— Не забудь. — Голос его был сухой, напряженный, требовательный. — Пора уходить… скорее надо. Теперь — все равно: ни мне, ни тем паче тебе назад дороги нету. — Догорающей спичкой он осветил бородатое, злое, перекошенное гримасой лицо мужика, как бы проверяя в последнюю минуту… Такие, как Самоквасов, назад не поворачивают с полдороги… — Пошли!..

Захватив, что нужно было, они выбежали в проулок. Пронька затворил воротца и, по-воровски вытянув шею, прислушался. В землянке было темно, кругом тихо. Из-за барака поднималась луна, освещая землянку сбоку.

Не слышно было пьяной гармони, шалых, неистовых песен, — после полуночи угомонился Вьяс. Ни одного человека не встретил Якуб на улице, выйдя из дому, никто не попался навстречу, когда спускался с бугра к конным сараям, расположенным у самой кромки леса.

Он постучал в ворота первого сарая, на оклик молодого конюха Догадаева назвал себя и вошел внутрь конюшни, полной тепла и привычного запаха. Кони спокойно жевали сено, глухо переступая по деревянному настилу коваными копытами. Фонарь на столбе, посвечивая в облаке стужи, ворвавшейся с воли, освещал тусклым светом повешенную на деревянных штырях сбрую и черный земляной пол в проходах. Утренняя норма сена, припасенная с вечера, лежала в тамбуре…

Зато на воротах второй конюшни, в которые дважды постучал Якуб и не получил ответа, в потемках нащупал замок… Нельзя было не подивиться странной беспечности пожилого человека, предупрежденного накануне не один раз…

Томимый неясным предчувствием, Якуб заторопился к третьей конюшне, построенной Бережновым… Крайняя от леса и самая большая из всех — с двумя тамбурами на концах, она вмещала шестьдесят лошадей и была разделена дощатой перегородкой на две половины: в одной стояли рабочие кони, в другой — жеребцы и разъездные… Будто бы надежных людей подобрал сюда Якуб, но сегодня усомнился и в них…

Шагах в пяти от тамбура он остановился, сам не зная почему… Почудилось вдруг: там, внутри двора, кто-то шумит соломой, будто перетаскивают ее на другое место. Потом затихло, а через минуту началось опять… Он стоял и ждал, ловя неясные шорохи обостренным слухом… Доносился тихий торопливый шепот… слов не разобрать… голоса — вроде чужие… И снова тишина… Ворота прикрывались неплотно, и через узенькую щель в притворе он, прильнув глазом, мог бы разглядеть, что происходит там, если бы горел фонарь…

Люди творили что-то в полной тишине и оттуда могли заметить Якуба: его выдавали хрустящие по снегу шаги, а теперь он стоял на виду, освещенный луной. Следовало на всякий случай выбрать другое место. Поблизости стояли грудой, прислоненные к крыше, длинные жерди, прикрывая собою окно, ближнее к тамбуру. Якуб перебежал туда и в их густой тени затаился… Припав к окну, наполовину задутому снегом, он старался разглядеть, услышать что-либо, но больше ничто не подтверждало его первоначальных опасений…

Через короткое время опять послышались тот же шум и шепот двоих — только еще глуше, еще неразборчивее. Дрожь побежала по спине Якуба: внезапная мысль о готовящемся поджоге блеснула мгновенно, как молния. Но не поверил он этой догадке и уже подумал о конокрадах, выбравших для себя пьяную крещенскую ночь…

Пробираться к заднему тамбуру, лезть глубоким сугробом, значило терять время, упустить злодеев, но ничего иного не оставалось ему… Чуть только выступил он из своего укрытия, как вдруг приотворились ворота тамбура. Якуб замер, — однако никто из ворот не вышел… Он понял, что оказался в ловушке, что за ним следят… Бежать к первой конюшне, звать Догадаева на помощь — могут запороть вилами. У самого же только перочинный ножичек.

— Э-э, пусть что будет!.. — Низко пригнувшись, он побежал к заднему тамбуру, обращенному к лесу, в надежде найти во второй дежурке обоих ночных конюхов.

Но и здесь никакого сторожа не было, кроме замка на воротах — простого, стандартного, какие покупал Якуб для фуражного склада… Нащупав в кармане ключ с тройной бородкой, он долго искал в замке отверстие — руки дрожали…

Осторожно пробираясь темным проходом между стойл, он припоминал выбоины, шел ощупью, чтобы не наткнуться на что-нибудь. И только успел нашарить рукою перегородку, разделявшую конюшню пополам, как позади него, вдали, что-то звякнуло, тихо проскрипело. Он, вздрогнув, оглянулся, опять прислушался: следом за ним никто не шел… Не иначе — померещилось!.. Но он ждал, слыша только гулкие толчки сердца, да еще жевала сено невидимая во тьме ближняя к нему лошадь…

Вдруг вдали вспыхнул слабый (должно быть, от зажженной спички), колеблющийся свет… Кто-то светил сбоку, человека не видно было… Вот появился второй — бородатый, знакомый — с четвертной бутылью в руках: он поливал солому, сложенную кучей у внутренних ворот конюшни, где обычно стояла кобыла Динка… Свет погас.

— Э-гей, сволочи!.. Что вы делаете, подлые души! — вне себя закричал Якуб, колотя кулаками в доски. Рывками, изо всей мочи он толкал плечом в ворота, но запертые с той стороны, они не поддавались его силе.

Где-то послышался короткий, негромкий свист — и вслед за этим быстро пробежал кто-то за стеной, снаружи, к заднему тамбуру, через который несколько минут тому назад вошел в конюшню Якуб…

Обдумывая второпях, как быть, что делать, он двигался быстро к выходу, — и вдруг его охватила оторопь: протянутая вперед рука его натыкалась во тьме то на столб, то на дощатую стену, то на лошадь, — он заплутался!.. и даже по окнам никак не мог определить, где же выходные ворота. Только по загнутому гвоздю в столбе, на который случайно наткнулся, он сообразил, куда следует ему идти…

Ворота оказались заперты: его потерянным временем сумели воспользоваться враги… В щель, куда пролезала ладонь, ему видно стало: по дороге, направляясь к лесу, бегут двое, оглядываясь назад…

Сдирая кожу почти до костей и не чувствуя боли, Якуб силился протолкнуть руку в притвор, чтобы достать деревянный шкворень, засунутый в пробой, и переломить его. Это удалось не сразу… Но даже в распахнутые настежь ворота уже не увидел беглецов — успели скрыться… Тогда, обратившись лицом к поселку, закричал Якуб, призывая на помощь…

Услышали его или нет, он так и не узнал: внутри конного сарая, уже вымахивая через перегородку, бушевало яркое пламя, разрастаясь быстро. В соломенную крышу с таловой обрешеткой летели искры, бил клубами мутно-багровый дым. По всей конюшне колыхались зловещие отсветы, резко проступили в красноватых сумерках сарая два ряда побеленных известью столбов — с хомутами, с седелками на них; медные бляшки на сбруе поблескивали раскаленным металлом… Уже по всей конюшне стлался дым, забивая стойла и проходы, и сквозь него, под самой крышей, плясали огненные змеи… Еще две-три минуты — и начнется невообразимое месиво конских тел… Что можно сделать за это время?.. Отвязывать лошадей, выводить на задворки через задний тамбур?.. Средние ворота заперты, и нигде не мог Якуб найти лома… Пойдут ли без хомутов лошади?..

С ножом в руках он пошел по стойлам, перехватывая ременные поводья, кричал на коней, хлестал кнутом, но ни одна из них не слушалась, ни одна не видела своей единственной дороги, куда он направлял их… Бестолково и упрямо кружась в проходе, они вскидывали гривами, храпели, подворачивали зад… Якуб понимал, что затопчут его, раздавят, что не удастся выйти отсюда живым, но продолжал делать свое, с ужасом прислушиваясь: что происходит во второй половине конюшни?

Дым с каждой секундой густел, дышать становилось труднее, начинало тошнить, и голова кружилась… Подняв с земли случайно обнаруженный лом, Якуб держал его как единственное оружие… Напрягая всю силу, он с яростью сорвал запор и толчком обеих рук, всей тяжестью тела распахнул оба створа… Волна непроглядного дыма хлынула навстречу… он отшатнулся; смертельно перепуганные кони там рвались в стойлах, ржали в тревоге, взвивались на дыбы, вскидывая косматые гривы. Дым душил их, пугало сверкающее пламя, — трещали доски от ударов копыт…