Она откусила сыр уже вместе с пиццей, прожевала, проглотила и запила диет-колой. Она отлично знала, что белый парень, бросивший им пиццу на прилавок, не спускал с нее глаз.

На ней была невероятно короткая мини-юбка из ткани под черную кожу. Красная шелковая блузка с очень низким воротом. Длинные красные сережки. Черные модельные туфельки. Девочке 13 лет, и ее с головы до ног разглядывает белый мужчина, время от времени ставящий пиццу в печь.

— Ты не должен был врать ему, — говорила она брату. — Он узнает, почему ты был на Одиннадцатой улице, он вернется.

— А я говорю, он их не найдет, — сказал Хупер.

— Он не давал тебе повода лгать.

— Я говорил ему в основном правду, — возразил Хупер.

— Нет, ты врал про Толстого Харольда.

— Ну и что? Кому он нужен, это маленькое дерьмо?

— Ты говорил, будто он занимается крэком. Ч-у-ушь, парень, этот маменькин сынок знать не знает, как курить крэк.

Хупер рассмеялся.

— Рассказываешь, как будто он ходил в курильню, купил себе за никель флакончик...

— Это правда, мы ходили в церковь вдвоем, да, я и Харольд, — сказал Хупер.

— "Я не занимаюсь наркотиком!" — сказала Серония, передразнивая брата, отвечавшего Карелле. — "И я не таскаю крэк никому, как эти несчастные дельцы, которые ходят здесь и портят детей".

— Мы же говорили с детективом, — воскликнул Хупер. — Что ты ожидала, я должен был сказать ему?

— "Я не совершил ни одного преступления в жизни!" — Серония очень похоже сымитировала более глубокий голос брата. — Никогда! — сказала она и, сжав кулачки, стукнула себя по детской груди.

— Это я точно говорил ему, — ухмыльнулся Хупер.

— Я чуть не намочила штаны, когда услышала это, — сказала Серония и тряхнула головой от восхищения и гордости. — "Я собираюсь стать каким-то негром — это будет хороший негр", — передразнила она. — Как Эдди Мэрфи. — И снова тряхнула головой, закатив глаза от удовольствия.

— Правильно, Эдди Мэрфи, — подтвердил Хупер.

— Жалко, что ты не Эдди Мэрфи, потому что он снова придет, — сказала она. — Я сразу поняла, что полиция будет вынюхивать, искать, брат. И он собирается говорить с людьми на Одиннадцатой улице, и кто-то скажет ему то, что ты не говорил. А потом он узнает, что случилась между тобой и священником, а ты окажешься в бо-ольшом дерьме, брат.

— Ничего не случилось между мной и священником.

— Кроме того, что ты прятал свою штуку в церкви, — закончила Серония и откусила еще кусочек пиццы.

В тот субботний вечер Уиллис вернулся домой на Харбор-сайд-Лейн лишь около восьми часов вечера. Едва войдя в прихожую, он позвал Мэрилин.

Ответа не последовало.

— Зайка? — позвал он. — Это я.

И снова молчание.

Работая в полиции, он уже привык к неожиданностям. К тому же, будучи полицейским, он жил на самом краю пропасти ожидания с того момента, как связал себя с Мэрилин Холлис. Вдруг в его мозгу вспыхнули слова, которые он услышал по телефону в прошлый четверг, — Perdoneme, senor, — и тут же тревога пронзила его.

— Мэрилин! — закричал он и рванул вверх по лестнице через две ступеньки. Крутой поворот направо на площадке второго этажа, и лишь только он шагнул на ступеньки, ведущие на третий этаж, услышал ее слабый голос, доносившийся откуда-то снизу из коридора.

— Я здесь, Хэл!

Она была на кухне. Сидела за разделочным столиком. Духовки и печи из нержавеющей стали, холодильник и кухонная плита создавали вокруг нее серый металлический фон. Она держала у носа посудное полотенце, уже совершенно измятое. На столе стояла опустевшая форма для льда.

— Я упала, — сказала она, прижимая полотенце к носу, видны были лишь широко раскрытые глаза и синие мешки под глазами.

— С лестницы, — пояснила она. — И кажется, сломала нос.

— О, Господи, ты звонила...

— Это случилось несколько минут назад.

— Я сам позвоню ему, — сказал Уиллис и бросился к телефону.

— Наверное, они ничем не помогут моему сломанному носу, — тихо сказала она. — Может быть, он сам заживет.

— Они его исправят, — возразил Уиллис, перелистывая свою записную книжку на столике под настенным телефоном. Рубинштейн, доктора зовут Рубинштейн. До Уиллиса сразу же дошло, что он излишне раздражен; так бывают взбудоражены родители, когда дитя совершает что-то опасное для здоровья. Слава Богу, что Мэрилин не поранилась серьезнее. Но все равно невероятно жаль, что она вообще причинила себе боль.

— Как ты умудрилась упасть с этих проклятых ступенек? — в сердцах спросил он, качая головой.

— Я споткнулась, — ответила Мэрилин.

— Разве его номер не в этой книжке? — спросил он.

— Посмотри на "Д", — сказала она. — "Доктор".

Еще больше расстроенный, он нашел раздел "Д" и пробежал взглядом дюжину имен, записанных рукой Мэрилин, прежде чем нашел фамилию Рубинштейн, Марвин, доктор. Уиллис набрал номер. После четырех сигналов трубку подняла женщина — секретарша врача. Она сообщила Уиллису, что доктора не будет в городе несколько дней, и предложила связать с заменяющим его доктором Джеральдом Питерсом. Почти грубо Уиллис ей ответил: "Не стоит!" и повесил трубку на аппарат.

— Собирайся! — сказал он. — Поехали в больницу!

— Вообще-то я не думаю...

— Пожалуйста, Мэрилин! — сказал он.

Он торопливо вывел ее на улицу и усадил в машину. Поразмыслив, он решил не включать сирену. С управлением случится истерика, если он вдруг решится использовать сирену в личных целях. Ближайший госпиталь — "Генерал Мурхаус" — находился на пересечении Калвер-авеню и Северной Третьей улицы, как раз на западной оконечности участка. Он мчался туда, как будто по вызову 10-13. Нога жала до отказа на акселератор, он не обращал внимания на огни светофоров, если не возникало опасности для других автомашин. Круто повернув направо, вырулил, пронзительно визжа тормозами, на дорожку, ведущую в отделение "Скорой помощи".

Субботний вечер продолжался.

Хотя было всего восемь часов девятнадцать минут, но уик-энд уже был в полном разгаре, и отделение "Скорой помощи" скорее было похоже на армейский полевой госпиталь. Два копа с эмблемой "87" на воротниках мундиров изо всех сил боролись, стараясь разнять двух похожих, как две капли воды, белокожих головорезов, которые до этого поработали на славу, изрезав друг друга до костей. Когда-то белые тенниски лохмотьями свисали с окровавленных тел. Один из них раскроил другому лицо от правого виска до челюсти. А другой располосовал первому руку от бицепсов и предплечья до запястья. Они все еще продолжали материть друг друга и, несмотря на то, что руки были скованы за спиной наручниками, ухитрялись плечами отпихивать полицейских, которые пытались их растащить.

Живущий при больнице врач, очень похожий на индуса и наверняка бывший им, — в этом городе индийских врачей, работающих и живущих при больнице, было больше, чем в целом штате Раджастхан — раз за разом терпеливо повторял: "Вы хотите пройти курс лечения или вы хотите вести себя по-хулигански?" Два бандита совершенно не обращали внимания на эту нотацию, потому что уже вели себя по-хулигански, возможно, всю свою жизнь они вели себя по-хулигански и не собирались прекращать вести себя по-хулигански только из-за того, что какой-то иностранец говорил им благоразумные вещи. А потому они забрызгали кровью все отделение "Скорой помощи" в то время, как два вспотевших черных копа боролись с этой парой взбесившихся мужиков, в два раза крупнее их, стараясь не запачкать форму. А ангелоподобная медсестра терпеливо стояла рядом с ватными тампонами, флаконом антисептика и рулонами бинтов и тоже старалась не испачкать свою одежду; осторожно двигаясь вокруг этого квартета, вытирала этот проклятый пол, потому что кровь забрызгала все вокруг.

В других местах комнаты люди сидели на скамейке или толпились у стола медсестры, или стояли, изнывая от боли и неудобства. В этом столпотворении Уиллис разглядел и с ужасом отметил: