В любом случае Маргарет не питала никаких иллюзий. Она знала, что важные решения принимались в так называемом «кухонном кабинете» людьми, приближенными к премьер-министру, и что она к их числу не относилась. Джеймс Прайор, Питер Уокер, одержимые навязчивой идеей модернизации общественных институтов, или Джон Дейвис, бывший генеральный директор Конфедерации британских промышленников, относились к числу этих избранных. Даже если они и считали себя либералами, они были отмечены знаком некоего корпоративизма. «Итак, у меня в этом кабинете был только один идейный союзник, Кит Джозеф».

Однако в начале Маргарет Тэтчер имела все основания полагать, что дела движутся в нужном направлении. Тэд Хит, казалось, был человеком с характером.

Ведь в манифесте партии консерваторов 1970 года он заявил, что «с того момента, когда решение принято или политика определена, премьер-министр и его окружение должны обладать мужеством выполнять это решение и проводить эту политику; ничто так не повредило положению Великобритании в мире, как бесконечные изменения и поправки, которые мы наблюдали на протяжении последних лет».

На первый взгляд, если Маргарет и ощущала себя в узде, возглавляя министерство образования, избранный путь ей все же подходил. Главные «актеры» или «действующие лица» экономической политики, Тони Барбер, Джон Дейвис и Роберт Карр, министр по вопросам занятости, урезали сумму, выделяемую на общественные расходы, более чем на 330 миллионов фунтов. Было объявлено, что инвестиционные субсидии будут упразднены, что так называемая Корпорация по реорганизации в промышленности, чья миссия и состояла в том, чтобы поддерживать «хромых уток», будет закрыта. Налог на доходы был снижен на 5 процентов, а налог на общества и компании — на 40 процентов. «Это была хорошая программа экономики свободного рынка», — охотно признает Маргарет.

Другая часть экономической программы консерваторов — резкое ослабление власти профсоюзов. Лейбористская Англия Вильсона потеряла в 1969 году столько же рабочих дней из-за забастовок, сколько потеряли все страны европейской «шестерки». Партия лейбористов, правда, попыталась положить конец этой лихорадочной деятельности, предложив реформу правовых норм, имевших отношение к забастовкам; основные идеи этой реформы были изложены в «Белой книге» под названием «В месте конфликта», где предусматривались обязательное проведение переговоров и введение серьезных ограничений для проведения забастовок солидарности. Но под ударами, наносимыми с сокрушительной силой как тред-юнионами, так и рядовыми членами партии, окончательный текст был лишен своей сути и реформа так и осталась всего лишь благим намерением. А ведь консерваторы в значительной мере были обязаны своим приходом к власти именно обещанию усмирить профсоюзы.

После многочисленных схваток и перепалок в палате общин и бесчисленных забастовок был принят в окончательном варианте Закон об отношениях в промышленности (в августе 1972 года). Он внес некоторые коренные изменения в трудовое право: ограничение неприкосновенности (иммунитета), даруемой зарегистрированным профсоюзам, в зависимости от деятельности их членов; создание специальных судебных инстанций для разрешения трудовых конфликтов и предоставление возможности министру по вопросам занятости либо накладывать запрет на все действия, предусмотренные ходом борьбы за повышение заработной платы, сроком на два месяца, либо вменять в обязанность проведение тайного голосования среди работников, вовлеченных в забастовочное движение. Правда, этого было мало, но в тот момент Маргарет была восхищена. Она надеялась, что этот закон позволит обуздать профсоюзы и будет сдерживать их непомерные требования в сфере заработной платы, которые только способствовали росту инфляции. Но очень скоро ее постигло разочарование.

Текст закона был слишком сложен. Чтобы избежать преследований в том случае, если один из членов профсоюза «переступит красную черту», профсоюзы отказывались от официальной регистрации и становились самостоятельными. Они утрачивали правосубъектность юридического лица и ничем особенным теперь не рисковали. В 1972 году Конгресс тред-юнионов принял резолюцию, в которой профсоюзам предлагалось подавать заявления, чтобы их вычеркнули из списков официально зарегистрированных. Всяческие нововведения, вроде «периодов примирения» или тайного голосования, лишились своей сути. Профсоюзные юристы использовали в интересах профсоюзов недочеты в тексте закона. Подрываемые изнутри и извне агитаторами-троцкистами, преследовавшими в основном политические цели, тред-юнионы выставляли себя жертвами враждебных уловок и выигрывали в борьбе во время голосования на предприятиях по поводу начала или прекращения забастовок. Тот факт, что лейбористы состояли в заговоре с профсоюзами, стал совершенно ясен, когда в 1972 году пять докеров были брошены в тюрьму Пентонвиль за оскорбление суда; они были арестованы и привлечены к суду за участие в незаконной забастовке солидарности. Большинство депутатов-лейбористов хранили в парламенте смущенное молчание. Некоторые же пошли дальше: Барбара Касл, страстная сторонница новых идей, «пассионария», заявила во всеуслышание, «что это ничего не значит, никто не утверждает, что все должны подчиняться закону», а Майкл Фут, будущий лидер лейбористской партии, закричал: «Смерть судьям!» И это в святая святых, в здании парламента! С того момента стало ясно, что «палка», на которую возлагала такие надежды Мэгги, оказалась довольно хрупкой штукой… И все же Маргарет признавала, что правительство хотя бы попыталось бороться с профсоюзами и применить «палку», то есть жесткие методы.

В сфере «европейских дел» Маргарет могла насладиться успехом Даунинг-стрит, 10. В Англии помнили о тех унизительных вето, что накладывал генерал де Голль, когда Великобританию грубо оттолкнули в 1963 и 1967 годах после долгих месяцев трудных переговоров и вернули к статусу «островного государства». В 1970 году, когда де Голля уже сменил Помпиду, Тэду Хиту удалось изменить направление ветра. Чтобы противостоять вызову «великих просторов», Помпиду предпочел видеть Англию в составе Европы, а не вне ее. В Лондоне наконец начала приобретать конкретные очертания давняя мечта о двенадцати звездах на синем фоне (флаг Евросоюза. — Пер.). И Маргарет была отнюдь не последней среди тех, кто лелеял эту мечту. Та Маргарет, которая впоследствии станет жрицей национального суверенитета, будет яростно сражаться за уменьшение суммы взноса Британии в бюджет Европейского сообщества и прославится своими словами: «Я хочу вернуть обратно мои деньги». Но в ту пору она была яростной сторонницей идеи европейского сотрудничества, убежденной «проевропейкой». В проникновенной речи, произнесенной в Финчли, она с жаром призывала «ко все более тесному объединению», говорила, что «суверенитет — это теоретическая проблема…», сетовала, что «Европа движется вперед без нас, а ведь это очень важно: иметь доступ на этот растущий рынок и не быть вне его и не смотреть, как он проходит мимо нас <…>; после вступления в Сообщество Франция не перестала быть Францией, а Голландия — Голландией». Произнося такую речь, она следовала инструкции, данной правительством, а не страной и даже не всей партией консерваторов. Среди политических друзей Маргарет было немало таких, кто выступал против вступления в Сообщество. Для Энока Пауэлла, Джона Биффена, Джорджа Гардинера или Нормана Ламонта «присоединиться к Брюсселю» означало отречься частично от национального суверенитета и подвергнуть себя риску вступить в конкурентную борьбу, к которой страна еще не готова; короче говоря, это означало еще раз спустить «Юнион Джек», после того как он уже был спущен как флаг великой империи.

Одно за другим посыпались предупреждения. На вопросы Дерека Уолкер-Смита, что делать с европейскими законами, несовместимыми с законами Англии, а также о совместимости с суверенитетом английского парламента[86] новых законодательных норм, основанных на принципе главенства законов Сообщества над законами отдельных стран, генеральный стряпчий, то есть главный советник Короны по юридическим вопросам, сэр Джеффри Хау мог дать только очень путаный ответ. Вынужденный признать, что «да, если по недосмотру такой конфликт возникнет, правительство и парламент должны будут заняться его разрешением», он как бы давал понять: давайте сначала подпишем договор, а потом у нас будет время подумать.