Серония, например, созналась, что уличное прозвище ее брата действительно Мистер Крэк и что на самом деле он слонялся вокруг начальной школы на Девятой улице, соблазнял малышей, предлагая им попробовать чуть-чуть крэка, разок, на никель купить, не такие уж большие деньги для десяти-одиннадцатилетних детей! Здесь, как, наверное, и в любом американском городе, дети все больше и больше позволяют себе вещи, предназначенные только для взрослых. Серония сообщает Карелле — и тут она, вероятно, права, будучи знатоком, — что за прошедшие три года число преступлений на сексуальной почве среди двенадцати-семнадцатилетних мальчишек возросло только на 28%, а среди мальчишек до двенадцати лет — на 200%! А так как насильник обычно набрасывается на того, кто слабее, жертвам женского пола этих новоявленных секс-преступников — всего от трех до семи лет! Так что Серония прониклась сознанием, что выполняет гражданский долг, потому что она вовлекает в секс потенциальных насильников, которые вместо этого могли бы гоняться за крошечными малышками!

Но это ни к селу ни к городу.

Речь о ее брате, да, он — торговец крэком! Но от этого он не становится плохим человеком. Ведь он — бизнесмен, удовлетворяющий потребности общества, а она — деловая женщина — в тринадцать лет она себя называет женщиной, а почему бы и нет, если учесть ее профессию — удовлетворение потребностей другой, но, может быть, родственной части общества. Все это было преподнесено Карелле на английском. Не совсем черном английском, но и не на языке Ее Величества Королевы.

А на Пасху, в воскресенье, как это бывает каждое воскресенье, под дождем или солнцем, в Рождество, Йом Киппур, или Рамадан Натан Хупер отправился в пригород на Одиннадцатую улицу не продавать крэк юным итальяшкам, собравшимся на ступеньках и морозящим свои задницы в своих праздничных нарядах, а покупать крэк у своего поставщика, юного Бобби Корренте...

— А ты не выдумываешь? — спросил Карелла.

— Я похожа на ту, которая выдумывает?

Она ни капли не была похожа на выдумщицу.

— Бобби делает скидку, когда большая партия, — сказала она. — Вообрази...

...ты можешь купить флакон крэка за пять баксов, но тебе надо идти к суетливым покупателям, а это отнимает время и энергию. Бобби продает Нейту флакончик за четыре бакса, но он дает сто флаконов сразу и идет к себе домой с четырьмя банкнотами, освободив себя от необходимости бегать по всему городу. Нейт зарабатывает один доллар на каждом проданном флаконе, так что, вложив капитал в четыреста долларов, он уходит с дополнительной сотней, что дает прибыль в двадцать пять процентов на один доллар, а это куда лучше, чем можно заработать на Уолл-Стрит!

В это замечательное воскресенье, на которое выпала еще и Пасха, Нейт отправляется в пригород с тремя стодолларовыми бумажками и еще с одной сотней двадцатками, собираясь купить свою обычную сотню флаконов с крэком у своего обычного дилера Роберта Виктора Корренте (это если вы вдруг не знаете его полного имени). Но что-то случилось, и дело приняло другой оборот. А произошло следующее: Нейт вручает деньги и тянется за пластиковым пакетом с флаконами крэка, как это он всегда делал.

— И, кстати, это было не на парадных ступеньках средь бела дня, где будто бы сидели и наблюдали за всем глупые итальянские девчонки. Это было в коридоре...

— Нейт тянется за пластиковым пакетом, когда вдруг Бобби говорит ему, чтоб он исчез, растворился, пропал, ниггер, в общем, такие словечки. Нейт сразу же, естественно, понимает, в чем дело, но прикидывается дурачком, и тогда Бобби говорит ему это по слогам. Что же это такое ("О, парень, ты, наверное, разыгрываешь меня?" — недоумевает Нейт): якобы в предыдущее воскресенье, когда Нейт делал свою обычную покупку, он заплатил за наркотики фальшивыми деньгами ("Нет, парень, ты ошибаешься, хочу тебе сказать!"), а сейчас, в это воскресенье, Бобби держит четыре банкноты, но не собирается отдавать Нейту дурман, вместо этого он говорит Нейту, чтоб тот запихал этот бизнес себе в задницу, что он не хочет иметь дела с типами, которые платят за товар деньгами, напечатанными в тюремной камере.

"Эй, парень, брось, парень!" — говорит Нейт, хотя понимает, что Бобби будет стоять насмерть, и он соображает, что это — конец всем их отношениям. Теперь ему придется искать поставщика в другом месте. Но без наличности наркотика не купишь, а четыреста долларов уже в кармане у Бобби. Единственное, что еще слабо смахивает на конвертируемую валюту, — пакет, полный крэка. А в нем сто флаконов. Отношения разорваны, и черт с ними, поскольку Нейт — очень быстрый бегун с хорошим чувством ритма...

— Он схватил пакет, — догадался Карелла.

— Именно это он и сделал, — сказала Серония.

...он рванул, как черт, думая удрать с Одиннадцатой улицы и отсидеться у себя, пока все не затихнет. Захочет Бобби отыскать его — пусть придет на черную беговую дорожку, где все имеют чувство ритма и где твоя жизнь не будет стоить и никеля, если ты побежишь наперегонки с братом. Вот тогда Бобби и ударил его по затылку бейсбольной битой.

От удара Нейт покачнулся вперед, он чуть не выпустил пакет, но продолжал бежать, зная, что домой сейчас ему нельзя, зная, что кровь течет слишком сильно, чтоб идти домой, но он не хотел выпускать из рук эту сотню флаконов. И вдруг впереди он увидел церковь!

Он дернул дверь — незаперта! Вбежал в церковь и закрыл за собой дверь, повернув большой медный ключ, торчавший в замке; услышал снаружи крики вопов, топот по ступенькам. И тут он сообразил, что ему надо спрятать дурман, потому что из-за него вся эта кутерьма плюс его разбитая голова. А они уже колотят по двери битами, наваливаются на нее, может, у них уже есть и таран? Нейт не знает этого. Все, что он знает, — дверь вот-вот поддастся, а ему надо спрятать дурман. И он вдруг услышал, что где-то в церкви идет спор, а он знает, что надо бежать, он должен спрятать этот наркотик до того, как кончится спор и его увидят, или до того, как разобьют дверь, что и происходит через три секунды после того, как он прячет наркотик.

— Где? — спросил Карелла.

— Понятия не имею! — ответила Серония.

— Но где-то в церкви?

— Где-то в церкви, — подтвердила она. — И это, по-твоему, не смешно? Нейт превращает церковь в склад наркотиков!

— Да, очень смешно, — согласился Карелла. — Ну и что дальше?

— Дальше он тебе рассказывал. Священник вышел, раскричался, кто-то позвонил в полицию, потом все идут домой, а священник ведет Нейта в госпиталь, где ему бинтуют голову. Конец истории.

"Не совсем", — подумал Карелла.

— Ты не против, если я уйду? — спросила Серония. — Мне надо зарабатывать на жизнь.

Отцу Фрэнку Орьелле было уже за шестьдесят. Он родился еще в те дни католической церкви, когда мессы служились по-латыни, рыбу ели каждую пятницу и было обязательным ходить на исповедь перед святым причастием. В наши дни его часто сбивали с толку эти вселенские нововведения, которые появились с тех пор, как он стал священником. Ну, например, лишь неделю назад он присутствовал при заупокойной службе в церкви на Калмз-Пойнт, где — возможно, желая ускорить вознесение усопшего на небеса, — священнослужитель играл на гитаре и распевал что-то наподобие поп-песни! И это — в католической церкви! И все это происходило не в какой-нибудь маленькой церквушке, крытой жестью, где-то далеко на юге! Это была добротная, внушительных размеров католическая церковь! Где священник играл на гитаре и пел! Вспоминая этот эпизод, отец Орьелла всякий раз качал в недоумении головой.

Был вторник. Днем Карелла и Хейз приехали в церковь, где отец Орьелла ломал голову над тем, как привести в порядок свой новый офис, который когда-то занимал отец Майкл. Ему досталась маленькая церковь в бедном районе. Дом священника в Святой Екатерине больше походил на коттедж, чем на настоящий дом. Отделанный тем же камнем, что и дорожки в прилегающем саду, он состоял из двух спален, маленькой кухоньки и еще меньшего офиса, который согласно официальной клерикальной терминологии именовался "канцелярией". Домик с церковью соединял длинный коридор, проходивший через ризницу. У себя в пригороде отец Орьелла наслаждался удобствами жизни в куда более богатом доме!