Итак, король знал наизусть, как подтверждают мадам де Ментенон и Сен-Симон, красивые оперные отрывки, и особенно (как не без язвительности замечают) те, где ему пелась хвала...

Данжо продолжает:

(Для «Амадиса», однако, как мы видели, король сам выбрал сюжет, и опера появилась в январе 1684 года, когда при дворе был траур по случаю кончины королевы Марии-Терезы. Оперу сыграли только в городе, за исключением одного концертного исполнения «без танца, без балета, без декораций» у дофина, на котором король не присутствовал.)

Каждая опера Люлли открывается прологом. Пролог «Кад-ма и Гермионы» показывает триумф Аполлона над Пифоном, болотным чудовищем. Нужно ли переводить: Король-Солнце, победивший на Зюдерзее и затопивший польдеры (33)? Многие зрители так и должны были подумать. Год спустя пролог «Аль-цесты» еще более точен. Декорации представляют не мифологическое место, но Тюильри. Нимфа Сены жалуется:

Верно, что Людовик провел в этом году ровно 166 дней в лагере, «неукоснительно выполняя все обязанности главнокомандующего и почти всегда находясь под открытым небом». Слава отвечает опечаленной Нимфе:

Хор приветствует героя, как всегда, безымянного. Но кто ошибется?

То же самое можно наблюдать, пройдясь по всем прологам Кино и Люлли. Пролог «Исиды» выводит на сцену Нептуна:

Почему в 1677-м вдруг возникает Нептун? Кто не знает, что в Палермо, в Аликури, в Агосте корабли Его Величества только что победили английский и голландский флот?

И так далее.

Пролог оперы есть продолжение, в каком-то смысле объективация на сцене, придворного балета. Опера — это зеркало, каким были «Блистательные любовники».

Когда сам Кино от имени Академии обращался к королю («Нужно вам признаться, Сир, что Музы, которым вы покровительствуете, в боязливом предчувствии битвы, которой вы желаете с таким нетерпением, прерывают начатые песни триумфа, и венки, которые они вам готовили, почти оконченные, не раз падали из их дрожащих рук... В то самое время, как нашим ревнивым соседям вы несете все ужасы войны, здесь, стоит вам появиться, расцветает все, что в счастливом покое можно видеть самого приятного и великолепного...»), не говорил ли он того же самого, что в том же 1675 году в прологе «Тезея», где деКорация Вигарани изображает фасад Версаля?

Являются на облаке Марс с Беллоной, богиней войны:

Так опера начинает в совершенстве выполнять функцию, молчаливо ей переданную, едва исчез придворный балет. Поскольку придворные больше не актеры, и сам король больше не танцует, его и двор нужно было представить на сцене, и от этого зрелища ожидали еще более разработанного, обогащенного, поднятого на высоту Олимпа образа двора. Функция пролога в опере — удостоверить, в некотором роде, эту мифологическую метафору.

Когда Люлли и Кино в 1677 году кладут на музыку историю соблазнения Юпитером нимфы Ио и великой ярости Юноны, большинство зрителей все понимают. В письмах мадам де Се-винье, написанных по следам представлений, фигурируют реальные персонажи, носящие имена героев оперы: это уже не опера, которая напоминает двор, это двор, который полностью трансформировался в оперу.

Прекрасная маркиза цитирует даже строки из оперы:

«Бедная Ио» — это хорошенькая мадам де Людр; угадать, кто такой на самом деле Юпитер, нетрудно — как и то, что Юноной называется здесь Монтеспан, преследовавшая Людр своей ненавистью, и, как и в опере, добившаяся ее изгнания если не к Народам Ледяных Стран, то, по крайней мере, в провинцию, в отдаленный монастырь.

Но не нужно заключать из этой анекдотической интерпретации «Исиды» (и всех остальных опер), что функция мифологии оставалась лишь повседневной, приземленной: наоборот. Речь идет скорее об установлении взаимосвязи между реальным миром, где действует король, и вымышленным миром, где царствуют слава и любовь, так что миры эти уравниваются. Как на картинах, которые пишет Котелль, где реальные боскеты версальского парка, изображенные как они есть, во всех деталях, вместо придворных населяют нимфы и божества в розовом и голубом, так что парк становится прелестной феерией, как и в опере, задача которой — возвышать, а точнее, преображать.

Однако что происходит в эти годы в самом дворце? Первый дворец Лево построен. Король спит в покоях, где Аполлон на колеснице, запечатленный Уассом на плафоне, парит над его ложем и окна выходят на грот Фетиды, где бог и его кони вкушают ночной отдых, а служат Аполлону нимфы: в опочивальне короля соединяются символ и означаемое, тема и контртема.

В этот период король задает Лебрену обширную иконографическую программу для своего парка. Нам остались прекрасные рисунки, наглядно свидетельствующие, до какой степени всерьез принимали тогда мифологию. Речь не идет о смутных аллюзиях или перекличках идей. История Аполлона здесь, как и в королевских покоях, имеет единственный смысл. «Иконология» Чезаре Рипы, базовый текст, основной трактат и фундамент барочной фантазии, взята здесь буквально (34). Аполлон царит над миром, и Нивелон в своей «Жизни Шарля Лебрена» описывает нам этот амбициозный проект: «Он сделал в это время набросок указанного водного партера, спроектированного так, что можно пройти повсюду между деревьями и цветами, которые окружают партер со всех сторон; он состоит из четырех больших водных бассейнов, соответствующих четырем павильонам дворца и большой окружности в центре... Этот партер изображает мироздание. Четыре стихии заняли места по Углам партера, представленные в четырех скульптурных сценах похищений: Реи Сатурном, Оритии Бореем, Корониды Нептуном и Прозерпины Плутоном. Эти группы были исполнены в мраморе самыми искусными скульпторами. Затем двадцать четыре фигуры — четыре изображения самих стихий, четыре времени года, четыре времени суток, четыре части света, четыре стихотворных размера, четыре человеческих темперамента, все с их обычными атрибутами, посредством чего описано и отображено единство и связь того, что составляет Вселенную.