— Спасибо, — сказала Ана. — Берофан, позаботься о них.

Громила согласно пробурчал и пошел к всадникам. Ана неуверенно потерла виски. То, что мать так долго не давала о себе знать, беспокоило юную наемницу.

— Что они сказали? — поинтересовался Натиоле, который уже снял кожаные доспехи и сложил их на земле.

На его стеганом камзоле были большие мокрые пятна, и он полил голову водой из кружки.

Хотя юный влахак за это время выучил кое-что на дирийском, этого было недостаточно, чтобы проследить за быстрыми словами, которыми Ана обменялась с всадниками. Натиоле с трудом мог купить на рынке даже хлеб, если торговцы замечали, что он не очень хорошо понимал их. Несколько корявых слов… Это не позволяло ему торговаться. Без Саргана и ее помощи Натиоле пошел бы по миру.

— Мы выслали всадников навстречу Флорес. Но они вернулись ни с чем. Она уже давно должна быть здесь.

— Ты беспокоишься? — спросил Натиоле, развязывая тесемки своего камзола и снимая через голову толстое одеяние.

Он смыл с торса пот оставшейся водой.

— Это не в ее стиле, — констатировала Ана после недолгого раздумья. — Беспокойство — наверное, слишком сильное слово. Я думаю об этом, да. Флорес обычно придерживается того, что обещает. У нее должна быть очень уважительная причина, чтобы не вернуться.

— Возможно, мой отец уговорил ее выступить на совете, — пошутил Натиоле. — Он всегда сожалел, что она уехала из Влахкиса.

— Нет. Здесь что-то другое. Как сейчас обстоят дела в Теремии, кузен? Пожар в крепости — может ли он привести к раздорам?

— Я не знаю больше того, что уже рассказал. Но разве Флорес не осталась бы во Влахкисе, если бы там были неприятности?

Теперь Ана покачала головой. Ее мать никогда не позволит вовлечь себя в спор между влахаками и масридами. Все годы это был единственный конфликт, которого она избегала. Выбор в пользу отца Аны или Стена разбил бы Флорес сердце.

— Может быть, она помогает на каких-то переговорах? Все-таки у нее хорошие связи… во всех лагерях.

Его тон не понравился Ане, и она сердито сощурилась.

— Если это была шутка, кузен, то она была… плохая!

Натиоле со вздохом наклонил голову и скользнул в широкую светлую рубаху, которую несколько дней назад купил на рынке. Затем он аккуратно застегнул ремень на бедрах и сказал осторожно:

— Это была не шутка. Если и есть кто-то, кто может стать посредником в споре между отцом и марчегом, так это твоя мать. Оба слушают ее, прислушиваются к ее словам. Флорес… и ты, вы очень почитаемы на вашей родине. Ты никогда не думала над тем, чтобы вернуться? Во Влахкис? Отец принял бы тебя с распростертыми объятиями.

— Вернуться? Нати, я никогда не была в стране между гор дольше одного лета.

Широким жестом она показала на палатки, наемников, кострища, коней, повозки, на весь лагерь.

— Вот это моя родина. Я дома там, где находится наш отряд. Флорес — моя семья. Она, и Берофан, и даже этот четырежды проклятый болван Наркан.

— Но ты влахака. Ты — Ана сал Дабран, и ты должна носить титул боярыни! — запротестовал Натиоле, на что Ана улыбнулась с издевкой.

— Я еще и Ана Бекезар. Мой отец — марчег Ардолии, забыл уже?

Он промолчал, и она продолжила:

— Какую родину мне могут предложить в стране между гор? Я нигде не буду желанна. На востоке я буду наполовину влахакой. А на западе? Разве на меня там не будут смотреть как на масридского бастарда? Флорес знала это еще тогда, поэтому и уехала. Даже она, кровь которой не порочна, не захотела там оставаться.

— Никто не окажет тебе неуважения, — тихо возразил Натиоле. — Ты принадлежишь нашей семье, наша кровь и плоть. Флорес боролась за свободу нашего народа. Ее имя чтят!

— Я такая же масридка, как и влахака. Плоть и кровь извечных врагов. Не важно, кто будет смотреть на меня, во мне будут видеть только то, что делает меня врагом.

— Но… — начал было он, однако Ана перебила его:

— Не ты. Не твой отец. Но сколько людей терпят в своих рядах масридов? Скольких бастардов уважают? Что случается с детьми от союза влахаков и масридов?

Ему не нужно было отвечать. Она увидела ответ в его глазах. Она почувствовала это даже во время коротких визитов в страну между гор. Неприятие и даже ненависть. Для одних она была влахакской проституткой, как мать, а другие называли ее масридской содержанкой. Она уже тогда решила, что никогда не разделит судьбу несчастных, которые были бастардами в стране между гор, родители которых были из разных народов и которых все ненавидели. Флорес знала это, поэтому перешла через Соркаты и оставила все это позади. Она искала новую жизнь, вдалеке от вековой озлобленности, которая пропитала все. Может быть, в империи наемники немного значили, особенно если они были женщинами. Но по крайней мере на их жизнь не посягали только из-за позора рождения.

— Ты — влахака, — наконец повторил Натиоле упрямо.

— Я — масридка, — холодно ответила она и отвернулась.

Она ушла с тренировочной площадки и не обернулась, хотя ей отчаянно хотелось этого. Одна ее часть жаждала поговорить с Нати, объясниться, вытащить занозу из раны в сердце. Но другая была слишком горда для этого. «И упряма. Особенность, которую приписывают как влахакам, так и моему отцу».

Натиоле не побежал за ней, когда она исчезла среди палаток, окунувшись в лагерную жизнь, в свою семью, в гуще которой, однако, она была одинокой.

Пока Ионнис и Артайнис следовали за Стеном в маленький зал, юная дирийка спрашивала себя, какие новости мог привезти священник Альбус Сунаса из Турдуя. «Надеюсь, еще не вести о войне. Но, видимо, новый марчег масридов не стал заверять в добрососедстве. Иначе воевода был бы менее обеспокоен».

Ионнис легонько толкнул ее локтем.

— Я спрашиваю себя, есть ли новости от Аны, — прошептал он. — И о том, признают ли масриды полувлахаку наследницей трона.

Артайнис ничего не ответила на это. Она поверхностно знала нравы Ардолии и тамошнюю политику и с трудом оценивала соотношение сил в этом государстве.

Когда они наконец вошли в зал, дирийка увидела, что большинство членов совета уже собрались. Присутствовало много мужчин и женщин. Многие лица Артайнис уже видела ночью, когда в Теремию прибыли тролли, но она не помнила всех имен. Естественно, среди прочих мелькал старый прорицатель Винтила, а также Риклеа, ближайшая советница Стена, и много влахакских дворян, которые за последние недели прибыли в столицу. Но были здесь и торговцы, и ремесленники, у которых имелся голос в совете Стена сал Дабрана, поэтому помещение было переполнено людьми.

Воевода занял главенствующее место у стола, а Ионнис сел по правую сторону от него. К удивлению Артайнис, Стен указал ей на место слева от него и кивком показал, что она должна туда сесть. Она осознавала честь, которую он тем самым оказывал ей, и сначала низко склонилась перед влахакским властителем, после чего последовала его требованию. Краем глаза она заметила, что Ионнис улыбается. «От гордости?» — пронеслось у нее в голове, но потом ее мысли переключились на Корнеля, который как раз в этот момент вошел в зал и направился к свободному стулу у квадратного стола.

Священник солнца выглядел так, словно он преодолел путь из Турдуя без остановок, загнав пару лошадей. Его одежда была в пыли, сапоги покрыты коркой грязи. Даже в коротких темных волосах серела дорожная пыль. Судя по всему, он даже не успевал обривать вовремя голову. По лицу было видно, как он устал: под глазами залегли темные круги, а на щеках пробивалась щетина, и двигался он так осторожно, словно был ранен. А еще он показался ей старше, чем до отъезда в Турдуй, словно несколько дней заставили его постареть на несколько лет.

Наконец он с трудом опустился на подготовленное место. Стен подождал, пока в зал вернется тишина, потом поднялся и громко сказал:

— Корнель, вы сообщили мне, что в Турдуе еще совсем недавно было три претендента на титул марчега. Это верно?