Какие там благочестивые мысли!.. Пастор Мартин собирался попросить у церковного совета поднять ему жалованье и продумывал доводы. А еще мысленно крыл дурными словами некоторых членов совета – за жадность и сквалыжничество. Вот тут я был с ним полностью согласен!

Не напрягаясь, без напора, будто исподволь, я навел его на мысли о Дженни Смит, органистке, и заставил стыдиться своего поведения.

Пастор пытался вытолкнуть меня прочь. Правда, он не подозревал о чужом вмешательстве и приписывал все собственным угрызениям совести. Однако я держал крепко. Не дал ему перевести мысли, да еще здорово сгустил краски.

Ведь прихожане доверяют ему, считают своим духовным пастырем – вот что он сейчас думал. Я заставил его мысленно вернуться в пору юности, когда он только окончил семинарию и смотрел на пасторское служение, как на священный поход во благо людей.

Я постепенно внушил ему мысль, что единственный способ искупления – покаяться и все исправить. И снова завоевать доверие прихожан.

Хорошая работа, только не окончательная. Ладно, буду временами заглядывать сюда и подправлять.

В универмаге я присел в углу и наблюдал за работой Берта Джонса. Он поздоровался со мной, и тогда я проник в его разум и заставил вспомнить все те случаи, когда он платил нечестную цену за яйца, которые приносили фермеры. А еще он имел привычку вписывать лишние строчки в отправляемые клиентам счета; а как мошенничал с налогами! Вот из-за налогов он испугался больше всего. Я не отпускал Берта, пока ему не стало стыдно.

Само собой, нельзя сказать, что Берт вот так раз – и стал честным человеком. Однако я знал, что в любой момент могу вернуться, снова пристыдить его, и тогда, мало-помалу…

Потом я пошел в парикмахерскую и полюбовался работой Джейка. Клиент, которого стриг Джейк, меня особо не интересовал: он не наш, живет в нескольких милях за городом. Что мне до посторонних!

Я ушел – но не раньше, чем Джейк испытал раскаяние из-за азартных игр, которым он предается в задней комнате за бильярдной, и уже почти совсем созрел признаться в этом жене.

Теперь сама бильярдная. Майк сидел за стойкой, прямо в шляпе, и изучал бейсбольные новости. Я взял вчерашний номер газеты и сделал вид, что читаю.

Майк заржал и спросил, когда это я выучился читать, – и поэтому сгоряча я слегка перестарался.

Я выходил в полной уверенности, что едва за мной хлопнет дверь, Майк спустится в подвал и выльет в канализацию весь контрабандный спирт. А там и до прекращения игры в задней комнате недалеко.

А вот в сыроварне мне не повезло. Фермеры привезли Бену молоко; он крутился как белка в колесе и был слишком занят, чтобы у него в голове нашлось для меня местечко. Одну мыслишку я все-таки ухитрился туда заронить: а что будет, если Джейк однажды застукает его со своей женой? И все, больше ничего не успел. Ладно, позже доведу дело до ума – ведь его напугать проще простого.

Так оно все и шло.

Это была тяжкая работа, и временами я ощущал, что взвалил на себя непосильный груз. А потом садился и напоминал себе, что должен: ведь зачем-то же мне дана эта сила? Так что буду трудиться, пока могу.

Для себя лично я эту силу не использовал. Ни капли не взял – только во благо людей.

Думаю, в нашем городке я осчастливил всех.

Помните, как мы искали в своем плане невидимые изъяны? Мы тщательно исследовали его, пункт за пунктом – и ничего не нашли. И все-таки было страшно: вдруг на практике что-нибудь обнаружится? Теперь я могу доложить: один изъян есть.

Точность наблюдений и вовлеченность несовместимы. Как только наблюдатель входит в чужой разум, его умения становятся доступны носителю – и моментально оказываются фактором, выводящим объект наблюдений за пределы нормы.

Боюсь, у меня складывается искаженное представление о культуре этой планеты. Раньше я не был склонен прерывать эксперимент; однако теперь убежден, что пускать дело на самотек больше нельзя. Пора перехватить контроль над ситуацией.

Берт, сейчас он честный малый, самый счастливый человек в мире. Даже потеря клиентов – а они все обозлились, когда он объяснил, с какой стати возвращает им деньги, – его нисколько не тревожит. Про Бена точно не знаю: он сбежал сразу после того, как Джейк навел на него охотничье ружье. Зря он все-таки явился к Джейку признаваться и просить прощения. Переусердствовал, это все говорят. Жена Джейка тоже дала деру, и поговаривают, что вместе с Беном.

Как все-таки все отлично устроилось, я очень доволен. Горожане совершают только честные поступки, никто никого не дурачит. Никаких азартных игр, никакого алкоголя. Маплтон, вероятно, самое праведное место в Соединенных Штатах.

А все потому, что сначала я искоренил зло в себе: перестал убивать людей, которых ненавижу, и принялся творить для них добро. Оттого все так замечательно и сложилось.

Одно непонятно. Во время моих ночных прогулок из домов доносится отчего-то гораздо меньше счастливых мыслей, чем раньше. Это странно. Иногда даже бывает, что целыми ночами мне приходится трудиться в поте лица, вселяя в горожан радость. Вы скажете: как же так, честные люди – счастливые люди? Только ведь они не всегда были честными, поэтому чистой совести им мало, и они все норовят урвать еще чего-нибудь.

За себя я тоже немного переживаю. Не из эгоистичных ли соображений я творил добро? Возможно, просто хотел искупить убийство Альфа и банкира Пэттона? К тому же я осчастливил лишь горожан, остальным блага не досталось. Неправильно это.

Почему в выигрыше должны быть только те, кого я знаю лично?

Спасите! Вы меня слышите? Я в ловушке! Я не могу управлять своим носителем – и освободиться от него тоже не могу! Никогда, ни при каких обстоятельствах не пытайтесь использовать особей этой расы! Никогда!

Помогите!

Вы меня слышите?

На помощь!

Всю ночь я не спал, думал – и понял, как будет правильно.

Меня пронзило ощущение собственной важности и ничтожности одновременно. Я избран, я всего лишь инструмент. Инструмент Добра. И кто заступит мне дорогу – тот враг. Теперь я знаю: наш городок – полигон для испытаний; место, где я должен научиться использовать дарованную мне силу.

Теперь наступает срок главного испытания. И я не боюсь. Я готов вычерпать себя до последнего донышка.

Ма откладывает деньги на похороны, копит по грошику.

Я знаю, где она их прячет.

Там совсем немного. Однако мне хватит, чтобы добраться до столицы.

Настала пора потрудиться для человечества.

Хайрам Тейн проснулся и сел в кровати.

Таузер лаял и царапал пол.

– А ну тихо, – велел ему Тейн.

Уши у пса встали торчком, но занятия своего он не прервал.

Тейн протер глаза, запустил руку в воронье гнездо волос на голове и решил было снова зарыться под одеяло, но попробуй усни в таком шуме.

– Что тебя забирает? – спросил Тейн без всякого раздражения.

– Гав, – ответил пес, возобновив свои труды.

– Если хочешь на улицу, просто отодвинь дверь, как всегда. Будто не знаешь.

Таузер перестал лаять и осел на пол, наблюдая, как хозяин встает.

Тейн натянул рубашку и брюки, решив обойтись без тапок.

Таузер проковылял в угол, прижался носом к плинтусу и шумно принюхался.

– Что, мышь? – спросил Тейн.

– Гав, – с нажимом отвечал Таузер.

– И стоило поднимать шум из-за мыши? – слегка удивился Тейн. – Не узнаю тебя, совсем ты с катушек слетел.

Летнее утро выдалось ясное и погожее. Солнечные лучи падали в открытое окно.

Отличный денек для рыбалки, подумал Тейн, но тут же вспомнил, что сегодня собирался смотреть старинную кровать из клена, о которой услышал по дороге в Вудмен. Наверняка заломят двойную цену. Если так пойдет, скоро доллара честного не заработаешь. А все потому, что каждый встречный мнит, что разбирается в антиквариате.