В конце концов, мистер Правильный чувствует себя правильно только до тех пор, пока не сделает что-то неправильно.

Я дала Дорин закончить, а потом разочаровала ее, сказав, что устала и что пора спать. Она не стала с трагическим видом паковать вещи. Она осушила свой стакан и потрепала меня по руке, как будто хотела сказать: «Иди поспи, девочка, я знаю, что ты все сделаешь правильно».

Дэн пришел поздно и повалился на кровать. Он выпил лишнего и забыл, что ненавидит меня, поэтому мы устало, лениво, привычно занялись любовью. Потом он отстранился от меня и протянул руку, чтобы подтянуть меня поближе, но я переложила руку обратно ему на живот, откинулась назад и посмотрела, как его широкие мускулистые плечи медленно поднимаются в такт тяжелому ритму его сонного дыхания.

— Я люблю тебя, — сказал Дэн и заснул окончательно.

— Я тоже тебя люблю.

Он всегда говорил это первым. Я всегда думала, что на мне это отрицательно сказывается. Теперь мне кажется, что, может быть, просто такие мы есть.

Иногда любовь проявляется не в том, что ты говоришь, а в том, чего ты не говоришь, а Дэн не говорил ничего.

— Я хочу сказать, Дэн, как ты можешь говорить, что никогда не слышал о Уильяме Фолкнере. Это же смешно!

Был субботний обед, погода была хорошей, поэтому мы с Дорин потягивали «Пиммс» в саду за домом. Дэн пил пиво, ему было жарко, поэтому он снял рубашку. Дорин осознала, что я не собираюсь следовать ее совету, и снова вернулась к своему прежнему мнению о моем муже — «глупый, но милый».

— Хотя, кому нужна литература, когда есть такие мышцы? — И Дорин перегнулась, чтобы потрогать его бицепсы.

Дэн чувствовал себя униженным, но терпел.

В жизни чью-то верность нужно заслужить, а Дорин за годы нашего знакомства сделала предостаточно для того, чтобы заслужить мое расположение и верность. Но брак — это переменчивая среда, со своими законами; и один из них состоит в том, что ты доверяешься кому-то до того, как убеждаешься в том, что этот человек заслуживает твоего доверия; для того, чтобы стать ему опорой. Кто-то нападает на моего супруга? Значит, будет иметь дело со мной. Это новое правило. Муж становится семьей сразу же. Верность ему основана на кровных узах, ему не нужно ничего делать, чтобы получить ее. Бедному Дэну, правда, и тут приходилось стараться.

— Ну, да, Тресса, у тебя тут жизнь прямо по Хемингуэю.

— А кто такой Хемингуэй?

Господи, я правда хотела бы, чтобы Дэн этого не говорил.

Дорин засмеялась и потрепала его по щеке одной рукой, пока другой тянулась за своими сигаретами.

Весь день Дорин вела себя, как настоящая стерва, но я знала: это из-за того, что она сама чувствует себя неуютно. Она видела, что, несмотря на все то, о чем я ей рассказывала, мы с Дэном начинаем притираться друг к другу. И по какой-то причине это выводило ее из себя.

Дорин хотела для меня такой жизни, но теперь, когда она убедилась, что я ее достигла, она почувствовала себя чужой.

Я была в самом разгаре семейного кризиса и старалась держаться на плаву только за счет того, что пыталась предугадать эмоции моего мужа и контролировать свои, и у меня не было времени на самопогружение и, стоит это признать, просто подлых подруг. Это значит, что Дорин не думала о моих интересах.

Я в это не верила.

Была ли она достаточно гибкой для того, чтобы привыкнуть к роли подруги, поддерживающей замужнюю Трессу?

Похоже, что нет.

Или все-таки была? Своими невоспитанными попытками шутить она оскорбляла меня.

— Не говори с моим мужем так, Дорин.

— Как так?

Она приподняла брови в притворном удивлении.

— Покровительственным тоном, он не ребенок.

Дэн перебил меня:

— Да нет, милая, погоди минутку. Все в порядке…

Я была раздосадована тем, что он влез, но в то же время в его «милой» звучала прежняя мягкость, и я знала, что не сдамся.

— Нет, Дэн. Не в порядке…

Проявив чуткость, мой муж сказал:

— Я сварю кофе, — и быстро направился к кухонной двери.

— Я понимаю, чего ты хочешь добиться, Дорин, — сказала я. — И это не хорошо.

Дорин не переходит границ, по крайней мере, определенных другими людьми.

— Ты чертова дура, Тресса, и я не позволю тебе со мной так разговаривать, — просто сказала она и пошла к двери. Дойдя до нее, она изящно повернулась и обронила: — Позже я пришлю машину за своими вещами.

Видя этот стильный жест, я сознавала, что, да, я буду скучать по этой женщине, но суровая правда состояла в том, что пятнадцать лет дружбы не имеют значения, когда на кону брак.

Даже такой короткий и шаткий, как мой.

Я даже не пыталась разыскать Джеймса, когда добралась до собрания Святой Марии, потому что знала, что он будет занят выполнением тех или иных обязанностей. Поэтому я была удивлена, увидев, что он ждет меня у двери. В зале было не так много людей, как я ожидала. Вдоль стен были расставлены стулья, и не все они были заняты, а посредине просторной танцевальной площадки стояли столы. На сцене на раскладных столах стояли четыре больших телевизора. Компания была предсказуемой: большая часть местных и наши соседи, те, кто в возрасте.

Я посмотрела вокруг, соображая, к кому бы мне подсесть. Точнее, учитывая мое раздраженное настроение, к кому мне лучше не садиться. Неподалеку я увидела Айну Грили. Она тоже смотрела на меня и с энтузиазмом махала мне. Это не предвещало ничего хорошего, и только тогда я разглядела, с кем она сидела.

Майкл.

Я потеряла равновесие, но Джеймс оказался рядом и подхватил меня под руки.

— Хочешь чаю, дорогая?

Джеймс проговорил это приглушенным шепотом. Половина людей в помещении притихла, те, кто был вежливее, притворялись, что продолжают говорить, в то время как другие открыто пялились на нас. Там не было ни единой души, которая не знала бы о моей связи с Майклом Таффи. А если кто и не знал, то Айна Грили потратила целый день, чтобы просветить и их.

Все наблюдали за мной и Джеймсом.

Я начала дрожать и вцепилась в твердую руку Джеймса. Он не отпустил меня, а провел через комнату к врагу всей его жизни.

— Айна, — сказал он, — не могла бы ты помочь мне подготовить речь? Есть некоторые фразы, которые необходимо перевести, и мне может понадобится твое экспертное мнение.

Джеймс не оставил ей другого выбора, кроме как уйти, хотя она, без сомнения, утешилась, проведя час с моим мужем и получив возможность блеснуть своим умом.

Все, на что я была способна, это сдерживать дыхание. Потому что, если бы я открыла рот, чтобы улыбнуться Майклу, я бы тут же покраснела и издала бы всхлип, и все бы это заметили. Даже он. Особенно он.

Никогда я не представляла себе Майкла старым человеком. Последний раз, когда я его видела, мы оба были молодыми и полными жизни. Я наблюдала за тем, как я старею, и в качестве свидетельства моей старости всегда представляла себе молодого Майкла. По мере того как проходили десятилетия, я оставила его в том месте своей памяти, где молодые остаются вечно прекрасными. По мере того как шли годы, я перестала гадать.

И вот Майкл был здесь. Он был одет в старомодный коричневый костюм и синюю рубашку, которая ему не шла. Он почти облысел, а лицо его вытянулось. Только синие глаза остались прежними.

Он был моим Майклом. Таким же, каким я впервые увидела его в доме Китти Конлан и поняла, что мы предназначены друг для друга. Годы пролетели как один миг с того момента, когда я воткнула цветок себе в волосы, и до сего дня, когда мне было шестьдесят. В глазах Майкла я видела, что ему все равно. Я знала, что и для него я выгляжу прежней. Мы состарились, но красота каждого из нас лишь стала более зрелой, как изысканное вино.

В конце концов я сказала:

— Майкл Таффи.

Он улыбнулся мне. Широко, смело, проказливо.

— Ты не изменилась, — сказал он.

Я вздрогнула и отвернулась. Я боялась смотреть на него слишком долго.