А потом я перестал мечтать. И в самое время, потому что теперь я шел через «поле брани». Маленькие ребятишки весело играли в войну. Перебегая от одного укрытия к другому, они стреляли друг в друга из деревянных пистолетов, обернутых фольгой, очень похоже подражая свисту пуль. Один ловко изображал рикошеты. Каждая его пуля давала рикошет. Девочки устроили парад манекенщиц — они двигались торжественно, вытянув руки и растопырив пальцы, в своих выцветших старых платьях, которые были им длинны без малого на целую милю. Голодные ковбои жарили картошку без соли на походных кострах и весело орали.

В конце бывшей улицы стоял дом. По-моему, когда-то, давным-давно, это был трактир. На заднем дворе торчала полуразвалившаяся арка ворот. От фасада ничего не осталось, кроме куска стены на уровне нижнего этажа. Можно было заглянуть в подвал и в комнаты, потому что стена развалилась ко всем чертям.

В комнате на четвертом этаже стоял Носарь Кэррон — ни дать ни взять обезьяна в большой клетке. Я его не видел и уже хотел пройти под аркой, как вдруг услышал его голос:

— Куда топаешь?

Мне показалось, что голос доносится ниоткуда. Я вернулся назад и увидел его при полном параде — узкие джинсы, ярко-синий пиджак, широкополая соломенная шляпа, во рту сигарета, которую он перекидывал языком из угла в угол.

— Ползи сюда, Артур, — сказал он.

— Я в кино иду.

— Там сегодня дрянь крутят. Лезь сюда, увидишь интересную штуку.

— Ну ладно, только я на минутку.

Я перешагнул через стенку и поднялся по бывшей лестнице. Видно, кто-то выехал отсюда в спешке: осталась целая железная кровать. Она была пружинная, но латунные шары исчезли.

Кэррон подпрыгнул на кровати.

— Ну что?

— Кровать.

— Здесь металлолома на пять шиллингов.

— Значит, считай, пять шиллингов у тебя в кармане.

— Помоги мне ее разобрать — загоним железо старому Неттлфолду.

— Возьми гаечный ключ да разбери сам.

— Нужен раздвижной.

— Слушай, Носарь, я иду в кино. Мне некогда.

— Ладно. Тогда приходи завтра в это же время с раздвижным ключом, мы ее разберем и сволокем к Чарли.

Я согласился и позвал его с собой в кино.

— Нет уж, — сказал он. — Там всякая мура идет, лучше я буду кровать караулить. А то ее кто-нибудь уведет из-под носа.

— Как хочешь, а только дурак ты, если станешь ее караулить, — сказал я.

— Курить есть?

— Две сигареты.

— Гони сюда. За мной не заржавеет, отдам, когда получим с Чарли Неттлфолда.

Риск был невелик, и я отдал ему сигареты. Он лег на кровать, подобрал колени, подложил соломенную шляпу под голову и прикурил от своего окурка. Видно, накурился до одури.

— Мы с тобой, старик, могли бы весело жить, — сказал он. — Давай дружить, ты мне нравишься. Есть еще ребята. Будем вместе развлекаться. Что скажешь?

— Не выйдет, — отрезал я.

— Почему? Тут нет ничего плохого.

— Хочу поступить на вечерние курсы, учиться дальше.

Он присвистнул.

— А ты не сыт этим по горло, старик? Теперь самое время поразвлечься. Да и за своих постоять. Портовые ребята лезут к нам. В прошлую пятницу в молочном кафе они избили наших.

— Пускай за этим полиция смотрит.

Он сплюнул.

— Полиция! Она другим занята: вытягивает денежки у девчонок на Шэлли-стрит или автомобили караулит. Мы сами должны за себя постоять.

— Не выйдет, — сказал я. — Забот по горло.

Он взмахнул, сигаретой, описав круг. Он весь сиял в улыбке, хотя в душе злился.

— Ну ладно, ладно. А кровать ты мне все-таки поможешь снести?

Я поглядел на гайки, прикинул, найдется ли у меня подходящий ключ, и пошел своей дорогой. Спустился с лестницы, миновал короткий коридор, перешагнул через детский стульчик, обошел запыленный диван, на котором сидела, глядя на меня, большая крыса, и вышел черным ходом. Теперь я снова был на «поле брани». Пройдя шагов сто, я почувствовал на себе чей-то взгляд. Я обернулся и готов был убить себя за это, потому что знал наперед, в чем дело. Это Носарь смотрел на меня через окно и дымил, как паровоз. Может, он решил выкурить все, что у него было, а потом уж лечь и поразмыслить или приготовиться к драке. В нашем районе было много разного жулья. А он, видно, решил драться за эту кровать до последнего.

Теперь, вспоминая все это, я вижу, что в Носаре погиб полководец. И дело не только в том, что он не разозлился, когда я отказался водить дружбу с ним и его компанией: он словно предвидел, что я еще сам приду и попрошу меня принять. И как в воду глядел.

А дело было так.

Я взял билет, купил пачку сигарет и начал «восхождение на Эверест», неизбежное, когда берешь дешевый билет в «Альбион». Сначала лезешь по лестнице наверх — там есть ресторан, газоны, несколько двухместных скамеек и аквариумов, где или лампочки не горят, или же ни одной рыбы нет. А оттуда — дальше по лестнице на самую верхотуру, и тут уж надо покрепче зацепиться ледорубом, потому что галерка построена еще в те времена, когда «Альбион» был мюзик-холлом, так что оттуда недолго и загреметь. Здесь, на Эвересте, всегда шум. Задние ряды — это настоящий змеятник, где влюбленные разыгрывают боа-констрикторов; передние — тир, откуда бросают апельсинными корками, пачками из-под сигарет или еще чем-нибудь, смотря по тому, какая идет картина, в зрителей, сидящих внизу.

В общем я добрался до верхней площадки и увидел, что она почти пуста, потому что последний сеанс уже начался. Почти — потому что там была девчонка с нашей улицы, Джоан Клэверинг. Я знал ее еще с тех времен, когда мы играли в лото и водили хоровод. Кажется, я ей давно нравился, но не стал за ней ухлестывать по нескольким причинам: во-первых, не знал, о чем с ней говорить, а во-вторых, тратишь вдвое больше, так что под конец остаешься с пустыми карманами и чувствуешь себя жалким шутом.

К тому же у наших ребят принято получать все, что тебе причитается за твои деньги, а я в то время, да и потом тоже, не любил брать свое таким вот способом, где-нибудь в подворотне. По-моему, уж если любить, так с удобствами.

Джоан стояла у одного из аквариумов. Когда я подошел, она обернулась. Не думайте, что она такая уж страшная. Она ничего себе. Но я видел, что на ней пальто, которое она носила еще в запрошлую зиму, а было уже лето. Может, поэтому я ее пожалел. А еще потому, что она была чуть-чуть горбатая. В общем я сказал ей: «Привет, Джоан», — она ответила, и я прошел мимо. Эх, не надо было мне оглядываться. С этого все и началось. Она так странно на меня поглядела, что я вернулся.

— В чем дело — обманул он тебя? — спросил я.

Она притворно весело ответила:

— Сегодня он, по-моему, работает сверхурочно.

И я подумал, что все сверхурочные заработки он, конечно, заначивает, надеется встретить девушку, которой на деньги плевать. Но я промолчал. Сказал только, что картина уже идет, и она сразу подошла ко мне.

— Можно мне сесть рядом с тобой, Артур? А то здесь пристают к девушкам, особенно когда они одни.

Ну что тут сделаешь?

Через минуту мы уже сидели рядом и глядели самую несусветную дрянь, какую я видел в жизни, — про какого-то хмыря, который работает на Аляске шофером, и у него всю дорогу шины спускают, и он без конца опаздывает, без чего никак не обойтись на Аляске; но другой шофер этому не верит и приезжает туда из Нью-Йорка со своей белокурой женой, чтобы водить грузовик точно по графику, а только вместо этого его жена совсем не по графику удирает к тому, первому. Мы стали играть в такую игру: считали по уговору, закрыв глаза, и нужно было угадать, что произойдет на экране, когда кончишь считать. Я выигрывал так часто, что играть стало просто неинтересно. Раза два Джоан придвигалась ко мне и, по-моему, была не прочь, чтоб я ее потискал. Но я вместо этого предложил ей сигарету. Она выкинула обычный фортель — хихикая, задула огонь, а потом схватила меня за руку, будто бы для того, чтобы удержать спичку. Так что я даже обрадовался, когда зажегся свет, хотя знал, что придется купить ей мороженое.