколько шагов подбежал туда, навалился обеими руками и захлопнул ее.

– Попалась!

Подперев дверь спиной, он задумался.

Испугался. До одури испугался блестящей твари, отдаленно похожей на крысу. А может, это и есть крыса? Обычная белая крыса… Правда, без хвоста. И без морды. Тогда как она смотрела на меня? Ведь смотрела же.

– Спятил, – сказал Джо сам себе вслух. – Как пить дать, спятил.

Бред какой-то. И все это – утро 18 октября 1952 года? Более того, двадцатый век? Да что там, как такое возможно в жизни обычного человека?

Джо Крейн развернулся, крепко ухватил дверную ручку и с силой рванул на себя. Та не шелохнулась, рука просто соскользнула, и дверь кладовки не поддалась.

Замок, вспомнил Крейн. Замок защелкнулся, когда я хлопнул дверью. А ключа нет. Точнее, есть, но у Дороти, а она никогда кладовку не запирает, потому что тогда не отопрешь. Каждый раз приходится звать на помощь кого-нибудь из уборщиков. Хм, а может, кто-то уже здесь? Разыщу, скажу…

А что скажу-то? Что в кладовку забежала металлическая крыса? Что она сидела на столе, а я сшиб ее банкой с клеем? Что потом метнул в нее костыль? Ну, тут хотя бы есть доказательство: вон торчит из половицы!

Крейн покачал головой.

Он выдрал костыль из пола и положил обратно на редакторский стол, а осколки банки раскидал в стороны ногами. Затем сел на свое место и заправил в пишущую машинку три листа бумаги.

Не успел Джо коснуться ее, как машинка начала печатать – самостоятельно! Клавиши сами собой ходили вверх-вниз, а он ошалело смотрел.

«Это не твое дело, Джо. Если жизнь дорога, не вмешивайся», – возникло на бумаге.

Крейн вытащил листы из машинки, скомкал и выбросил в мусорную корзину. Потом встал и пошел за кофе.

– Знаешь, Луи, я тут подумал: если слишком долго живешь один, начинает мерещиться всякий бред.

– Да уж, – кивнул человек за стойкой. – В твоем доме хочешь не хочешь свихнешься. Я бы точно свихнулся. Болтаешься, как горошина в банке. И чего ты его не продал? Сразу надо было, как матери не стало.

– Не смог. Все-таки всю жизнь в нем прожил, – вздохнул Крейн.

– Тогда женился бы хоть. Не дело это – одному жить.

– Это ж какую найти надо, чтобы согласилась меня терпеть.

– Знаешь, есть тут бутылочка, на всякий случай. В открытую предложить не могу, но немного плеснуть в кофе – запросто.