— Что вы на меня так уставились?.. — смущенно улыбнулась Одатида.
— Красивая ты у нас, — сказал Спитамен.
— Говорят, есть и красивее меня, — улыбнулась Одатида.
— Может, и есть, но я не видел, — сказал Спитамен.
— А дочь Оксиарта?.. — сверкнула Одатида глазами, в самой глубине их он в какое-то мгновенье заметил словно нацеленную в него стрелу.
— Ну, что ты… — засмеялся он, и смех его показался ей неестественным. — Ты куда красивее!..
— И имя у мамы такое красивое! — воскликнул Рамтиш.
— Кто красив, у того и имя должно быть красивое, — добавил Соймиш.
— Вы правы, дети, ваша мать достойна своего прекрасного имени, — сказал отец. — И дедушка ваш неспроста назвал ее так… Но историю эту ваша мама услышала от меня…
— Когда-то у вас для меня находилось куда больше времени, чем теперь, — вздохнув, заметила Одатида. — Пока не стали ездить в замок Оксиарта…
Она внимательно глядела мужу в глаза, по которым умела читать мысли.
— Ну что тебе дался этот Оксиарт?! — вспылил Спитамен. — Он теперь стал тестем самого царя!..
— Потому и ходят сплетни, что вы затеяли войну с Искандаром из-за… — не договорив, Одатида опустила голову.
Спитамен помолчал, затем тихо произнес, однако было заметно, что ему стоит немалых усилий сдержать раздражение:
— Мои враги могут говорить обо мне все что угодно…
— Ну, отец, расскажите же о том, как маме дали имя, — легонько толкнул его локтем Рамтиш.
А Спитамену вспомнилось то время, когда он и Одатида были совсем молодыми. Кажется, это было так недавно. Предоставленные самим себе, жили они безмятежно, без забот. Им неведомы были еще истинные трудности и настоящее горе. Поистине несчастьем казалось ему, когда сгоряча или невольно доставлял обиду молодой жене и глаза ее надолго становились грустными. Он не знал, как искупить вину, готов был на все — лишь бы вновь глаза ее засияли, а на устах расцвела улыбка. Ему не хотелось и на полдня расставаться с нею, даже если его ждали серьезные дела. Он подолгу не виделся с друзьями, не ездил на охоту, не принимал участия в состязаниях. Да и вообще редко выходил из отведенных им внутренних покоев, в тиши которых они наслаждались собственным счастьем, и им казалось, что в целом мире только они и существуют, Одатида и ее любимый Спанта. Он, как умел, развлекал молодую жену, рассказывал, стараясь вспомнить все, что довелось услышать от мудрых и веселых людей, всевозможные истории, заказывал ее любимые блюда, и что ни день дарил ей невиданной красоты наряды, преподносил дорогие украшения. Наверное, такое возможно лишь в ту пору, когда чувства первозданно свежи, когда и жест, и взгляд, и звучание голоса — полны особого значения и поэтому прекрасны… Потом родились дети, сначала близнецы, потом вот этот шустрый и любознательный Рамтиш… И, конечно, у него и у Одатиды появились новые заботы. Страсть поубавилась. Не может же костер полыхать вечно. А может, так оно и должно быть, что родители часть той любви, которую делили прежде между собой, переносят позже на своих детей?.. А затем всю, без остатка, отдают им и душевную щедрость!.. Стоит ли из-за этого грустить? Наверное, так устроен мир…
— Что ж, коль хотите, слушайте, — сказал Спитамен и с улыбкой посмотрел на жену: та опустила глаза, ресницы у нее по-прежнему были черными и длинными, как опахала. — Предания донесли до нас, что у мидийского царя Гистаспа был младший братец по имени Заридор. Владел он обширными землями, что простирались от Гирканского моря до реки Танаис. А за Танаисом начинались владения другого царя, Омарта, который более чем царством дорожил единственной и горячо любимой дочерью, красавицей из красавиц Одатидой…
— Мама, ты тоже была единственной у родителей? — обратился к Одатиде Соймиш.
— Но я не считалась красавицей из красавиц, — продолжала бить в одну точку Одатида и глянула на мужа, ожидая, как видно, опровержений.
Но Спитамен насупил брови и, пропустив очередную колкость жены мимо ушей, продолжал:
— Однажды Одатиде приснился молодой царь Заридор, и она полюбила его… Но, оказывается, в ту же самую ночь и Заридору приснилась Одатида, и с той самой минуты он потерял покой. И это было понятно, ведь в целом свете не было девушки равной по красоте Одатиде. Но не было, разумеется, и юноши такого же стройного, сильного, ловкого, благородного, умного, как Заридор.
Заридор поступил так, как поступил бы на его месте любой другой: послал к Омарту сватов с просьбой отдать ему в жены дочь.
Омарт же принял сватов холодно. Ответ был резок. «Я свою дочь в чужую страну не отдам!» — сказал он и вышел из комнаты, где принимал гостей, давая понять, что разговор окончен.
После этого Омарт решил поскорее выдать красавицу дочь за того достойного батыра, которого она сама выберет в своей стране. Однажды Омарт созвал на пир множество гостей. Во дворец съехались знаменитые батыры, прославившиеся в состязаниях и сражениях. В разгар пира явился царь, ведя за руку дочь. Он налил в золотой кубок вина и, вручая его дочери, сказал: «Подай этот кубок тому, кто тебе больше всех понравится, за того и замуж пойдешь!» Дочь уронила кубок, сделав вид, что нечаянно, и вино пролилось. «Здесь нет того джигита, которого я видела во сне. Потому кубок и выскользнул у меня из рук», — сказала она отцу.
Спустя какое-то время домчалась и до Заридора весть о том, что Омарт вознамерился выдать дочь замуж, и каждый месяц устраивает пиры, и собираются на них претенденты на руку его дочери. Отец велит ей подать кубок с вином тому из джигитов, кто придется ей по сердцу, но всякий раз, когда она обходит гостей, кубок падает у нее из рук. В зале для гостей все ковры уже красные от вина.
Заридор переоделся в простолюдина и, не теряя времени, отправился в страну Омарта. Молодой царь был ловок и сметлив, во время пира всеми правдами и неправдами ему удалось пробраться во дворец. И в тот самый момент, когда царская дочь обходила гостей с кубком в руках, он ухитрился протиснуться вперед вместе с теми, кто прямо-таки из кожи вон лез, чтобы не остаться не замеченным красавицей. Кичливые и самоуверенные батыры, возмущенные присутствием среди них простолюдина, облаченного в одежды из шкур, пытались отпихнуть его. Но не тут-то было, он нисколько не уступал им ни в силе, ни в ловкости…
Царевна, как и прежде, уронила кубок. Но Заридор успел поймать его на лету, да так, что и капля не выплеснулась, и снова вложил ей в руки. Глянула на него Одатида и замерла: это был тот самый юноша, который ей приснился. Она улыбнулась ему и протянула кубок…
Омарт, схватившись за голову, без чувства повалился на трон. А оскорбленные батыры один за другим покинули дворец, проклиная в душе не в меру своенравную царевну.
Придя в себя, царь приказал изловить наглого пришельца, облаченного в козьи шкуры, и заковать в цепи, а дочь запереть в комнате, что находится в самой верхней части башни, и не выпускать.
Но молодых влюбленных уже и след простыл. Они мчались на быстрых конях в дальние края, где никто не сможет отыскать их и отнять у них счастье…
Счастливы они были долго, прожили вместе до глубокой старости, умерли оба в один и то же день, ибо не могли жить друг без друга.
Когда Спитамен умолк, сыновья вопросительно посмотрели на мать. Она взъерошила на затылке Соймиша волосы и сказала с улыбкой:
— Вот эта легенда и нравилась вашему дедушке. В честь той самой девушки он назвал меня Одатидой.
Детям не часто приходилось видеть отца и мать вместе. Большую часть времени они проводили с матерью. Отец теперь бывал дома еще реже, чем в былые времена. И если Одатида, тоскуя по нему, умела это скрывать, то дети надоедали ей расспросами и тем самым усугубляли душевные муки ее и досаду. Отсутствие отца она объясняла им всегда одинаково — мол, занят важными делами, ведь ему приходится заботиться не только о них, своей семье, но и обо всем их юрте. А там, кто знает… И старалась гнать от себя подальше нет-нет, да и возникающие сомнения.
