Это напомнило мне о бродячем котенке, которого я однажды подобрала на улице перед своим домом. Нам не разрешалось держать животных, поэтому я позвонила в организацию спасения домашних животных, чтобы его забрали. После того как спасатели уехали, я скучала по этому маленькому комочку и гадала, почему я не смогла все устроить так, чтобы оставить себе этого котенка. В течение нескольких последующих месяцев я испытывала это пустое чувство вины до того дня, когда, проходя мимо зоомагазина, я не осознала, что это было вовсе не чувство вины. Просто я хотела завести котенка. Я была одинока.

Сейчас, очевидно, все было куда более серьезно, но принцип остался тот же. Теперь, когда Дэн грозился уйти, я хотела, чтобы у меня был настоящий брак.

Короткий эпизод с Ронаном многое в моей голове расставил по местам, и мое отношение к мужу стало более ясным. Возбуждение, драма, учащенное сердцебиение, щекочущее кожу желание в конце концов были не для меня. Это приводило меня к слишком большому количеству ненужных отношений в жизни и было не более чем временной беспокойной динамикой. Когда твои чувства подвергаются испытанию, ты переполнена этой страстной уверенностью. Чем-то настолько сильным, что это сказывается на твоем теле. Твой желудок сжимается, тебя бросает в жар — и ты думаешь, что же это, если не любовь?

Открою тебе секрет, Тресса, есть такая маленькая вещь. Она называется «секс».

Это можно принять за проявление страсти, но, когда ты разберешься во всей ситуации до самой сути, ты поймешь, что это просто желание секса.

Это десятисекундное откровение разрушило мою идеалистическую фантазию о безумной страсти и заставило меня посмотреть на иногда однообразную, но всегда безопасную любовь замужней женщины другими глазами. Мне потребовалось тридцать восемь лет, чтобы дойти до этого десятисекундного откровения.

Может быть, я расплачивалась за то, что зациклилась на одном, забыв о другом.

Или, может быть, просто нужно было делать выбор. И в этом случае я выбирала Дэна.

Выбрать Дэна было легко и безопасно. Он был честным, на него можно было положиться, и он никогда бы не дал мне пропасть. Каким-то достижимым, будничным образом Дэн заставлял меня чувствовать себя хорошо. Я не всегда испытывала добрые чувства к нему, но я нравилась самой себе, когда была с ним. Он горой стоял за меня. В конце концов, это и было мне нужно. Ото было правильно.

И теперь я все это испортила своим глупым желанием быть «уверенной».

Ночью я не ложилась. Я продолжала готовить, а потом прикорнула на диване, оставив вокруг себя беспорядок. Должно быть, я заснула, потому что меня разбудило присутствие Дэна на кухне.

Дэн — высокий, широкоплечий мужчина, с крепкими мышцами. Обычно он шумит мягко и приглушенно, как звук завтрашнего грома. В это утро что-то клацало, металл стукался о металл, дверцы хлопали. Дэн определенно разогревал приготовленный завтрак, хотя было маловероятно, что он голоден. Даже несмотря на то что это была моя кухня, он имел неясное представление, где что находилось. При мысли об этом я улыбнулась и почувствовала нежность. Если я сохраню это чувство, все, может быть, будет нормально. Может быть, мне удастся выехать из этой беды на колеснице любви.

Хотя, на какой колеснице? Кого я пытаюсь обмануть? Тогда уж на скейтборде, но все равно стоило попробовать.

Я подловила Дэна, когда он взял оладушек с вершины горки. Мягким и солнечным голосом я сказала:

— Эй, дружище, руки прочь.

Дэн посмотрел на меня так, что я поняла — все пропало.

Больше не было невинного, покладистого, безобидного мужа, которым я его считала. Которого, как я считала, я могу позволить себе не любить, потому что он был неисчерпаемым источником невинного восхищения. Это же означало, что он все простит, ведь верно? Я была сложной и страстной, а он? Он был землей для Трессы, он возвращал меня к реальности. Кем ты считала Дэна? Глупым, никчемным дураком?

Вот как я с ним обращалась. И его взгляд говорил мне о том, что он это знал.

Он бросил золотистый кружок назад так, будто это была коровья лепешка, и отвернулся к сковородке.

Мне еще хватило нервов, чтобы почувствовать себя обиженной:

— Не нужно так.

Дэн уставился на меня из-под растрепанных волос. Его взгляд был тяжелым и не предвещающим ничего хорошего. Непроницаемым. Он выглядел так, будто не спал всю ночь. Во мне одновременно проснулись тревожность и желание.

— Как так?

Дэн открыто шел на конфронтацию. Я попыталась растопить лед игривостью и легкостью. Пережить эту неприятность мягко, весело. А он отвечал мне злобой.

Я подумала, что это было не очень зрело, не очень конструктивно.

Мне не понравилась эта игра, и я не собиралась в нее играть.

— Забудь.

— О чем забыть, Тресса? Забыть, что ты спала с кем-то другим или забыть о браке?

Дэн вел себя непоследовательно. Он выставлял меня шлюхой.

— Я не спала с ним.

— Целовалась, трахалась, какая разница? Не в этом дело.

— Ну, на самом деле в этом. Я могла переспать с ним, но я не сделала этого. Я выбрала тебя.

В моей голове родился внезапный краткий образ триумфа, и я тут же усомнилась в нем.

— Ты выбрала меня?

— Да… — С моей стороны было очень глупо принять его тон за положительный и, невзирая на предусмотрительный совет Джерри и на то, что я знала, что была неправа, я добавила с нажимом, как будто хотела сказать, что мне не нужно благодарности за великую услугу, которую я нам обоим оказала: — Да, я выбрала тебя.

Дэн вздернул подбородок и сказал:

— Пошла ты, Тресса.

Потом он вышел из комнаты.

Сковорода начала дымиться, поэтому я нагнулась к плите и выключила газ.

Моя голова с трудом держалась на шее, и я осознала, что была вымотана. Во рту был такой вкус, будто под языком у меня хранилась дохлая мышь, и, когда я подняла волосы с глаз, я почувствовала, что они были жирными и спутанными.

Я выглядела неряшливо и дурно пахла. В возрасте тридцати-с-чем-то пора бы понимать, я была «слегка» неверна мужу, не прожив с ним и года. И я выбрала мужа.

Счастливчик Дэн.

На столешнице было жирное пятно, оставленное каплей масла после вчерашней жарки, и я пошла к раковине, чтобы намочить тряпку. Добравшись до столешницы, я подумала: какого черта я беспокоюсь о жирном пятне, когда мой брак летит в тартарары? Я уронила голову на грудь, мое лицо исказилось немой гримасой, в раковину закапали крупные слезы. Жалость к самой себе прорвалась, и тут я осознала, что даже не извинилась.

Я не могла расстаться с Ниам.

Когда ей исполнилось двадцать пять, она сообщила, что уезжает в Америку. Это было в 1964 году.

Она не спрашивала у нас разрешения, не советовалась с нами и не высказывала почтения. Она просто сообщила нам об этом, как будто наши чувства не имели значения. Словно она не резала по живому, как будто сейчас, взяв от нас все, что мы могли ей дать: хорошее воспитание, бесконечную любовь, образование, подарки, деньги, одежду, машину, — она была вполне счастлива, чтобы оставить нас и зажить другой жизнью. Я с трудом верила, что Ниам способна быть такой эгоистичной.

Я была в ярости. И можете не сомневаться, я не преминула ей об этом сказать.

Конечно, я вела себя совершенно нелогично, но я не могла остановиться. Я боялась. Боялась, что расстояние создаст пропасть между нами, хотя у меня и были доказательства обратного, потому что только после того, как Ниам переехала из Охамора в Дублин, мы стали друзьями.

Я слишком сильно держалась за нее, пока она росла. Мы ссорились на протяжении всего ее детства и юности. Она была свободолюбивой и страстной. Я видела в ней себя и старалась защитить ее, обезопасить. К тому времени, когда Ниам уехала в университет, чтобы изучать английский, я была вымотана постоянными ссорами с ней. Мы ссорились из-за всего: из-за ее одежды, прически, приятелей. Когда она отправлялась в кино в Свинфорд со своими друзьями, я тряслась от страха до тех пор, пока она не возвращалась домой. Джеймс всегда старался взывать к моему здравому смыслу: «С ней все будет в порядке, Бернардина. Ниам умная, рассудительная девушка». Его отношение приводило меня в ярость. Иногда мне хотелось, чтобы Джеймс был более авторитарным, держал Ниам взаперти и ругал, как все другие отцы. Тогда я была мы мягкой матерью, с которой легко общаться, и мы бы вычеркнули его из жизни, вместо того чтобы жить так, как мы жили.