Разными были и жизни, прожитые сестрами.

Аделаида Павловна, не считая войны, когда она с мужем эвакуировалась на Урал, не выезжала дальше Токсова. Тоня объездила всю страну: жила в Москве, Самарканде, на Курилах, в больших и маленьких городах, отмеченных еле заметными точками на географической карте.

За свои сорок три года она переменила несколько профессий: была актрисой, учительницей, медсестрой, сейчас сотрудничала в одной из газет.

Первый муж Тони, красивый, бездарный артист периферийного театра, бросил ее ради главного режиссера, стареющей актрисы в областном центре. Театр перестал интересовать Тоню. Не хотелось произносить со сцены чужие красивые слова, играть в чужую ненастоящую любовь. Оставив театр, Тоня уехала на Дальний Восток, завербовалась в геологическую партию. Там вокруг Тони были молодые, красивые люди. С ними она дружила легко и весело, заражая всех своей бодростью. Многие ребята сходили по ней с ума, а она вдруг вышла замуж за чистенького, славного лейтенанта Володю Уханова, о котором говорили, что он звезд с неба не хватает и поэтому не видать ему как своих ушей больших звезд на погонах. Вместе с Володей Тоня скиталась по лесным и степным гарнизонам, внося азарт жизни в эти заброшенные богом места. Не только средний, но и высший комсостав завидовал Володе, у которого была такая жена. Тоня, как острили ребята, "поступила" Володю в Академию, потом поехала с ним на границу, родила ему сына, но ребенок явился на свет мертвым. Спустя две недели в схватке с перебежчиками убили капитана Уханова.

Леню Козырева, нынешнего, третьего мужа, Тоня любила с отчаянной радостью. Она вышла за Леню, когда ему было тридцать, а ей тридцать пять лет.

И ничего, казалось, не было привлекательного в Лене. Маленький, на три сантиметра ниже Тони, мужичок, с непримечательным серым лицом. Леня Козырев отличался от прежних мужей Тони лишь тем, что у него был талант.

Это признавали все художники. "Козыревский мазок", "козыревский свет", "козыревская перспектива" - произносили они эти и другие одним им понятные слова.

Леня Козырев писал натюрморты.

- Почему ты пишешь одни натюрморты? - как-то в начале их семейной жизни спросила его Тоня.

- Натюрморт - это вещь, - сказал Леня.

Мастерская Лени была завалена натюрмортами. На полотнах было столько яблок, лимонов, груш, огурцов, помидоров, столько графинов, блюдечек, чашек, кувшинов, блюд, что их хватило бы не на одно пиршество. Одни из этих полотен валялись где-то в углах, другие были повернуты лицом к стене, многие, недописанные, стояли на мольбертах. И среди всего роскошества красок ходил маленький человек, владелец богатства, которому он один знал цену.

Писал он порой с мукой и болью, порой впадал в яростное вдохновение и каждый раз, когда кончалась работа, говорил:

- Не то... Не так...

Выставлялся он редко. Устроители выставок не очень-то жаловали натюрморты, а он не пытался уговорить их.

Кроме натюрмортов, казалось, ничто не интересовало Козырева. Безразличен он был к пище и одежде, готов был ходить в театр и в гости в заплатанных джинсах, рубахе, перемазанной красками. Огромного труда стоило Тоне затаскивать его в магазины, покупать ему костюмы, рубашки, туфли, заставлять его вести "цивилизованный образ жизни". Иногда она ссорилась с ним, покрикивала на него, но ее притягивал этот одержимый искусством человек, столь равнодушный к вещам, которые уже начали вести наступление на людей, заслоняя от них подлинную красоту мира. Тоня работала в газете, писала очерки для радио и телевидения, сочиняла статьи для журналов, трудилась с бешеной энергией, чтобы ее Леня мог сидеть в захламленной мастерской и делать то, что он считал нужным.

Иначе сложилась жизнь Аделаиды Павловны. Приятельницы удивлялись ее браку. Еще бы, Ада, такая культурная, связала свою судьбу с бывшим рабочим, стариком - Лошкареву уже исполнилось семьдесят, - человеком другого круга и других интересов. Однако Тоне Лошкарев понравился. Он привлек ее своей человеческой прочностью. Выглядел он на пятьдесят пять, не больше. Был высок, сухощав, широк в кости, с кирпичным румянцем, с черными, прямыми, без единой сединки волосами. На Аделаиду Павловну он поглядывал ласково и по-мужски, и она краснела как девочка.

С полгода супруги как бы притирались друг к другу. Навещая Тоню, Аделаида Павловна говорила:

- Знаешь, он такой сильный, Леша, просто не поверишь. С утра до вечера целый день во дворе работает... И добрый очень.

В другой раз она жаловалась Тоне:

- Нет, все-таки он грубоват... Гулять его не вытащишь, не то что Ильюшу... Книг не читает... Галка его такая противная, приезжает в Разлив, настраивает отца против меня. Внук Костя с женой развелся.

- Бывает, Ада, - успокаивала сестру Тоня.

Та уезжала домой ничуть не утешенная.

Спустя неделю-две она появлялась сияющая, довольная:

- Леша мой - просто прелесть! Сделал мне такую чудную полочку для посуды. Галинка все хлопочет: "Мамочка, не делайте этого, мамочка, отдохните!.." Костя опять вздумал жениться, видела, славная девушка. Нет, Тоня, ты не понимаешь, как тепло жить в семье, не чувствуешь себя одинокой.

Разливский воздух пошел на пользу Аделаиде Павловне. Она посвежела, помолодела, меньше жаловалась на болезни и все приглашала Тоню:

- Приезжайте к нам хоть на денек. Неудобно - родственники, и как чужие. Между прочим, твой Леня может написать Лешин портрет, теперь портреты рабочих в моде.

- Тебя бы в закупочную комиссию... - смеялась Тоня. - Приедем, непременно приедем, - обещала она.

В начале марта с Козыревым случилось что-то непонятное. Он перестал ходить в мастерскую, целыми днями валялся на диване, читал книги, какие только попадутся под руку, безропотно ходил с Тоней в гости и кино.

Но ни книги, ни фильмы не могли отвлечь Леню.

- Что с тобой? О чем ты думаешь? - тревожно спрашивала его Тоня, а он нехотя отвечал:

- Так просто...

Как-то в воскресное солнечное утро Тоня сказала мужу:

- Ну, все! Сегодня мы поедем в Разлив, и не вздумай отлынивать.

- Гм-м, - сказал Леня. Это означило, что он согласен.

Собрались быстро. Леня отказался надеть новый костюм. Напялил на себя лыжные брюки, вельветовую куртку, старый ватник и вязаную шапку.

В электричке Тоня сразу же подружилась с лыжниками - молодыми ребятами, которые под безбожно фальшивившую гитару орали смешные, дерзкие песни. Тоня, оказывается, знала слова этих песен, настроила гитару, и ребята приняли ее как свою, хотя она была старше их лет на двадцать.

Леня молчал. Смотрел в окно. Мимо пролетали сосны и ели с толстыми нашлепками снега, заборы со столбиками, украшенные причудливыми обледенелыми фигурками, похожими на сказочных гномов, мелькнула новая серо-бетонная платформа станции "Морская", грязное пятно на фоне искрящегося снега и нестерпимой синевы неба.

В Разливе, на пути к лошкаревскому дому, Козыревым повстречались мужчина и женщина. На мужчине была сиренево-дымчатая нейлоновая куртка, голубые, чуть расклешенные внизу брюки и тупоносые туфли. На женщине - легкая, явно заграничного происхождения шубка и высокие сапоги.

- Козырев! - воскликнул мужчина. - И вы здесь? К натуре потянуло?

- Хм... Хм... - мотнул головой Леня. Это означало: "Ничего похожего".

- Кто это? - спросила женщина в заграничной шубке своего спутника, когда Козыревы прошли дальше.

- Несостоявшийся гений, - засмеялся тот тихеньким, язвительным смешком. - Есть у него глаз и рука... Но, знаешь ли, его концепции, если рассматривать их в свете...

- Оставь! - устало сказала женщина. - Пожалуйста, хоть здесь не читай лекций.

- Кто с тобой поздоровался? - спросила мужа Тоня.

- Ардашев, эстетик, - ответил Леня.

Когда Козыревы вошли во двор дома Лошкаревых, они увидели двух мужчин, пожилого и молодого, пиливших дрова.

- Шире шагай, Костя, шире! - приговаривал пожилой.