Давая ему время на размышление.

Потому что в тот последний раз, когда она убежала к отцу Майклу, чтобы рассказать ему о том, что произошло, ей показалось, будто в доме стало чуть-чуть лучше. Это было... почти два месяца назад, в начале апреля, незадолго до Пасхи, как раз после того, как он написал это ужасное письмо. А ведь она просила его не писать, она предупреждала, что он выставит себя на посмешище перед всем приходом, но он заставил ее перепечатать письмо дома, а потом отнес в банк, чтобы сделать ксерокопии, неизвестно, сколько их ему понадобилось; говорил, что он возмущен тем, как священник превращает церковь в финансовую контору, это его точные слова. И, конечно, прихожане решили, что он — глупец, раз пишет такие дурацкие письма, а в следующее воскресенье отец Майкл прочел еще одну проповедь о деньгах, упомянув о письме, которое он получил, — письме, написанном Артуром... да, правильно, это было ровно за неделю до Пасхи, во второе воскресенье апреля. И он в ту ночь напился. А на следующее утро она побежала к отцу Майклу с опухшими глазами и разбитой губой...

— У тебя очень плохая привычка, Салли, прерывать меня, — сердился он.

— О, я знаю, — тихо сказала она, все еще давая ему возможность развеять сомнения, все еще надеясь, что ее посещение священника изменило ситуацию в доме. Теперь Артуру известно, что кто-то еще в курсе того, что происходит в доме...

Но священник уже мертв.

Кто-то убил священника.

— ...даже когда я была еще девочкой, — оправдывалась она дрожащим голосом, — я обычно...

И осеклась.

"Опять прерываю! — подумала она. — Вот так все время!" Он стоял у буфета, добавляя льда в бокал. Она уже потеряла счет выпитым им порциям. За окном бушевали молнии под аккомпанемент грома, а затем в порывах дикого ветра хлынул дождь широкими полосами. Он все еще стоял, захмелевший, у буфета, держась за ручку формочки для льда. Формочка делилась с помощью ручки-рычага на маленькие симметричные ячейки и была уже пуста. Кончились ледяные кубики. А дождь за окном лил как из ведра.

— Мисс Зафтиг, — ухмыльнулся он, — кажется, так тебя называл твой маленький еврейчик?

— Да, он считал меня "zaftig", — сказала она, — но никогда не называл меня мисс Зафтиг.

"Не противоречь ему! — подумала она. — Соглашайся со всем, что он говорит!"

— Маленькая мисс Зафтиг побежала к этому трахнутому священнику.

— Прошу, если б ты не...

— Стирать свое грязное белье на людях!

— Оно не было бы грязным...

— Потащила наше грязное белье в церковь и копалась в нем перед священником!

— В следующий раз не...

Он ударил ее наотмашь. Все еще держа в руке формочку для льда на 12 кубиков, он ударил этой формочкой ее по лицу, правда, только поцарапав щеку, потому что это все-таки неэффективное оружие — алюминий; вряд ли вообще можно назвать его оружием.

А вот бутылка с джином — совсем другое дело!

Бутылка была зеленого цвета, прочная, а на ней — маленькая красная печать, удостоверяющая, что это — натуральный продукт, "Танкрей", отличная штука! Швырнув на пол решетку от формочки, он схватил бутылку за горлышко, рванул ее с буфета и завел назад, как это делают теннисисты при ударе справа: вместо ракетки — бутылка, а мяч летит на уровне плеча, размах! Глаза следят за мячом, а на высоте плеча — как раз ее голова!

Красное пятно крови отпечаталось на бутылке рядом с красной пробкой. Из открытого горлышка на запястье выплескивался джин, кровь била струей из глубокой раны и заливала ее левый глаз. Вид крови напугал его. Похоже, до него дошло, что он напал на нее со смертельно опасным оружием, что эта бутылка легко могла убить при малейшей его неосторожности! Он воскликнул: "О, неужели?", как будто осуждая ее за то, что она сама имела глупость схватить эту бутылку и использовать против себя же. "О, неужели?" и выбросил бутылку в раковину, нарочно расколотив ее, — осколки зеленого стекла взметнулись в воздух как раз в тот момент, когда их осветила желто-белым светом молния, вспыхнувшая за окном.

Грохотал гром.

Как ни странно, но сейчас Фарнс стал еще страшней.

Хотя в руках у него не было никакого оружия, кроме самих рук. Не осознавая силу и опасность своих мышц (а уж она-то знала это!), он надвигался на нее. А она стояла, прислонившись к двери. Кровь хлестала из раны на голове, левую руку она прижала к виску, а правую вытянула, как постовой полицейский, с растопыренными пальцами. "Не надо, Артур! — взмолилась она. — Пожалуйста, не надо!" Но он снова и снова повторял свое "О, неужели?", как будто возражая против того, что она только что сказала ему, или прося у нее дальнейших объяснений уже сказанному. "О, неужели?" При этом он продолжал бить ее по лицу снова и снова, методично, своими огромными кулаками он наказывал ее, словно она была виновата в его пьянстве.

Она дотянулась до ножа, лежавшего на сушилке.

И хладнокровно ударила его.

Допрос состоялся в 87-м участке в кабинета лейтенанта Бернса, менее чем через полчаса после того, как из госпиталя "Генерал Грир" был выпущен Артур Левеллин Фарнс. Ему была оказана медицинская помощь по поводу ножевого ранения в левое предплечье и немедленно после этого было предъявлено обвинение в нападении 1-й степени: "С намерением нанести серьезные физические увечья другому лицу, нанесение таковых увечий этому или третьему лицу с применением смертоносного оружия или опасного предмета, что является уголовным преступлением класса "С" и влечет за собой наказание в виде лишения свободы на срок от трех до пятнадцати лет".

Чтобы подсластить пилюлю, Артуру также было предъявлено обвинение в попытке покушения на жизнь — уголовное преступление класса "В" — минимум три — максимум двадцать пять лет тюрьмы. В аналогичном преступлении обвинялась и его жена, Салли Луиза Фарнс, но в старом полицейском доме сложилось мнение, что ей легко будет отвертеться от обоих обвинений, объясняя случившееся самозащитой. И вот здесь в среду, в 10 часов утра собрались детективы, к ним присоединилась помощник окружного прокурора Нелли Бранд. Они пришли не столько для того, чтобы убедиться, что дело против Фарнса не развалится, — они знали: дело это крепкое, настоящее, — сколько для того, чтобы выяснить, как продвинулось расследование по делу об убийстве отца Майкла Берни.

Карелла пригласил Нелли тогда, когда понял, что они задержали жестокого человека, жена которого жаловалась отцу Майклу на оскорбления словом и действием. Этот же человек был и автором письма священнику, которое таило в себе чуть прикрытую угрозу расправы. По его собственному признанию, он заходил в церковь днем на Пасху. Этому есть как минимум один свидетель — Натан Хупер, — который сообщил, что слышал ожесточенный спор патера с каким-то мужчиной.

Нелли было 32 года. Ее живые голубые глаза и песочного цвета волосы, подстриженные в форме летящего клина, очень подходили к ее энергичному стилю. Сегодня утром она надела темно-синюю юбку и серый жакет, розовую, мужского покроя сорочку и узкий красно-синий репсовый галстук, а также синие туфельки на умеренных каблучках. Она очень нравилась Карелле; чем-то она ему напоминала его сестру Анжелу, хотя внешне не наблюдалось ни малейшего сходства.

Присев на краешек стола лейтенанта, она еще раз разъяснила Фарнсу его права, а потом спросила, твердо ли он решил обойтись без помощи адвоката. Как и большинство новичков, вдруг оказавшихся перед лицом закона, Фарнс заявил ей, что адвокат ему не нужен, потому что он ничего не сделал, а если кто здесь и совершил преступление, так это его жена! Карелла подумал, что любой мелкий уличный дешевый воришка требует адвоката, едва оказавшись в наручниках!

Нелли подробно объяснила Фарнсу, что он в любую минуту по желанию может прекратить допрос или затребовать адвоката, когда увидит в этом необходимость. Даже если сейчас он уклоняется от этого. Снова спросила его, все ли он понял. На что Фарнс весьма раздраженно ответил: "Конечно, понял! Я что, похож на идиота? Повторяю, моя жена пыталась убить меня!"