— У нас обоих есть опыт, и мы знаем, что произойдет, если марчег масридов свяжется с влахаками. Нет, лучше оставить все, как есть.

Они снова замолчали, но на этот раз между ними появился невидимый барьер. Не важно, как часто Тамар пытался, он до сих пор не смог переубедить ее. «Проклятая упрямая наемница! Точно как ее брат: если она что-то вбила себе в голову, то ее невозможно переубедить. И она еще упрекает в том, что это от меня наша дочь унаследовала упрямство».

Мысль об Ане, как всегда, была горько-сладкой. Когда Флорес сообщила ему, что беременна, он все испробовал, чтобы уговорить ее жить рядом с ним. Но все просьбы и резкие слова ничего не дали, и она на несколько лет пропала в империи. Тамар ждал, но когда стал опасаться, что больше никогда не увидит ни ее, ни ребенка, отправился в путь вслед за ней. И заверил влахаку, что примет все ее условия.

Чтобы стряхнуть ощущение гнетущей тишины, Тамар поднялся, подошел к камину, подбросил дров и снова разжег огонь. Ночью на такой высоте царил пронизывающий холод, а постоянный дождь отбирал последние остатки дневного тепла.

На столе недалеко от камина Флорес разложила свое снаряжение. Она оставалась верной многим вещам, но Тамар увидел и нововведения, пришедшие с воительницей из ее новой родины. На пряжке пояса масрид заметил изображение голова к голове двух крылатых быков, а сам пояс покрывало украшение в виде не то перьев, не то крыльев. Но доспехи Флорес были по старинке из простой кожи и почти полностью повторяли стиль влахакских доспехов, которые защищали воинов в сражениях против масридов. Флорес все еще предпочитала скорость и не признавала тяжелый доспех, хотя наверняка, как и он, уже чувствовала первые признаки старения. Реакция была уже не та, движения замедлились, дыхание подводило. И пусть ее волосы все еще были черны, но он знал, что в его собственных стало больше серебра, чем золота.

Иногда Флорес привозила ему подарки из империи. Удивительные инструменты или рисунки неизвестного мощного оружия. Он уже видел рога странных зверей и изображения существ, о которых во Влахкисе никогда не слышали.

— Возвращайся, — прошептала она. — Давай поговорим о других вещах.

Вздохнув, он повиновался.

— Какие у вас сейчас отношения с маленьким народцем?

— Без изменений. Иногда их торговые караваны прибывают в город. Турдуй всегда был у них первой остановкой. Они привозят товары и покупают в основном дерево.

— Они еще воюют с троллями?

Тамар пожал плечами. После гражданской войны на поверхность не поднималось ни одно из этих мощных созданий, и масрид не мог сказать, жалеет ли он об этом.

— Гномы не болтают о своей жизни под землей.

Они перекинулись еще парой фраз, но этого было недостаточно, чтобы преодолеть образовавшуюся трещину, которую Тамар ощущал.

— Я так долго ждал, — наконец выложил он то, что было на сердце.

— Мы оба… — поправила она его.

— Мы оба. Я больше не хочу ждать…

— У нас нет выбора, Тамар. Я провожу здесь всего несколько дней в году, но даже за такое короткое время замечаю, что раны, которые причинила вся эта ненависть, еще не затянулись. На пути сюда я слышала, что одного влахака масриды заживо сожгли в своем доме, так как он предположительно украл осла. Животное просто убежало. Но человек уже мертв…

Тамар вздохнул.

— Такие вещи все еще случаются, да. Но, возможно, раны земли могли бы быстрее залечиться, если бы мы вместе позаботились об этом? Если мы покажем людям, что есть другой путь? Если мы вместе…

— Я бы не выдержала, — грубо перебила она его. — Быть рядом, но быть твоей целиком и полностью… Я не могу. Лучше так.

— Я…

— Разве мы не достаточно говорили об этом? Твой народ никогда не потерпит меня рядом с тобой, особенно после всех этих битв. Тогда нет, и сегодня тоже нет.

Тамар сердито подыскивал слова, которых не было… Сдаваться он ненавидел, и они действительно уже тысячу раз говорили об этом. Каждый мирный год Тамар надеялся, что влахаки и масриды преодолеют многовековую ненависть, но неизменно разочаровывался.

Ему не очень нравился Стен сал Дабран, и он уважал его вынужденно, однако Тамару приходилось во многих делах сотрудничать с воеводой, чтобы улучшить отношения между двумя расколотыми частями страны. Однако на каждый совместный шаг вперед, навстречу друг другу, приходился один шаг назад. Слишком прочно укоренились в сердцах людей страх и ненависть, снова и снова они прорастали на свет во всем своем уродстве.

— Я готов попробовать, и мне плевать, что думают другие, — наконец прорычал он.

Неожиданно Флорес улыбнулась.

— Наверное, поэтому я тогда влюбилась в тебя: ты никогда не сдавался даже перед лицом явного поражения.

Ее улыбка прогнала гнев из его сердца, словно Флорес просто задула огонь.

— Я говорю серьезно.

— Я знаю. Поэтому я приезжаю снова и снова. Я сама все еще надеюсь на перемены. И в конце концов вы еще получите меня. И ты, и мой брат.

Он, вздохнув, облокотился на руку и стал рассматривать влахаку. Ее худощавое лицо было покрыто загаром, как всегда, а вокруг глаз появилась тонкая сеточка морщин. Но решительность в ее взгляде была все еще такой же, как двадцать лет назад.

— Это было не особенно разумно: влюбиться в сестру воеводы. Особенно для меня, как для марчега.

— Ты должен был послушать меня, — ответила она и медленно поцеловала его шею, затем губы.

— Найди себе жену-масридку, — прошептала Флорес ему на ухо. — Роди законных наследников, которые продолжат род.

— Ах, род Диммину не прервется. У семьи достаточно веток. И родственники совсем не против, чтобы я умер, не оставив наследников. И в конце концов, есть Ана. Я всегда хотел, чтобы у меня была только одна женщина. И если мне это не позволено, значит, у меня не будет ни одной.

— Наши семьи явно не уступают друг другу в упорстве, — засмеялась она. — Что бы на это сказал твой отец?

— Мой отец оттягал бы меня за уши. Но я уже слишком стар для этого. Осталось недолго до моего пятидесятого лета. Достаточно стар, чтобы совершать ошибки… Ты не находишь?

— Значит, ты считаешь меня ошибкой?

Она посмотрела на него с наигранным негодованием.

— Не тебя, а только то, что ты влахака… Подожди!

Как раз в тот момент, когда она хотела наброситься на него, он подскочил.

— Что такое?

— Сцег. Он ударил копытами по стене в конюшне.

Его сердце пустилось в галоп, но Флорес смотрела на него, ничего не понимая.

— И что?

— Он бы не сделал этого просто так.

— Батюшки мои, масриды и их кони, — подтрунила над ним Флорес, но он выскочил из постели и из одежды, небрежно сваленной в кучу на полу, выудил свои штаны.

— Он предупреждает, — коротко объяснил Тамар и надел сапоги.

Когда он завязал ремень, Флорес поняла, что для него все серьезно.

— Предупреждает? О чем?

— Не знаю, — ответил Тамар, застегивая нагрудник.

В отличие от доспехов Флорес, его доспехи были изготовлены из металла — лучшее творение гномов, выкованное для воинов-всадников масридов. Пока он надевал наручи, Флорес туго затянула пояс его нагрудника и наспинника.

Металл, прохладные края которого касались его кожи там, где заканчивался стеганый гербовый камзол, действовал успокаивающе. Краем глаза Тамар увидел, что Флорес тоже начала одеваться. Что бы ни подстерегало их в темноте, она была на его стороне.

В этот момент из конюшни донесся глухой удар, после чего воцарилась тишина.

Расчесывать волосы было всегда таким мучением. И каждый раз она задавалась вопросом, почему унаследовала не темные гладкие волосы матери, а неукротимые рыжие локоны отца. Да еще к тому же не мягкие длинные локоны, которые выглядели словно волны, а короткие упрямые кудряшки, постоянно запутывающиеся узлами, распутывать которые щеткой и гребешком она уже почти боялась. Но пока горничная Воиса со всем старанием возилась с ее волосами, Артайнис и бровью не вела, хотя кожа на голове так сильно болела. Теперь у девушки было две причины, чтобы плохо думать об отце: во-первых, невыносимые волосы, а во-вторых, что он отправил ее в такое место, где даже горничные были грубы.