Дин понимал, что до неприличия расчувствовался, но был слишком потрясен и расстроен, чтобы взять себя в руки.

На плечо легла чья-то ладонь, и Дин удивленно поднял голову.

Молодой Боб Мартин улыбался, хотя вид у него был неуверенный, словно он сомневался, что поступает правильно.

– Сэр, мы тут сидим за соседним столиком, – промолвил он, задыхаясь от волнения.

– Отлично, – пробормотал Дин.

– Не хотите подсесть к нам?

– Пожалуй, я не против.

– Сэр, мы не навязываемся, просто…

– Нет-нет, я правда не возражаю.

– Тогда разрешите, я отнесу вашу чашку, сэр. Не волнуйтесь, ни капли не пролью.

– Я доверяю тебе, Боб, – сказал Дин, вставая. – На поле ты никогда не промахиваешься.

– Я объясню, мистер Дин. Мне нравится футбол, просто я…

Дин похлопал юношу по плечу.

– Я все понимаю, Боб. Тебе незачем оправдываться.

Дин запнулся, размышляя, уместно ли будет сказать то, что вертелось на языке, и наконец решился:

– Если обещаешь не говорить тренеру, я признаюсь, что согласен с твоим выбором. Приходит время, когда футбол начинает раздражать.

– В самую точку, сэр! – расплылся в улыбке Мартин.

За столиком их было четверо: Рональд Кинг, Джордж Вудс, Джуди Чарльстон и Донна Томпсон. Хорошие ребята, подумал Дин, как на подбор. Все четверо медленно потягивали газировку, стремясь растянуть удовольствие.

Они улыбались ему, а Джордж Вудс отодвинул для него кресло. Дин присел. Боб поставил перед ним чашку.

– Вы очень добры, – сказал Дин, удивляясь, отчего он так смущен. Разве это не его воспитанники, которых он видел в школе каждый день и стремился приобщить к знаниям, не его дети, которых у него никогда не было?

– Нам нужна ваша помощь, мистер Дин, – сказал Рональд Кинг. – Мы обсуждали Ламонта Стайлза. Он единственный из наших земляков, кто летал к звездам, и мы подумали…

– Возможно, вы были знакомы, мистер Дин? – спросила Джуди.

– Был, – медленно ответил Дин. – Я знал его, но не так близко, как Стаффи. Они дружили в детстве. Я постарше их обоих.

– Каким он был? – спросила Донна.

Дин откашлялся.

– Ламонт Стайлз? Он был самым отчаянным парнем в городе. Учился плохо, дома не жил, творил что хотел. Если случалось какое-то безобразие, будьте уверены, к этому приложил руку Ламонт. Люди говорили, что ничего путного из него не выйдет, а поскольку каждый встречный норовил влезть ему в душу, Ламонт принимал все близко к сердцу…

Дин говорил и говорил, ему задавали вопросы, Рональд Кинг сходил к стойке за еще одной чашкой кофе.

От Стайлза разговор перекинулся на футбол. Кинг и Мартин повторили то, что сказали тренеру. Побеседовали о школьном самоуправлении, обсудили ионный двигатель, который был у всех на устах.

Дин не только говорил, но и слушал, задавал вопросы, и время летело незаметно.

Внезапно свет моргнул, и Дин удивленно поднял глаза.

Джуди рассмеялась.

– Они закрываются. Нам пора.

– Ясно, – сказал Дин. – Часто засиживаетесь тут до закрытия?

– Нет, – ответил Боб Мартин. – Уроков много задают.

– Помню, как в былые времена… – начал Дин и внезапно осекся.

Действительно, это было с ним много лет назад. И случилось снова, сегодня вечером.

Пять лиц смотрели на него. Смотрели вежливо, доброжелательно и с уважением. Но было в их взглядах что-то еще.

Беседуя с ними, Дин забыл о своем возрасте. Ребята отнеслись к нему как к равному человеческому существу, а не как к старику, который заслуживал уважения из-за прожитых лет. Они приняли его в свой круг, и он стал одним из них. Они разрушили барьер не только между учениками и учителем, но и между старостью и юностью.

– Я на машине, – сказал Боб Мартин. – Хотите, подброшу вас до дома?

Дин поднял с пола шляпу и медленно встал.

– Не стоит, я лучше пройдусь. Нужно кое-что обдумать, а думается лучше всего на ходу.

– Приходите еще, – предложила Джуди Чарльстон. – Может быть, в пятницу вечером?

– Почему бы нет, спасибо за приглашение, – ответил Дин.

Чудесные дети, сказал он себе с некоторой гордостью. Добрее и воспитаннее, чем обычные взрослые. Ни наглости, ни снисходительности, словно они и не дети вовсе, и в то же время исполнены идеализма и честолюбия – верных спутников юности.

Рано повзрослевшие, лишенные цинизма…

Возможно, это и есть та монета, которую платят Воспитательницы, похищая их детство? А что, если речь не идет о воровстве? Если Воспитательницы всего лишь сохраняют то, что берут?

В таком случае они предлагают детям взамен новую зрелость и новое равенство, а взамен берут то, чему и так суждено сгинуть, чему человечество не нашло применения, но без чего не может жить эта странная инопланетная раса.

Они забирают юность и красоту и сохраняют в своем доме про запас. Сохраняют то, что человечество способно хранить лишь в памяти. Собирают и удерживают мимолетные мгновения, которыми их дом набит до отказа.

Ламонт Стайлз, мысленно вопрошал Дин через годы и расстояния, знал ли ты об этом? Что было у тебя на уме?

Возможно, ты хотел преподать урок самодовольному городишке, который сделал тебя великим? Или привез их в тайной надежде, что больше никто и никогда не скажет местному мальчишке, что из него не выйдет ничего путного?

Впрочем, и это не все.

Донна потянула его за рукав:

– Пора, мистер Дин, здесь нельзя оставаться.

Вместе они вышли из кафе, пожелали друг другу спокойной ночи, и Дин зашагал по улице, как ему казалось, бодрее, чем обычно.

А все оттого, думал он на полном серьезе, что за эти два часа я и вправду помолодел.

Дин энергично шагал по улице, почти не хромал и совсем не чувствовал усталости, но боялся признаться в этом самому себе – обычно люди стыдятся подобных мыслей. Надежда жива, пока теплится где-то в груди, однако стоит облечь ее в слова, и вот уже разочарование маячит за ближайшим поворотом.

Дин шел в сторону, противоположную дому, несмотря на то что было поздно и обычно в этот час он уже лежал в постели.

Миновав заросшую кустарником лужайку, он увидел, что свет еще пробивается из-под опущенных портьер.

На крыльце он остановился, пораженный внезапной мыслью: а ведь есть еще Стаффи, и я, и старина Эйб Хоукинз… Нас много.

Дверь отворилась. На пороге стояла Воспитательница, гордая и прекрасная, и ничуть не удивленная. Словно ждала его прихода.

Две другие сидели у камина.

– Не хотите ли войти? – спросила она. – Мы очень рады, что вы вернулись. Дети уже ушли, нашей беседе никто не помешает.

Он вошел и сел в кресло, аккуратно примостив шляпу на колене.

И снова в воздухе послышался топот детских ножек, и время остановилось, и зазвучал вокруг детский смех.

Дин сидел и качал головой, размышляя. Воспитательницы ждали.

Как трудно порой найти верные слова.

Он вновь ощущал себя нерадивым второклассником у доски.

Они ждали, ждали терпеливо, понимая, ему нужно время.

Он должен найти верные слова. Должен заставить их понять.

Нельзя говорить необдуманно. Его слова должны звучать естественно и логично.

Но откуда взяться логике?

В том, что старикам, подобным ему и Стаффи, нужны воспитательницы, не было никакой логики.

Он бродил по холмам, вызнавая, что видели эти холмы в каждую из геологических эр. Он слушал звезды и записывал, что они говорили. Он обнаружил существо, замурованное в толще скал. Он взбирался на дерево, на которое до того взбирались только дикие кошки, когда возвращались домой в пещеру, высеченную временем и непогодой в суровой крутизне утеса. Он жил в одиночестве на заброшенной ферме, взгромоздившейся на высокий и узкий гребень над слиянием двух рек. А его ближайший сосед – хватило же совести – отправился за тридцать миль в окружной городишко и донес шерифу, что он, читающий тайны холмов и внимающий звездам, ворует кур.