Бесс выбрался из своей повозки и, пересев на лошадь, подъехал к реке в плотном окружении свиты. Солнце уже пекло вовсю, и было жарко. Бесс сменил тяжелый царский халат на тонкий белый яктак, расшитый белыми шелковыми нитями, в узорах которого посверкивали, словно роса, мелкие драгоценные камни. Золоченый шлем он сдвинул на затылок, подставив ветерку вспотевший лоб с прилипшими к нему седыми прядями. Спина лошади прогибалась от его тяжести, и ступала она тяжело, увязая в песке по щиколотку. Солнечные блики, слетая с волн, слепили глаза. Вглядевшись из-под руки в удаляющийся плот, он крикнул:

— Верните назад!..

Несколько всадников одновременно хлестнули коней и загнали их в воду, вознамерясь догнать плот. Но наперерез им, вздымая каскады серебряных брызг, бросились другие всадники, наблюдавшие до этого с берега, как их семьи переправляются через реку; и засвистели их плети, заставляя преследователей повернуть коней обратно. Кони хрипели и вставали на дыбы, вода забурлила, и сквозь ее шумный плеск донеслись ругань и перезвон стали.

— Бесчестные!.. — процедил сквозь зубы Бесс, вынимая меч из ножен. — Своего царя не чтят!.. — и пришпорил коня, собираясь ввязаться в драку.

Спитамен, однако, заметил, с какой неприязнью поглядывают на Бесса и его телохранителей плотно обступившие их люди, вынужденные покинуть родные дома, как руки бактрийских аристократов, натянувших халаты поверх боевых доспехов, потянулись к рукоятям мечей, как они, незаметно понукая коленями коней, все плотнее смыкают кольцо. Спитамен ловко перехватил удила царского коня и беззаботно бросил Бессу:

— Да рассчитается за это с ними Анхра — Майнью!.. Не оказавшим почтения своему царю — позор! Но не менее позорно для мужчины — вернуть с полпути женщин, детей, а самому занять их место. Не так ли, мой великий царь?

Бесс оглядел Спитамена с головы до ног, гневно сверкая белками глаз.

— Хорошо, — согласился он. — Однако потом чтобы их доставили ко мне!

Для Бесса и его свиты где-то раздобыли две лодки и плот.

На берегу огромной горой возвышались вещи царя, выгруженные с верблюдов и арб, — сундуки, большие узлы, свернутые в рулоны ковры, а вокруг прохаживалась стража, никого не подпуская близко. Чтобы все это перевезти, надо было несколько раз переправиться через реку туда и обратно.

Стремительно вылетел из-за бугра всадник в черном одеянии, осадил взмыленного коня около Бесса и что-то быстро проговорил. Царь приподнялся на стременах и посмотрел на горизонт. Небо в той стороне все еще было черно от дыма. А ближе, вдоль горизонта, словно распушенный пеньковый аркан, вытянулось облако желтой пыли. И в нем загорались и гасли то тут, то там искры. Это шлемы македонян блестели на солнце.

Бесс подскочил к одному из костров и выхватил, нагнувшись, большую, жарко горящую головешку. Высоко подняв ее над головой, крикнул зычным голосом:

— Воины — ы!.. Делайте, что я!..

Понукая пятками коня, подъехал к своим сложенным в кучу вещам и, тыча в них головешками, обскакал вокруг. Из-под узлов повалил дым, а затем полыхнуло пламя.

— Все сжечь!.. Сбросить в реку!.. — кричал Бесс.

Воины бросились исполнять приказание, отталкивали или отгоняли плетями протестующих хозяев, кое-где уже звенели мечи, раздавались вопли женщин. По реке поплыли взломанные сундуки, ковры, узлы. А на берегу горели жаркие костры, в них превращалось в пепел добро, которое наживалось годами, плавилось золото, потрескивали, рассыпаясь от жара, драгоценные камни.

Бесс сошел с коня и опустился на колени, глядя на костер. «Да будет это нашим жертвоприношением тебе!..» — промолвил он и возвел глаза к небу. И все, кто был на берегу, опустились на колени. Старый длиннобородый жрец начал молиться надтреснутым дрожащим голосом. Кто-то всхлипывал, кто-то подвывал, люди протягивали к нему руки и молили Бога о милосердии и покровительстве. Свет священного костра должен был донести их просьбы до великого Солнца.

Костры раскалялись все более. Люди прикрывались от жара руками, пятились. Языки пламени отрывались от пепелища и, взвиваясь, казалось, достигали неба.

— Неужто Артаксеркс отрекся от земных благ, предав огню предметы роскоши?.. — промолвил, усмехаясь, Катан.

— Принес в жертву все, кроме короны. Корона осталась при нем, — заметил Оксиарт, который все это время внимательно наблюдал за Бессом.

— Голова с короной стоит дороже, чем без нее, — произнес Спитамен, озадачив этими словами своих спутников, которые, однако, не рискнули сейчас его переспрашивать, чтобы уяснить для себя их смысл, ибо Бесс уже встал и сделал жест рукой, указывая ею на противоположный берег. И его слова: «Срочно туда!» — потонули в шуме. Началась суматоха.

Спитамен вскочил и, проверив, не ослабла ли подпруга, сел в седло.

Понукаемые седоками кони бросились в реку, вода взбаламутилась, забурлила. Пешие воины держались рядом с конными и, достигнув глубины, пускались вплавь, держась за чересседельники и хвосты коней.

Переправа заняла не более часа.

Спитамен, однако, про себя отметил, что на согдийском берегу воинство Бесса значительно поубавилось. Это было заметно даже на глаз. И снова многие из тех, чьи дома были на той стороне, остались там и незаметно разъехались… Или их поглотили волны Окса, требующего жертв?.. Наверное, и Бесс думал об этом, с высокого холма наблюдая за тем, как последние всадники его арьергарда, нахлестывая нахлебавшихся коней, выбираются на скользкий правый берег, как на той стороне кто-то копошится вокруг черных, все еще дымящихся кострищ, вероятно, извлекая из золы то, что осталось. Небо над далекими рыжими холмами все более заволакивалось клубящейся пылью, взбитой копытами вражьих коней. Он недвижно сидел на коне в окружении трех или четырех приближенных, и издалека их можно было принять за каменные изваяния. А бактрийское войско, обтекая холм с двух сторон и вытянувшись вдоль караванной дороги, уходило в глубь прожаренной солнцем степи.

Спитамен направил коня в сторону холма, на котором виднелись фигуры всадников. За ним последовала дружина.

Хмурые телохранители царя всей Азии стояли вокруг холма, касаясь друг друга стременами. Спитамена они знали в лицо и пропустили. Дружина осталась ждать у дороги.

Подъехав к Бессу, Спитамен заметил, что его комкающие повод руки дрожат, а припухлые глаза светятся.

— Великий Артаксеркс! — обратился к нему Спитамен, решив польстить. — Бегство в Согдиану не прибавит славы царю всей Азии и мощи его войску…

— Что ты предлагаешь, Спитамен? — спросил Бесс сдавленным голосом.

— Окс — последнее препятствие на пути Искандара и наш союзник. Если мы не помешаем ему переправиться через Окс, он снова пойдет по нашим следам, как охотник, преследующий раненую дичь.

— Я это знаю, Спитамен, — устало сказал Бесс и шумно высморкался в полу халата. — Но слишком мало у меня сил, чтобы ему помешать…

— У нас не будет другой возможности нанести ему чувствительный удар.

— Чтобы нанести удар такой, надо иметь тяжелый кулак, Спитамен. Вначале я должен собрать сильное войско. А пока мне надо выигрывать время. Я буду изматывать проклятых македонян, заставляя их следовать за собой через пустыни и уничтожая за собой все колодцы, все съестные припасы…

— Лучше бы ты это делал на территории своей Бактрии. И согдийцы тебя поддержали бы. А сейчас ты ведешь врага в их дома.

Резковатый тон предводителя согдийцев не понравился Бессу, однако он подавил в себе гнев и, устремив на него тяжелый взгляд, медленно произнес:

— Кое-кто из согдийцев надеялся, что на их землю не придет война. Приход Искандара к воротам согдийских крепостей, быть может, вынудит их взяться за мечи…

— Согдийцы готовы идти хоть в огонь за отважным полководцем. Но ты ведешь себя не лучше, чем Дариявуш, которого ты обвинял в трусости.

Бесс понимал, что значила бы для него сейчас ссора со Спитаменом, и стиснул зубы, не давая вырваться наружу словам, которыми еще вчера он мог бы поставить этого зарвавшегося согдийца на место.