Но вон и впереди на холме уже несколько всадников. Нет, похоже, это не случайно… Они здесь неспроста… Подумала так, и сердце ее упало. Натянув изо всей силы поводья, она окликнула сыновей, сделала им знак, чтобы они подъехали к ней. И тотчас увидела скачущих по направлению к ней с двух сторон всадников. По пять-шесть человек в каждой группе. «Выходит, не обманул Антик… Правду сказал… Лучше б слова твои оказались ложью…» Сыновья обступили мать и вынули кинжалы, настороженно глядя на приближающихся всадников. У Одатиды глаза были зоркие, она издалека узнала каждого из скачущих. Это были мужчины из их аила, с которыми она встречалась по нескольку раз на дню, и всякий раз они почтительно приветствовали ее. Да и сейчас, когда они остановились рядом, с трудом сдерживая разгоряченных коней, она не заметила на их лицах ни капли враждебности.
— Мир вам, бека! — приветствовал ее старшой, подъехав ближе всех и прижимая руку к сердцу, затем поочередно поклонился и ее сыновьям. — Далеко ли путь держите?..
— Вам тоже мир!.. — сухо ответила Одатида. — Разве не предки массагетов говорили, что человек свободнее птицы, поскольку ему никто не может сломать крыльев? А вы когда-нибудь спрашивали у птицы, куда она держит путь?
— Нынче времена такие, что приходится спрашивать, бека. И у птицы, и у зайца, и у лисы. Немало недобрых людей бродит по степи, и они легко могут стать чьей-нибудь добычей. Осиротеют гнезда…
— Со мной вон какие джигиты, — Одатида окинула взглядом сыновей, уже спрятавших кинжалы в ножны. — Разве они дадут меня в обиду?..
— Похоже, бека не знает, что на расстоянии всего одного дня пути расположился Искандар?.. Что мы скажем вашему мужу, случись что с вами?
— Искандар далеко, а мы не проехали и часа…
— Может, он и далеко, да руки у него длинные. Не обессудьте, бека, но мы вас дальше не пустим. Вам лучше вернуться в аил, — сурово проговорил старшой, давая понять, что ему недосуг растягивать разговор.
Одатида все поняла. Ей тем более ни к чему тянуть время. Она окинула презрительным взглядом лицемерного старшого, круто развернула коня и поехала обратно. Сыновья минуту-другую еще оставались на месте, скрестив с массагетами взгляды. Слишком неравны были силы. Иначе они заставили бы старшого извиниться перед матерью за непочтительный тон. А сейчас им пришлось догонять мать…
С того дня уж минула неделя. Антик более не заговаривал с Одатидой о бегстве. При встречах лишь смотрел на нее с немым вопросом. И она чувствовала, что нервы у него на пределе. Глаза красные от бессонницы. Однако только теперь сообразила, что он ведь не спит, охраняя их покой…
С ума можно сойти, пока Спанта вернется.
Одатиде не хотелось ничего говорить сыновьям: как бы они все вместе не отправились к Саксону потребовать объяснений да не натворили еще больших бед. Скорее бы Спанта вернулся с золотом да рассчитался с алчным старцем. Тогда они вновь обретут свободу и смогут умчаться в любую сторону света… Уберечь бы только сыновей до возвращения мужа. Она перестала даже выпускать их на улицу, и они недоумевают, почему их мать день-деньской сидит в сумеречной хижине, закрыв дверь на все запоры, тогда как на улице ярко светит солнце, доносятся голоса перекликающихся женщин, а мальчишки играют в шумные игры. Порой им уже было невмоготу с утра до вечера находиться в темной хижине, но ослушаться мать они не смели и затевали между собой борьбу, поднимая во всех комнатах пыль. Одатида их за это не бранила. Дети есть дети, пусть резвятся. Чтобы и самой хоть как-то отвлечься, она усаживалась за низенький столик и принималась чинить одежду сыновей, износившуюся настолько, что в прежнее время ее давно бы выбросили, или вышивать сюзане, или шить курпачу. И все ее внимание там, на улице. Ветер ли прошелестит за дверью, собака ли пробежит, она вздрагивала и настораживалась. Боялась, вдруг идут за детьми. И невольно смотрела при этом на меч, висевший на стене возле двери.
Что бы она делала, если бы не знала, что где-то поблизости находится Антик?..
Тяжко человеку, когда у него камень на сердце. А если сердце придавит скала?.. А если гора?.. В последнее время несчастье за несчастьем обрушивались на Спитамена. Собрать их в кучу, такая гора и образовалась бы. Но труднее всего пережить, когда покидают тебя последние друзья. Когда обманываешься в людях и теряешь последние надежды, просто жить не хочется. Настроение седока всегда передается лошади. Конь под Спитаменом плетется понуро. Спитамен его и не торопит. Куда спешить?.. Зачем?.. Это раньше он, возвращаясь издалека, всегда торопил Карасача — хотелось поскорее оказаться дома, обрадовать Одатиду добрыми вестями, дорогими подарками, подхватить на руки детей. Тогда у него был дом, а в нем благополучие. Эх, Карасач, Карасач!.. Если он чувствовал, что Спитамен почему-либо не в духе, то несся галопом по вольной степи, будто у него выросли крылья, чтобы и хозяин почувствовал себя окрыленным. И любая грусть слетала со Спитамена со встречным ветром, а ароматы трав слегка пьянили и взбадривали… А сейчас он едет, опустив голову, и со стороны могло бы показаться, что он дремлет. Ни весна его не радует, ни свежая зелень трав, ни цветы, ни песни журчащих в вышине жаворонков…
С утра несколько раз менялась погода. То набегали тучи и по степи бежали серые тени, пока не сливались вместе и не начинал моросить дождь. Потом ветерок прогонял облака к северу, промытое небо сияло, как шелк, а солнце щедро осыпало землю теплыми лучами. В низинах курился мглистый туман, макушки холмов, покрытые цветами, будто щеголяли в пестрых бархатных тюбетейках. Но Спитамен не замечал ни дождя, ни солнца. Порой ему чудился топот настигающего его коня, и он оборачивался, думая, а вдруг кто-нибудь из соратников все-таки пустился вслед за ним. Однако оказывалось, что так гулко бьется его собственное сердце, или обманулся, приняв топот копыт своего коня за поступь чужого. Вздыхал и снова думал, как ему теперь быть. Уже голова распухла от мыслей, а выхода не находилось. И сколь бы долгой ни была дорога, вряд ли он что-нибудь придумает…
Между ним и Датафарном было обусловлено, что если Датафарн не прибудет в срок, то Спитамен выедет ему навстречу — по направлению к старому замку Бага. Минули все сроки, и Спитамен прождал его еще более недели. Датафарна все не было. Стали доходить всякие слухи, горше смертного яда. Ждать более было бессмысленно, и Спитамен с дружиной из семнадцати человек тронулся к замку Бага. Менее чем за неделю достигли они развалин старого замка, который находился почти в центре пустыни, у черта на куличках. До этого Спитамен там ни разу не бывал. Да и мало кто бывал там, разве только чабаны время от времени забредали с отарами, и то редко. Травы там мало, одни пески.
На высокой перекладине давно отсутствующих ворот сидела недвижно сова, уставилась на въезжающих всадников. Пронзительно взвыл где-то шакал. На полуобвалившийся купол храма, под которым неведомо когда горел огонь, плавно опустился орел с длинной оголенной шеей, поскоблил когтями брюхо и, поминутно оглядываясь по сторонам, принялся чистить перья под крылом.
Высокие глинобитные стены, на протяжении веков омываемые дождями, обдуваемые ветрами, местами развалились до основания. Кое-где возвышались башни с бойцами, еще и теперь не утратившие своего грозного вида. В глубине крепости, позади развалин торчали два огромных засохших дерева, напоминая простертые из-под земли к небу руки.
Оглядев представшие глазам развалины, Спитамен повернул коня налево, в обход полуразвалившегося храма. У подножия крепостных стен в углублениях собирались дождевые воды, снег, и копилась влага. В этих местах буйно разрослись сорные травы.
В южной стороне крепости сохранилось несколько хижин, правда, осевших и почти до подоконников вросших в землю, но в них можно было еще укрыться от дождя и песчаных бурь. Здесь и решил расположиться Спитамен со своей немногочисленной дружиной. Всадники спешились и, стреножив коней, пустили пастись. Сами же быстро развели костер и стали жарить мясо убитой по пути лани…
