Клеофила:
Ужели, милый брат, намерен ты сражаться
С вождем, которого бессмертные страшатся,
Который в Азии свергал за троном трон
И дерзостью судьбе диктует свой закон?
Повсюду, где прошел царь Александр Великий,
Порабощен народ, повержены владыки.
Не жди, пока он к нам придет стезей побед,
И огради наш край от беспримерных бед.[10] Поместите в контртему все, что современникам было хорошо известно: победы в Лотарингии и во Фландрии (видевших кавалькаду растрепанного молодого короля), победы, которые привели к миру на Пиренеях; унижение Испании и Австрии; союз с Англией; свадьба и триумфальный кортеж в Париже. Да, Людовик XIV в 1665 году был увенчан славой.
И все же, нет: это не тот грозный завоеватель, «зажегший пожар по всей земле», о котором говорит тема. Ибо контртема между 1660 и 1665 годами — король-миротворец в ореоле славы: Л юдовик XIV более велик, чем Александр, поскольку приносит миру мир. Такой же блестящий, но также нежный, учтивый, галантный, элегантный и отшлифованный придворными балетами — Александр, которого написал Лебрен. Нет, он еще не захватил Голландию, не осадил Турне, не окружил Ауденар-де, не завоевал Дуэ, не взял Доль и Безансон.
Вот как его описывают, поскольку он появляется только в конце III акта, а до того о нем лишь говорят:
Блеск молодости мне казался несовместен
С величием вождя, что всей земле известен.
Но горделивый взор, исполненный огня,
И грозное чело уверили меня,
Что это Александр, и должен был признать я,
Что высшей доблестью отмечен он печатью,
Величьем царственным пленяет всех вокруг,
Кого б ни встретил — тот слуга ему и друг.[11] А вот и он сам, когда впервые открывает рот в III акте: Александр:
Я в славу был влюблен, и у нее во власти
Себе я запретил питать иные страсти.
Неуязвим я был, но твой, царевна, взор
Поколебал все то, чем жил я до сих пор.
Мне больше не нужны победы боевые,
Я поражение готов терпеть впервые,
Лишь только б услыхать мне от тебя самой.
Что радуешься ты победе надо мной.[12] Слава и победа; жалость и доброта; галантная и нежная любовь — совершенный герой романа в его трех ипостасях. Герой, которого нам представляет Расин, — не Александр; решительно, это Полександр. Можно точно, фраза за фразой, воспроизвести дефиницию, которую дает мадемуазель де Скю-дери в «Великом Кире», помня, что это было любимым чтением юного Людовика XIV, увлеченного Марией Манчини. Все сводится к двойной игре зеркал, где прециозный роман отражается в галантной трагедии, и вместе они отражают нам воображаемый портрет Короля-Солнца, каким он себя видел — и каким его видели — в 1665 году и каким его писал Лебрен:
Скюдери: Нужно, чтобы его доблесть не была слишком яростной...
Расин: Я мнил спасти ваш край от битвы многодневной И уберечь вождей от участи плачевной. Я злобы не таил ни на кого из вас.[13]
Скюдери: чтобы он любил победу, не любя крови...
Расин: Гефестион, доставь к нам Пора. Сохраним Мы жизнь ему и всем, кто бился вместе с ним.[14]
Скюдери: чтобы его гордость являлась лишь на поле брани...
Расин: Еще один поход — и, возратившись к милой, Всей славе предпочту я власть над Клеофилой, Покорствовать тебе заставлю род людской И счастье обрету, служа тебе
одной.[15]
Скюдери: чтобы учтивость никогда ему не изменяла...
Расин: — Как поступить с тобой, скажи мне? — Как с царем! — С тобой негоже мне иначе обходиться...[16]
Скюдери: чтобы он был щедрым, но не ко всем подряд...
Расин: Да, Пора я искал, но, чтоб ни говорили, Не я виновен в том, что он теперь в могиле.[17]
Скюдери: чтобы он был справедливым к своим врагам...
Расин: Ты будешь вновь царем с сегодняшнего дня.[18]
Таким будет Людовик XIV два года спустя, играя роль великодушного победителя при заключении Экс-Шапельского договора, когда возвратит королю Испании Карлу II Доль и Франш-Конте (14).
Король и поэт
Кто же такой этот молодой Расин (он почти на год младше Людовика), автор трагедии «Александр», успех которой невероятен и в прозрачности подтекста которой никто не сомневается ни тогда, ни после? Карьерист ли он? Так его часто называют (особенно в последние сорок лет), и это, безусловно, верно. Но, говоря «карьерист», что под этим подразумевают? Что этот молодой автор хотел донести до королевского уха? И считалось ли это карьеризмом во Франции в 1665 году? Или это средство, действенное, самое верное средство художнику всего лишь быть услышанным и придать своему произведению резонанс, которого оно достойно?
Расин взбирается на первые ступеньки, чтобы позднее достичь настоящей близости с королем, какой достигал мало кто из художников: ни Вольтер (при всех его достоинствах) с Фридрихом II, ни Дидро с Екатериной Великой, ни Мериме с Наполеоном III не наслаждаются столь дружеским, непринужденным общением, которым Расина дарил Король-Солнце. И разумеется, представим себе обычаи того времени, когда все регламентировано, иерархизировано, когда мадам де Севинье приходит в экстаз оттого, что король говорил с ней (три фразы) на представлении «Эсфири», когда герцог де Сен-Симон, пэр Франции, не может сдержать восторга от счастья держать подсвечник при утреннем выходе короля: в этом контексте перечитаем «Французское государство» за 1694 год: «Выход короля. Господин де Шамле и господин Расин входят без доклада».
Иначе говоря: без того чтобы церемониймейстер не входил к монарху после того как поскребутся в двери королевских покоев (15) и не спрашивал на ухо, может ли такой-то войти. Один из таких церемониймейстеров, Руссо, никогда не мог добиться этой великой привилегии: «Он всегда завидовал, — пишет Расин, — мне, закрывающему двери перед его носом, когда я входил к королю».
