Впрочем, хорошо бы выйти из комнаты, спуститься вниз по лестнице и обнаружить, что остальные ждут его, вино откупорено, разговор уже начался…

– Прекратить! – закричал Уинстон-Кэрби.

Выбросить иллюзию из головы – вот что он должен сделать. Не надо даже думать о ней. Необходимо очень много работать, чтобы не оставалось времени думать. Надо сильно уставать, чтобы валиться в постель и сразу крепко засыпать.

Уинстон-Кэрби припомнил, что надо делать: наблюдать за работой инкубаторов, готовить почву под сады и поля, обслуживать атомные генераторы, заготавливать лес для строительства, исследовать и наносить на карту прилегающую территорию, капитально отремонтировать корабль и послать его с роботами на Землю.

Он думал только об этом. Он намечал все новые дела. Он планировал их на многие дни, месяцы и годы вперед. И наконец почувствовал, что доволен.

Он владел собой.

Снизу донеслись голоса, и нить размышлений оборвалась.

Страх захлестнул его. Потом исчез. Вспыхнула радость, и он быстро направился к двери.

На лестнице он остановился и взялся рукой за перила.

Мозг бил в набат, и радость исчезла. Осталась только печаль, невыносимая, жуткая тоска.

Он видел часть нижней комнаты, он видел, что на полу лежит ковер. Он видел занавеси, картины и одно инкрустированное золотом кресло.

Уинстон-Кэрби со стоном повернулся и убежал в свою комнату. Он захлопнул дверь и прислонился к ней спиной.

Комната была такой, какой ей и полагалось быть, – голой, бедной, холодной.

Слава богу, подумал он. Слава богу!

Снизу донесся крик:

– Уинстон, что с вами? Уинстон, идите сюда скорей!

И другой голос:

– Уинстон, у нас праздник! На столе молочный поросенок!

И еще один голос:

– С яблоком во рту!

Он не ответил.

Они исчезнут, думал он. Им придется исчезнуть.

Но даже когда он подумал это, ему страстно захотелось отворить дверь и броситься вниз по лестнице. Туда, где его снова ждали покой и старые друзья…

Уинстон-Кэрби почувствовал, что руки его за спиной сжимают дверную ручку так, будто примерзли к ней.

Он услышал шаги на лестнице и голоса, счастливые голоса друзей, которые шли за ним.

Долгое время я был просто деревенским дурачком. Теперь нет, – хотя они по-прежнему называют меня дебилом.

Теперь я гений, но это тайна.

Им знать ни к чему.

Пока ни к чему.

Ведь если они узнают, то начнут остерегаться.

А так – никому и в голову не придет меня заподозрить. Они видят все то же, что и прежде: шаркающую походку, пустой бессмысленный взгляд, невнятную речь. Порой приходится изо всех сил напоминать себе, что никто ничего не должен заметить, – а иногда я начинаю переигрывать, а это тоже плохо. Нельзя, чтобы возникли подозрения.

Все началось как-то утром.

За завтраком я сказал Ма, что иду рыбачить. Она не возражала. Ма знает: рыбачить я люблю. Когда я ловлю рыбу, обо мне можно не беспокоиться: я ни во что не вляпаюсь.

– Замечательно, Джим, – сказала она. – Поймай что-нибудь вкусненькое.

Я заверил ее, что нашел подходящее место.

– Буду у запруды сразу за участком Альфа Адамса.

– Только прошу тебя, не сцепляйся с Альфом, – сказала Ма. – Я знаю, ты его не любишь…

– Он первый начал. Придирался во время работы и с оплатой надул! И смеется надо мной.

Мне не стоило говорить – Ма всегда из-за этого переживает.

– Не обращай внимания. Вспомни проповедь пастора Мартина в прошлую субботу. Он говорил…

– Я помню. Только все равно злюсь. Почему они надо мной смеются?

Ма печально кивнула.

– Ни над кем нельзя смеяться.

Я жевал и думал. Пастор Мартин все толкует про уничижение и смирение. А сам-то ухлестывает за Дженни Смит, которая играет на органе. Да уж, языком молоть он силен.

После завтрака я поковылял в дровяной сарай за удочкой, и Бумс с другой стороны улицы поспешил мне на помощь. После Ма Бумс – мой самый лучший друг. Конечно, он не может со мной поболтать – только если понарошку, – зато он надо мной и не смеется.

Копая червей, я с ним заговорил. Спросил, хочет ли он сходить со мной на рыбалку. По нему было видно, что хочет, – и я перешел на ту сторону улицы: предупредить миссис Лоусон. Считается, что Бумс принадлежит ей, хотя бо́льшую часть времени он проводит со мной.

В общем, пошли мы. Я нес удочку и остальные снасти, а Бумс вышагивал у моих ног. Словно гордо заявлял всем: смотрите, смотрите, с кем я иду!

Мы прошли мимо банка; через большое окно было видно, как банкир мистер Пэттон сидит за своей конторкой. У него взгляд как у самого главного человека в нашем Маплтоне. Он и есть здесь самый главный. Я шел медленно, поэтому ненавидеть его получилось долго.

Мы с Ма не жили бы в такой развалюхе, как сейчас, если бы банкир Пэттон после смерти Па не отобрал у нас дом.

Мы с Бумсом прошли мимо участка Альфа Адамса: это ближайшая к городу ферма, – и я тоже поненавидел его немножко, не так сильно, как банкира Пэттона. В конце концов, он всего лишь придирался, когда я на него работал, и обдурил с оплатой.

Альф большой, задиристый и довольно хороший фермер, я так думаю. По крайней мере, денежки у него водятся. Он построил новый большой амбар. Не красный, как обычно, а белый с красной полосочкой. Вы только подумайте! Кто когда рисовал полосочку на амбаре?

Прямо за участком Альфа мы с Бумсом сошли с дороги и зашагали по пастбищу, держа путь к большой запруде в ручье.

Призовой бык Альфа герефордской породы пасся в другом конце выгона, и остальное стадо там же. Завидев нас, бык направился в нашу сторону – не враждебно, а просто настороженно, готовый броситься в бой, если кто-нибудь станет его задирать. Я быка не боюсь: летом, во время работы на Альфа, мы успели подружиться. Я гладил его, чесал за ушами.

Альф тогда орал, что я ненормальный придурок и что однажды эта махина меня прибьет.

– Доверять быку? Ты последние мозги растерял!

Бык подошел поближе, разглядел, кто идет. Он знал, что от нас не надо ждать пакости, поэтому развернулся и побрел обратно к стаду.

У запруды я начал рыбачить, а Бумс умчался вверх по течению, у него там были дела. Я поймал несколько рыбешек; затем клев почти прекратился, и мне стало скучно. Я люблю ловить рыбу, но только если она действительно ловится.

Поэтому я принялся размышлять. Вот если, например, очертить участок земли – скажем, десять на десять шагов – и внимательно его исследовать, то сколько там обнаружится различных видов растений? Я оглядел клочок земли вокруг себя: обычная трава, которая растет на пастбище, несколько одуванчиков, несколько побегов щавеля, пара фиалок да куриная слепота без цветков.

Внезапно я понял, что вижу одуванчик целиком, а не только ту часть, которая над землей!

Не знаю, сколько времени я его рассматривал, пока до меня дошло. К тому же «рассматривать» – неподходящее слово.

А какое подходящее – «знать»? Я теперь просто знал, как проходит в почве главный, большой корень этого одуванчика и как из него растут маленькие корешки. Я знал, что все они забирают из почвы воду и полезные вещества; я знал, что в корнях хранится запас пищи; что одуванчик перерабатывает в пригодную для себя пищу еще и солнечный свет. Откуда я это взял? Понятия не имею! Прямо смех.

Я перевел взгляд на другие растения. То же самое: стоило посмотреть, и я все про них знал. Что это с моими глазами? Неудобно ведь так: смотреть на что-то и видеть сплошь его нутро. Я постарался «убрать» это новое зрение, и оно послушно ушло.

А потом я снова захотел увидеть у одуванчика корень – и увидел.

Непонятно. Почему раньше у меня так не выходило, а теперь выходит?.. Я нечаянно перевел взгляд на воду и тоже захотел увидеть, что там внутри. И увидел. Просто как божий день. Я разглядел дно запруды, заглянул во все уголки. Там лежали такие громадины, такие рыбины, каких никто никогда в этом ручье не ловил.