Растение поднялось и засеменило прочь.

Я окликнул его:

– Эй, Папоротник, постой минутку.

Кажется, оно поняло, о чем я прошу, и вернулось. Я взял его за ветку и повел по периметру двора. Если между нами установилась связь, надо не просто наслаждаться чувством благодарности и глубокого покоя, а попробовать объясниться. Так что я провел растение по двору, про себя повторяя: нельзя выходить за его пределы. Я взмок от усилий, но растение вроде бы догадалось, чего я от него хочу. Затем я представил, как растение гонится за соседским ребенком, и мысленно погрозил ему пальцем. Мой новый друг кивнул. Затем я попытался объяснить, что не стоит выходить во двор днем, его могут увидеть. То ли мысль была сложной, то ли я устал… В общем, когда растение наконец выразило согласие, мы оба вымотались до предела.

Той ночью, лежа в постели, я долго думал о связи, что установилась между нами. Не телепатия, но что-то основанное на передаче мысленных образов и чувств. Я решил ухватиться за этот шанс. Если мы научимся объясняться, вдруг впоследствии растение передаст мне что-то менее абстрактное, чем чувства? Что, если оно способно говорить с людьми, понимать их и изъясняться? Тогда его признают разумным существом. Надо показать гостю, как живут люди и почему именно так, а не иначе. Выводить растение за пределы двора нельзя – значит, надо придумать, как объяснить это на месте.

Я развеселился при мысли, что мои дом и двор превратятся в школу для пришельца.

На следующий день мне позвонили из лаборатории.

– Что за образцы вы нам подсунули? – требовательно спросил мужской голос.

– Да просто собрал кое-где. А что не так?

– С первым образцом все нормально. Обычная почва. Вокруг Бертона такой навалом. Но со вторым история невероятная! В нем золотой песок, частицы серебра и медь. Понятно, что лишь крупицы. Но если у кого-то из ваших фермеров много такой земли, то он богач!

– Грузовиков двадцать пять или тридцать, около того.

– Где он ее раздобыл? Откуда?

Я вздохнул и поведал ему о происшествии на поле у Пита.

Сотрудник лаборатории сказал, что выезжает; я едва успел спросить о третьем образце.

– Что они там растили на этой земле? – проворчал он. – Подчистую все высосали, считай, обглодали до косточки. Скажите, пусть удобряют, как следует, добавят извести, да и всего на свете, чтоб напитать, а пока там ничего нельзя выращивать.

К Питу съехались специалисты по почве, среди них несколько ученых из университета; чуть позже на той же неделе после серии крупных заголовков в газетах к нему наведалась и парочка чиновников. Но никто так и не сумел ничего выяснить. В итоге они сдались. Газетчики сперва порезвились как следует, а узнав, что эксперты разводят руками, умолкли.

Все это время вокруг воронки отирались зеваки. Они растащили половину всего песка, так что Пита история здорово обозлила.

– Засыплю эту воронку к чертям собачьим, с меня хватит! – сказал он мне, да так и сделал.

У меня дома тем временем все налаживалось. Папоротник понял, что нельзя выходить со двора. Весь день он усердно притворялся сорняком и больше не гонялся за детьми. Воцарилась тишь да благодать, никто больше не прибегал жаловаться. Но самое прекрасное, что и помойный пес больше носа не казал ко мне во двор.

Я разобрал и вновь собрал при Папоротнике электродвигатель. Не знаю, понял он хоть что-нибудь. Я хотел показать ему, как устроен двигатель, и попытался объяснить, что такое электричество. Дело застопорилось, поскольку я сам не особо соображал в этих вещах. Вряд ли Папоротник уяснил, что такое электродвигатель.

С автомобильным мотором получилось лучше.

В воскресенье мы вместе его разобрали и собрали. Папоротник крайне заинтересовался.

Мы проторчали в запертом гараже бо́льшую часть дня. Я бы лучше провел воскресный день на рыбалке, чем возился с машиной. Не знаю, стоило оно того или нет. Возможно, следовало поискать другие способы объяснить Папоротнику, на чем зиждется земная цивилизация.

Я порядком устал и не услышал звонок будильника, поэтому проспал на полчаса. Я на ходу натянул одежду и помчался в гараж за машиной. Увы, Папоротник разложил на полу детали мотора и усердно трудился, пытаясь их снова собрать, довольный, как слон. Рука у меня потянулась за топором, но я велел себе успокоиться. Запер дверь гаража и пешком пошел на работу.

Весь день я голову ломал, каким образом Папоротник проник в гараж. Неужели проскользнул туда накануне, когда я отвернулся? Или же сумел открыть замок? И интересно, в каком виде я найду машину, когда вернусь.

Я ушел с работы пораньше. Если придется заново собирать мотор, чем скорее примусь за дело, тем лучше.

Вернувшись домой, я убедился, что мотор собран. Папоротник притворялся сорняком во дворе. Выходит, он научился отпирать замок, ведь я закрывал дверь гаража, когда уходил.

Мотор, к моему удивлению, завелся. Я проехался по городу, чтобы убедиться, что все в порядке. Мотор урчал как ни в чем не бывало.

Для следующего урока я выбрал задачку попроще. Достал инструменты и показал Папоротнику, как делать скворечник. Не то чтобы мне нужен был еще один скворечник, в округе их и так было предостаточно, просто я объяснил, как мы работаем по дереву.

Он внимательно смотрел на меня, – и я вдруг почувствовал, что ему грустно. Я протянул к нему руку, чтобы спросить, в чем дело, но ощутил лишь глубокое горе.

Меня аж злость взяла. С чего вдруг Папоротнику пришелся по душе мотор машины, а обычный скворечник вверг его в такую печаль? Я понял это лишь спустя несколько дней, когда Папоротник увидел, что я рву цветы, чтобы поставить их в вазу на кухонном столе.

И тут до меня дошло.

Папоротник был растением. И цветы были растениями. Доски, из которых мы мастерили скворечник, тоже когда-то были растением. Я стоял там с букетом в руке, а Папоротник молча смотрел на меня, и я вдруг осознал, что он чувствовал, узнав, как мы обращаемся со всем живым на нашей планете, – вырубаем леса, едим овощи, делаем из растений одежду и лекарства.

Для него это было сродни тому, как если бы человек прилетел на другую планету и с ужасом обнаружил, что местные сперва выращивают людей, а потом их поедают.

Но Папоротник не злился и не боялся. Ему было грустно. А когда ему грустно, печальней вида представить невозможно. По сравнению с ним бассет с похмелья покажется радостным существом.

Если мы с ним когда-нибудь сможем поговорить по-настоящему о вещах вроде этики и философии, я надеюсь понять, что чувствовал Папоротник, попав на планету, где господствовал культ потребления всего живого. Наверняка он пытался мне объяснить, да только я не сумел до конца разобраться.

Мы сидели с ним на крыльце, глядя на звезды. Прежде Папоротник уже показал мне планету, с которой прилетел, – а может, просто бывал там. Теперь у меня в голове снова возникли нечеткие образы и реакции. Одно место было горячим и красным, другое – синим и холодным. Третье переливалось всеми цветами радуги, дарило ощущение покоя, словно от легкого ветерка, журчащих фонтанов и птичьих трелей в сумерках.

Ему, наверное, пришлось постараться, чтобы у меня перед глазами возник ясный и четкий образ – худосочное, поникшее растение, выглядевшее даже печальней Папоротника, когда ему грустно. Мне стало жаль бедолагу, и тут Папоротник подумал о доброте. А когда он думал о таких вещах, как доброта, грусть, счастье или благодарность, они лились из него нескончаемым потоком.

Он наполнил меня столь огромными добрыми чувствами, что мне стало казаться, будто меня вот-вот разорвет. И вдруг Папоротник начал расти. Он зазеленел и расцвел. Я никогда не видел ничего красивее. Его семена вызрели, коробочки лопнули, из них полетели по сторонам крошечные ростки, радостные и зеленые.

В моей голове поселилась странная мысль. Она бродила там несколько дней, пока я сомневался – вдруг я окончательно спятил. Я отмахивался от нее, но мысль никуда не исчезала. И тогда я решил попытаться.