— Ну, а теперь живо-живо отправляйтесь спать, — сказала Лаура.

— Еще нет…

— Не нет, а да! На дворе ночь, а вы тут ковыряетесь, как будто завтра дня не будет. Зайга, быстро иди мыться! И ты, Марис.

— Я уже мылся.

— Интересно, когда ты успел?

— В озере.

— По-твоему, что — один раз искупаешься и месяц будешь ходить чистый?

— Да ну… — возразил мальчик, — так уж прямо и месяц…

— Не будем спорить. Ну, марш умываться!

Дети неохотно расстались с бумагой, на листах еще можно было рисовать и рисовать… Из кухни донеслись звон ковша, топот, крики, сдавленный смех: или они отпихивали друг друга от таза, или брызгались. Послышался голос Альвины, и кутерьма прекратилась, только время от времени кто-то из них тихо прыскал, наверное Марис, разбойник. Лаура снова повертела в руках брошенные на столе рисунки. Человечки у Мариса были темные, коренастые, в толстых жирных линиях карандаша проглядывала тяжеловатая рука Рича. Глазом опытного педагога Лаура определила, что с чистописанием в школе у сына будет неважно. У Зайги же линии казались легкими, почти воздушными, хотя в них тоже сквозило нечто от Рича — порывистость, нервозность. Она рассматривала странный цветок, стараясь вспомнить, снились ли ей когда-нибудь фантастические цветы, каких не бывает на свете, и не могла припомнить. Если и снились, это было слишком давно… И Зайгин мир казался ей таинственным, похожим на этот цветок, имевший даже свой запах, какого не было ни у одного цветка на свете. Как он поселился в душе ребенка?

В кухне опять раздался топот, что-то со звоном грохнулось на пол.

— И минутки не постоит смирно!

— И-и-и-и!

— Сейчас у меня отдай мыло Зайге!

— Так я…

— Да что же это за наказание господнее! Ох, плачет по тебе ремень!

«Надо пойти, опять они там воюют», — подумала Лаура и положила рисунки.

Но Альвина сумела навести порядок. Зайга вытиралась, лицо девочки от мыла и воды нежно порозовело, мокрые волосы на висках вились мелкими светлыми кольцами. Марис размазывал мыло по лицу кончиками пальцев.

— Марис, а шею?

— Я… я уже…

— На озере, там он расходится так, что чертям тошно, — пожаловалась Альвина, — а заставь его в тазу грязь сполоснуть, так палец намочить боится.

— Дай я тебя вымою.

— Я сам!

— Но тогда будь добр — как следует! Видишь, какие полосы.

— Где?

— Под подбородком.

— Там не видно, — сказал Марис и засмеялся.

— Слушай…

— Да тру же я, тру.

Началась обычная по вечерам перебранка, которая затягивалась или не затягивалась в зависимости от того, была ли Лаура дома. Если ее не было, ералаш продолжался долго, иногда Марис со смехом и визгом убегал от Альвины, не желая ложиться, а та гонялась за ним, грозясь пожаловаться, до тех пор пока оба не устанут и не поладят. Но засыпал мальчик мгновенно, едва донесет голову до подушки.

— Ну, хорошо? — спросил Марис, вскинув подбородок. Шея была натерта докрасна.

— Возьми свое полотенце.

— А теперь я тебе нравлюсь? — лукаво спросил он.

— Если не считать ноги.

Он критически осмотрел свои серые ступни.

— Не такие уж грязные, — заключил он.

— Ночью вытрутся о простыни — утром будут совсем чистые.

— Да ну! Я…

— Мне, что ли, за тебя браться?

— Не надо, хи-хи-хи, я сам.

— Хоть бы один вечер без озорства, так нет, — ворчала Альвина. — Вот косое веретено! Никак его не уложишь. С Ричем, бывало, тоже не сладить, когда был маленький. — Ее лицо озарил отблеск улыбки. — Намотается за день, набегается, только что с ног не валится, а спать — нет, ни в какую…

— Потри щеткой, Марис!

— …и умываться тоже — хоть на веревке тяни, как лошадь к кузнецу.

— Мама!

— А-а, у него все равно в одно ухо влетит, в другое вылетит.

— Ну да! — вставил виновник педагогического инцидента.

А Зайга стояла у двери, прислонясь к косяку, задумчивая, тихая и с виду уже сонная.

— Беги, детка, ложись.

Зайга встрепенулась.

— Еще немножко… — попросила она.

Румянец сбежал с ее лица, оно белело светлое, тонкое, бледная кожа казалась прозрачной. Хрупкая, вытянувшаяся за время болезни фигурка с тонкой шеей и легкими распущенными волосами — Зайга сама чем-то напоминала цветок с ее рисунка.

Наконец и Марис кончил разговоры разговаривать, как выражалась Альвина, и Лаура отвела детей в комнату.

— Ну, а теперь быстрее, — поторапливала она. — Марис, чего ты там застрял?

А тот, сунув руку под шкаф, шарил, искал что-то.

— Марис!

— Сейчас… возьму в постель котенка.

— Сегодня моя очередь! — запротестовала Зайга. — Он у тебя был вчера.

— Как бы не так! Ого, кусается, ты как думала.

— Не тяни, ему больно!

— Киска, хи-хи, ее оттуда не выманишь. Кис-кис…

— Оставь его, Марис! — сказала Лаура. — Опять будут грязные руки.

— А чего он прячется?

— Не хочет он к тебе, — опять крикнула Зайга, — Ты его душишь.

— Ну да! А ты нет? Возит в коляске…

— Зато ему не больно. А когда ты за лапки…

— Марис, прекрати сейчас же!

Мальчик нехотя поднялся с пола. Ладони, разумеется опять были серые. Незаметно оглядев руки, он украдкой обтер их о штаны. Увидят — опять погонят мыться.

— Раздевайся.

— А ты мне котенка…

— Раздевайся, пожалуйста. И ты, Зайга, тоже.

Еле поворачиваясь, Марис стягивал штаны, тихонько шуршала одеждой у своего дивана и Зайга. Из-под шкафа выглянул сперва нос, потом показались и озорные глаза.

— Вон, вон он! — заорал Марис.

— Кис-кис, киска!

Котенок рысцой подбежал к Лауре.

— Мне! — кричал мальчик, жадно протягивая руки.

Лаура бросила взгляд на Зайгу. Девочка смотрела на них большими влажными глазами, но не сказала ничего: она вышла из игры.

— Получит тот, кто первый будет в постели, — пыталась помирить их Лаура и сразу поняла тщету своих ухищрений. Зайга и не думала торопиться, все еще грустно смотрела на котенка, Марис же рванул с себя штаны так, что шов затрещал, прыгнул в кровать — она только охнула, и засмеялся довольно, смехом победителя:

— Я первый!

И котенок скрылся в его объятьях,

— Только осторожно, не дави.

— Хи-хи-хи! Он щекочет меня усами.

Зайга, не говоря ни слова, залезла под одеяло, и в углу воцарилась тишина.

— Ты не хочешь… Тобика? — спросила Лаура.

— Засну и так, — донеслось из угла.

С головой забравшись под одеяло, Марис продолжал хихикать.

— Если ты не будешь спать…

— Буду, почему не буду. Хи-хи-хи… Ай!

Кот выскочил из-под одеяла, перемахнул через Мариса, со всех ног бросился к двери и скрылся на кухне, сразу решив тем самым назревавший конфликт. Мальчик, конечно, хотел кинуться за ним, догнать беглеца и водворить на место, то есть в камеру пыток, однако вмешалась Лаура:

— Хватит, наконец!

— Так он…

— Успокойся и закрывай глаза.

— Так я…

— Марис!

Мальчик закрыл веки, только ресницы дрожали, и от сдерживаемого смеха дергался уголок рта. Один глаз приоткрылся.

— Марис, ну…

Веко мигом захлопнулось, мальчик шевельнулся, замычал, словно его потревожили во сне, только уголки рта по-прежнему дергались. Ясно — до тех пор, пока Лаура будет стоять над ним, он не уснет. Зайгины глаза провожали каждое ее движение и, когда Лаура потянулась к выключателю, были обращены к ней внимательные, ясные. Они обе серьезно посмотрели друг на друга.

— О чем ты думаешь? — невольно спросила Лаура.

Зайга рассеяно улыбнулась.

— Ни о чем…

Конечно, спрашивать так бессмысленно, Лаура это знала. Ведь ребенок не думает, он просто чего-то хочет, чем-то огорчается или чему-то радуется. Но как спросить? Не вызовет ли она против своей воли вопросы, которых сама боится, хотя от них все равно не уйти. Вот кончатся каникулы, Зайга пойдет в школу и вместе с задачками опять принесет оттуда вопросы, на которые трудно… да и нельзя ответить. Звирбуле из лучших побуждений посадила Зайгу на одну парту с Маритой Даудзишан. Эта наивная идея даже растрогала старую учительницу. «Дети ведь не виноваты», — произнесла она чуть не со слезами, взволнованная собственным благородством. А назавтра Марита решительно заявила, что сидеть с Зайгой Датавой не будет. «Что вы посоветуете, коллега?» Что Лаура могла посоветовать? Она привезла дочку из школы на раме Ричева велосипеда, обе молчали, будто забыв о случившемся. Только поздним вечером, в темноте, когда словно смазывались резкие, жесткие контуры действительности: