— Да?

— Насчет моей рожи ты лучше помалкивай.

Я промолчал. Бросил на него убийственный взгляд и вышел. Жалить, как змея, и виду не показывать — вот мой метод. Но внутри я весь дрожал. Не понравился мне этот старший закоперщик. Вот уж действительно змея.

Джордж Бзэк оказался тем самым длинноносым. Грузовики сваливали щебенку, и он лопатой кидал ее в железный грохот. А я должен был грузить щебенку на конвейер, который подавал ее в бункеры, а оттуда — в бетономешалку. Старик Джордж дал мне лопату и показал, что нужно делать, а потом стоял, глядя, как я орудую, с доброй улыбкой, от которой все лицо у него как-то смялось. Наконец он взял у меня лопату и показал, как ее держать. Я поблагодарил.

Он снова перешел на другую сторону грохота и почесал нос.

— А ты храбрый мальчуган, — сказал он. Лицо его сморщилось в улыбке. — Да, рожа у него и впрямь подгуляла, и ее не снимешь, деваться тут некуда.

Он усердно работал лопатой и каждые минут десять разражался трескучим, как пулеметная очередь, смехом. Но почти до девяти часов он не сказал больше ни слова.

— Завари-ка чайку, малыш, — сказал он наконец. — Чайник в сарае.

Я положил лопату, но от этого мне не полегчало. Правую руку мне как будто взрезали. Она вся болела.

— Ничего, научишься, тогда лопата сама работать будет, — сказал он. — И Спроггета обманывать тоже научишься. Дрянной он человек.

Во мне было без малого шесть футов росту да весу около ста семидесяти фунтов.

— Я могу за себя постоять, — сказал я.

— Ну, это уже скучно, — сказал он и снова взялся за лопату. Я заварил чай, рабочие обступили меня. И тут-то появился дядя Джордж. Подошел. Оглядел всех, а меня словно не заметил, потом сказал Спроггету:

— Ну как?

— Все в порядке, Джордж, — сказал букмекер. — Новенький опоздал, больше ничего.

Он только проворчал что-то себе под нос.

— Надо осмотреть крепления, — сказал он, и оба ушли.

Кажется, тогда только я по-настоящему понял, что он за человек. Он не взглянул на меня, не сказал ни слова, всем своим видом показывая, что я дерьмо или еще что похуже. Представьте себе, как я стоял там со здоровенным чайником в руке, оскалившись, сверкая глазами. Кто-то сказал:

— Выпьем, что ли, чайку, Ковбой?

Чайник был большой, тяжелый и горячий. Старик Джордж сразу понял, что у меня на уме.

— Налей-ка мне, сынок, — сказал он, протягивая кружку. Я взглянул на него. Он покачал головой. Так что чайник остался у меня в руке и не пришлось вызывать скорую помощь. Было девять часов, всего два часа прошло, но, братцы, мне они показались долгими, как два года.

А потом смены уже не так тянулись и стали спокойней. Я раз сказал про это Жильцу, а он говорит:

— Каждый день какая-то частица в тебе умирает, и от этого ты все меньше чувствуешь.

По мне, это слишком мудрено, но, может, тут что-то есть. Крошечные лампочки мерцают, потом гаснут. Коптишь небо без пользы, а эти самые частицы в тебе умирают и умирают. В общем получаешь мало, а отдаешь еще меньше.

Вот и работа тоже — от нее не только руки устают. Если будешь все принимать близко к сердцу, свихнуться можно. Надо ожесточить себя. Но вот обида — тогда времени не замечаешь. Неделя мелькает за неделей, будто карты, когда колоду тасуют. Иногда хочется крикнуть:

— Да остановитесь же, гады!

Но что толку.

Может, вы надо мной смеяться станете, но в первый день мне было тяжко, будто горы пришлось ворочать. Казалось, этот день никогда не кончится. Незачем было меня и к ядру приковывать: лопата вполне его заменяла. И все же не лопата главное. Главное — солнце, прекрасное солнце, а оно палило нещадно, и я знал, что оно будет палить весь этот долгий пропащий день. Но все-таки и солнце было здесь ни при чем. Просто я был закован в цепи, закован на всю жизнь.

Вот когда я понял тех, кто, вроде Спроггета или дяди Джорджа, продает душу, чтобы только иметь возможность ошиваться без дела. Они тоже были закованы, но могли хоть прикидываться свободными. А другие вкалывали до посинения пупка, чтобы выкроить хоть минутку на перекур. Все, кроме старика Джорджа. Этот человек с лопатой был настоящее чудо. Он просто расхаживал с этой лопатой, будто по бульвару гулял. Никогда не ворчал и не надрывался. Просто ходил с лопатой, и лопата работала сама собой, словно в черенке у нее был моторчик.

Время от времени он останавливался и поднимал кусок щебня. Вертел его в пальцах и качал головой. Потом бросал и снова брался за работу. Бог знает о чем он думал. Это был жилистый длинноносый старик, и могло показаться, что живет он единственно ради шотландского эля. Мне по крайней мере так казалось. Но когда я узнал его получше, то убедился, что он кое-что повидал за свои семьдесят лет и с его участием на войне убили целую кучу людей. А еще он потерял жену и многим пожертвовал для одного из своих племянников. Свято верил в образование.

— Читай книги, — говорил он. — Учись, человеком будешь. — И, перехватив мой недоуменный взгляд, добавлял: — Самому мне не довелось выучиться, зато я помог племяннику, сыну сестры. И горжусь этим.

За этот день я словно прочитал целую главу из учебника истории. А после работы подрядчик подвез меня на грузовике, высадил на мосту, и я не спеша пошел через древнюю арену, как будто времени впереди была целая вечность. Руки у меня ныли — одной я держал за руль велосипед, другую сунул в карман. На душе полегчало, потому что хоть на сегодня все кончилось, но грустно было думать о завтрашнем дне и всех других завтрашних днях, которые еще впереди.

— Ну как? — спросила моя старуха.

— Отлично, — ответил я. — Отлично.

Я разделся и хорошенько вымылся. Она сидела за столом и не сводила с меня глаз.

— Трудно пришлось?

— Да нет, не очень.

— А доехал благополучно?

— Шину проколол, пришлось пешком идти.

Видя, в каком я настроении, она не стала меня попрекать, что я взял этот старый драндулет вместо новехонького велосипеда. Я был так голоден, что умял кучу еды: мясо с овощами, йоркширский пудинг, чай с домашним имбирным печеньем. Жилец все это время сидел в кресле, курил и читал книгу. Дойдя до чая, я вдруг заподозрил неладное.

— Послушай, — сказал я. — А ты чего не на работе?

— Пойду попозже. Сготовила тебе горячий обед, думала, ты проголодаешься.

— Правильно думала.

— Ешь, ешь, — сказала она, надевая пальто. — Я предупредила, что задержусь. Надеюсь, тут у вас все будет в порядке.

— Все будет в порядке, — сказал Гарри, протягивая мне зеленую пачку сигарет. Я взял сигарету, косясь на мою старуху, и подумал: интересно, что она теперь запоет. Я все косился на нее, когда сунул сигарету в рот и наклонился к Жильцу, чтобы прикурить. Но она ничего. Кажется, она даже посмеивалась украдкой, когда выходила из дому.

Знаете, как это бывает: после тяжких трудов хочется себя вознаградить. Денег у меня было не густо, и я не придумал ничего лучшего, кроме как сходить в кино. Я сказал об этом Гарри.

— Отлично, — сказал он. — Отдых измученному телу за шиллинг и девять пенсов. Денег хватит?

— Вполне, — сказал я. — Только вот что — нужно заклеить прокол.

— Предоставь это мне.

И я решил, что в конце концов старик Гарри не так уж плох. Переоделся, вытер вместо него посуду и ушел очень довольный. Дневная жара спала, и я чувствовал себя недурно: в конце концов могло подвернуться что-нибудь поинтересней кино. Радуясь вечерней прохладе, я раздумывал о том, что сказал мне старик Джордж, и решил почитать кое-что, главным образом по электричеству, а еще, пожалуй, изобрести сверхкосмический корабль. Начну откладывать карманные деньги, выстрою мастерскую, добуду кое-какие запчасти и сделаюсь экспериментатором. Буду ученым-одиночкой, работать стану по ночам и в конце концов выстрою настоящую мастерскую, самое большое здание в городе. Может, на нашем доме даже прибьют мемориальную доску: «Артур Хэггерстон, изобретатель антигравитационного двигателя; исследователь Луны; родился в 1942 г., умер в…» Как вы легко можете догадаться, про дату смерти я не решил — не хотел, чтоб моей славе пришел конец.