Во время голосования о вступлении Англии в Европейское сообщество правительство решило провести свободное голосование среди консерваторов. Идея вступления была одобрена 112 голосами большинства благодаря поддержке 69 лейбористов. Но когда условия вступления и его цена стали известны, то дело приняло совсем иной оборот. Всего лишь 309 голосами против 301 и благодаря заключенному по данному случаю соглашению с либералами договор о вступлении был одобрен. Это было в феврале 1972 года. Мэгги не относилась к числу тех, кто при голосовании сказал «нет». В мемуарах она пишет, что «не осознавала всей важности этого вопроса; в моих глазах и в глазах моих коллег аргументы, выдвинутые Эноком Пауэллом и другими по поводу суверенитета, были всего лишь чистой теорией», и признает, что главная политическая ошибка заключалась в переоценке тех выгод и преимуществ, на которые тогда рассчитывали, а также в том, что без особых переговоров было дано согласие на то, что доля Англии в общем бюджете Сообщества составит 17 процентов.

Маргарет зло подсмеивается в мемуарах над той всеобщей «еврофилией»: «Многие, если не все, больше не пытались понять <…>, что будет лучше для Великобритании; ведь главное, быть хорошими европейцами». Она иронизирует над празднествами под названием «Фанфары в честь Европы», которыми в январе 1973 года должно было ознаменоваться вступление Англии в Общий рынок. Она смеется над элитой, «купавшейся в эйфории» во время шикарного гала-концерта, данного в Королевской опере, а потом и в Ланкастер-хаусе в честь «того дня, когда королевство перестало быть островом». Тридцать лет спустя это сделать было легко… Смеясь над элитой, Маргарет ведь смеялась и над собой, потому что принадлежала к этой элите по убеждению конечно же, а еще потому, что мечтала о министерстве иностранных дел, как утверждают злые языки. Но дело прошлое! В отношении этого вопроса взгляды Маргарет изменились радикально, а в то время она следовала курсом правительства и чувствовала себя прекрасно.

Вернее, то было время многочисленных изменений курса, и эти зигзаги, полуповороты и повороты на 180 градусов покончили с доверием, которое Мэгги питала к Тэду Хиту. В январе — феврале 1972 года произошли три важных события, нарушившие относительное спокойствие правительства консерваторов. В течение двух месяцев рост безработицы перешел рубеж в миллион безработных; такого не было со времен войны. Кораблестроительная компания Верхнего Клайда обратилась к правительству с просьбой о помощи, дабы избежать ликвидации имущества по решению суда. Кроме того, шахтеры, члены Национального союза горняков, начали забастовку, выдвинув жесткие требования. Правительство испугалось.

Тэд Хит, пообещавший в предвыборном манифесте прекратить поддержку так называемых «хромых уток» британской промышленности, с тревогой смотрел на берега Клайда с 1971 года. Верфи Верхнего Клайда были украшением британского кораблестроения, его красой и гордостью, одним из следов прежнего имперского блеска, который еще позволял королевству считать себя наследником былой роскоши. Адмиралтейство и английский флот выжили, но теперь пришло время недорогих кораблей, которые могли быть построены в Греции или на Дальнем Востоке, да где угодно, только не на верфях, затянутых в жесткие рамки профсоюзных нормативных актов, вынуждающих устанавливать умопомрачительную заработную плату.

Первое время правительство действовало как ответственный менеджер: в субсидиях было отказано, но дана была гарантия выделения кредитов при условии, что руководство согласится закрыть верфь «Клайдбэнк», чья убыточность была очевидна, и передаст специально созданной фирме еще вполне конкурентоспособные так называемые верфи Ярроу, где строились военные суда. Но меры эти оказались недостаточны. В июне 1971 года парламентская фракция консерваторов подвела итоги. Тотчас же заработала профсоюзная машина, и воодушевленные ее деятелями рабочие начали бастовать и устраивать массовые пикеты, а с начала июля оккупировали четыре дока и организовали морскую блокаду Клайда. Верфи Верхнего Клайда стали символом промышленной Англии. Будущий лидер Лейбористской партии, «красный баронет» Майкл Фут[87], проходил там курс «пролетарского обучения». Он расхаживал в новенькой шахтерской каске в атмосфере всеобщего веселья, среди запахов остывшего гудрона, сосисок, жареной картошки, среди революционных лозунгов, невыполненных обещаний и страхов перед завтрашним днем. Он привлекал туда камеры журналистов, чтобы показать, как «целыми кусками и пластами разваливается Великобритания».

Тэд Хит испугался. Его преследовали образы Великой депрессии. Он боялся, что станет премьер-министром эры нового великого кризиса. 20 января была преодолена роковая черта: количество безработных достигло миллиона человек. 24 января он проинформировал правительство о том, что комитет по экономическим делам принял решение выделить 35 миллионов фунтов, чтобы субсидировать верфи Верхнего Клайда. Немного смущенный Джон Дейвис, министр промышленности, признал, что «у новой верфи было очень мало шансов на успех, на то, что она не пойдет ко дну и что при более низком уровне безработицы <…> он не стал бы ратовать за такую линию поведения». Маргарет Тэтчер полагала, что поддерживать старые предприятия-развалины, а не многообещающие, быстроразвивающиеся компании — ошибка, но она промолчала. Ее положение нельзя было назвать ни «сильным», ни «выгодным». Она ограничилась тем, что написала в мемуарах: «Этот эпизод, вроде бы второстепенный, положил начало целому периоду жизни, и он не принес нам славы». В частном разговоре с Джоном Брюс-Гардинером она выразила сожаление по поводу принятого решения и назвала его «непростительным крутым поворотом».

Это будет не последний крутой поворот. Именно этот момент выбрал Национальный союз горняков для того, чтобы призвать к всеобщей забастовке. В ответ на принятие Закона об отношениях в промышленности профсоюз провел голосование в пользу реформы своего устава, в соответствии с которым теперь для принятия решения о забастовке было достаточно 55 процентов от участвовавших в голосовании, против двух третей, фигурировавших в первоначальном проекте. В правительстве никто не обратил на это внимания, даже миссис Тэтчер. Тогда к бахвальству тред-юнионов не прислушались, тем более что для усмирения всяческих поползновений вновь начать борьбу за увеличение заработной платы Национальное управление угольной промышленности согласилось значительно поднять заработную плату без того, чтобы этот подъем был связан хотя бы с малейшим ростом производительности труда. В январе 1972 года шахтеры приступили к работе, но вскоре опять проголосовали за всеобщую забастовку («за» — 59 процентов), увлеченные речами агитаторов-экстремистов, таких как Артур Скаргилл[88], главный секретарь союза горняков Йоркшира, не скрывавший, что его целью скорее является отставка правительства консерваторов, чем повышение зарплаты его товарищей из шахт, куда он, кстати, давным-давно уже не спускался. Требованием значительного повышения зарплаты шахтеры не ограничились; они представили длинный список других требований, «очень длинный», по словам председателя профсоюза горняков Джо Гормли. Вначале никто не встревожился. Министерство по делам государственной службы уверяло, что в стране огромные запасы угля. Кажется, никто тогда еще не осознавал, что нескольких пикетов будет достаточно для того, чтобы блокировать страну, не позволяя снабжать электростанции углем или нефтью. Недостаточно было иметь запасы топлива, надо было еще предусмотреть, чтобы эти запасы находились там, где надо.

Десятого февраля 1972 года положение дел резко изменилось в худшую сторону в ходе заседания правительства, оказавшегося очень драматичным. Накануне было объявлено о введении чрезвычайного положения. Квартал Уайтхолл был заполнен полицейскими, облаченными в специальные костюмы, предназначенные для борьбы с бунтовщиками. Эскадроны конных «бобби» гарцевали на Даунинг-стрит и соседних улицах, сотрясая воздух звоном подков. Джон Дейвис на заседании правительства начал с сообщения о том, что пикеты забастовщиков и агенты-провокаторы заполонили страну до такой степени, что через неделю производство электрической энергии будет сокращено из-за нехватки топлива и подача электроэнергии сократится на 75 процентов. Это был первый удар, произведший настоящий шок. Генеральный прокурор указал на то, что Закон об отношениях в промышленности, в соответствии с которым вводились наказания за участие в забастовках солидарности, мог быть введен в действие только с 28 февраля. Говоря иначе, правительство в данный момент было совершенно бессильно. Это был второй удар. Всеобщее смятение увеличилось, когда прямо в ходе заседания министру внутренних дел Реджи (Реджинальду) Модлингу был подан рапорт от шефа полиции Бирмингема. Тот просил разрешения закрыть склад кокса Сэтли в Восточном Мидлендсе. Он сообщал, что для того, чтобы помешать выходу груженных углем грузовиков, там собрались семь тысяч пикетчиков, противостоявших пятистам полицейским. Штрейкбрехеры, то есть шоферы, не участвующие в забастовке, рисковали подвергнуться линчеванию.