Без труда, почти без самого незначительного внимания, крестьяне правят плотами и гребут вниз по реке шириной минимум один километр. Они поют звонкие песни, хотя пот уже давно течет им по лбу.
- Давай, Илья, мы тоже хотим показать, что мы умеем! Давай, разреши-ка нам тоже разок погрести и поуправлять.
Глаза деревенского старосты сияют, когда он поднимается и энергично плюет на ладони. Мгновенно я стягиваю рубашку через голову, Илья делает то же самое, и мы хватаемся за весла, присоединяемся к песне, поем ее полным голосом и с большим воодушевлением.
Прямо на краю плота сидит татарка на одеяле и смотрит на нас. Маленькие волны разбиваются перед плотом, о едва обструганные бревна и проносятся мимо с ее стороны. Фаиме играет с водой и улыбается нам.
Песчаный, круто поднимающийся вверх берег скользит мимо нас, потом он становится плоским, заросшим камышом, с плотной густой травой и маленькими кустами, иногда светлые юные березы видны уже издалека, и многочисленные согнутые, заросшие ивы опустили свои ветви глубоко в лениво текущую воду. Мы пугаем стаи диких уток, гусей и других водоплавающих птиц. Они вспархивают перед нами и лишь чуть-чуть подальше опускаются с плесканием и кряканьем на воду, пока мы снова их не вспугнем. С берегов звучит никогда не прекращающееся кваканье лягушек. Осеннее солнце стоит на сером северном небе. Теперь веселая, протяжная игра на гармошке закончена, наступает черед глубоких звуков балалайки, и звучит грустная песня о любви и потерянном счастье. Но и она не длится долго, ритм становится быстрее, и уже снова царят прежнее озорство и радость.
Солнце еще довольно долго отражается в воде, потом оно исчезает за далекими берегами. На плотах зажигают костры, готовят еду, варят чай. Музыка умолкает и с нею жизнь в лесу, природа, а также и люди.
Сказочные сумерки севера окружают нас теперь.
Мы, скорчившись, сидим вместе и курим. Мы стали тихими и немногословными, ночь, красный, мерцающий свет наших костров и их отблеск в ленивой воде и на покрытых лесом берегах удерживают нас в своих чарах. Слышен только регулярный всплеск весел и тихое журчание воды вокруг наших плотов.
Становится прохладнее, и первая тонкая осенняя пелена тумана скользит мимо нас. Мы натягиваем широкие теплые бурки, большие меховые пелерины. Из сена и одеял я готовлю постель для Фаиме, тщательно ее накрываю, и она засыпает, беспечно, спокойно, точно так же, как она дома ложится спать в свою кровать. Закутанный в бурку, спит Илья. Лошади тоже накрыты.
Медленно движутся плоты вдоль спящей реки.
Никакой звук не нарушает возвышенную тишину.
Пелена тумана окружает нас, наш костер на мгновение заставляет ее переливаться множеством цветов, они закрывают нам обзор, но потом они делятся, разбегаются друг от друга и проходят мимо нас. Становишься спокойным, задумчивым, и самые скрытые мысли кружатся вокруг как прозрачные руки тумана, поднимаясь на незаметные высоты. Мысли и пелена тумана приходят и уходят, проходят навсегда
Едва заметно, все вокруг нас просыпается.
Вода, окружающая нас, становится светлее, туман остается за последним изгибом реки, первые едва проснувшиеся водоплавающие птицы гогочут на берегу, разлетаются и совершают свой обычный утренний туалет. Подобные маленьким темным пятнам они плывут вдали.
Из леса слышно щебетание птиц. Тайга не знает веселых песен.
Высоко, так высоко, что его едва можно увидеть, над лесом парит орел. Оперение его блестит как серебро на восходящем солнце. Что он здесь ищет, зачем он прилетел сюда за сотни километров, ведь его родина – это далекая степь, синие горы Урала? Он подлетает все ближе, он следует за нами. Сильная птица не охотится. Орел подлетает совсем близко к нам, видно, как он поворачивает голову в нашу сторону и не отводит от нас взгляд. Он кружится вокруг нас, и его крылья бросают тень на воду. Затем он внезапно подскакивает в высоту – и становится едва видимой, исчезающей точкой. Он снова выбрал себе дорогу к далекому Уралу.
Эта птица свободна и вольна...
Постепенно лошади становятся беспокойными, крестьяне просыпаются и поднимаются, животные преданно ржут им, их глаза становятся светящимися, обычно слабые уши двигаются, хвосты нетерпеливо бьются. Из воды вверх выпрыгивают рыбы. Они похожи на блестящие серебряные монеты.
- Ты вовсе не спал, брат! – говорит деревенский староста и кладет мне руку на плечо. – Ты, наверное, мечтал... Да, это прекрасно – мечтать в нашей одинокой дикой местности...
Он зачерпывает воду ведром из бересты, поит лошадей и дает им еду. При этом он гладит им головы и разговаривает с ними. Ноздри вздуваются, уши двигаются, и даже ноги тотчас пританцовывают, настолько довольными кажутся животные.
Потом он становится на колени на краю плота, зачерпывает руками, основательно моет лицо и руки, приглаживает каштановые роскошные волосы и бороду, достает из кармана пестрый гребень и сначала благоговейно рассматривает его, потому что это подарок его жены, и другого такого гребня нет во всей деревне. Затем он спокойно причесывается без зеркала.
- Ну, братцы, как насчет чая? Подходите, я все приготовлю.
На плоту разжигают костер из маленькой связки тонкой, сухой древесины, на него ставится чайник.
Я за это время успел побриться, прыгнул в воду, короткое ныряние, и когда я снова стоял на плоту, у меня было ощущение такой силы, что я мог бы руками вырывать деревья.
Пока наш чай заваривается, огонь потушен, и мы распаковываем нашу провизию. Все мы богатые и избалованные люди, сделали действительно хорошие дела и заработали достаточно денег, купили очень много и радуемся теперь обильной трапезе и нашему здоровому аппетиту.
Теперь первый солнечный луч мелькает над водой! Он встречает Фаиме и будит ее. Она растягивается как кошка, ее глаза – полны сна, мечтательны как у животного. Я черпаю воду из реки и наливаю ее в руки девочке. Она трет себе ими лицо, причесывает свои отливающие синевой волосы, и вот она уже готова.
Во время завтрака забыта любая западная культура. Нет белой скатерти, посуда примитивна, и каждый ест так, как считает правильным. Потом все крестятся и прибирают; остатки отправляются в воду, где за них спорят рыбы. Они неутомимо плывут сзади и рядом с нашими плотами, хватают все, что идет за борт, причем нередко кажется, что при этом большая рыба съедает своего меньшего сородича. Так что каждый завтракает по-своему и по его вкусу.
Гребцы постоянно меняются. С воодушевлением я ударяю веслами о воду, вижу, как с них падают капли. Солнце уже припекает, поднимается все выше, и мы снова сбрасываем нашу теплую одежду.
Час за часом проходит, один изгиб реки переходит в другой, пока внезапно вдали не гремит гром.
Черная гряда туч движется нам навстречу. Мгновенно ставятся маленькие палатки, телеги накрываются навесами, и уже падают первые большие капли.
Смерч сметает песок и пепел нашего очага с плота, потом все умолкает и, кажется, внимательно прислушивается.
Внезапно начинает сыпаться дождь. Вода брызжет, кусты на берегах сгибаются под мощью ливня.
Беспечно, непрерывно гребут крестьяне.
Что значит для них раскаленное солнце, проливной дождь, захватывающий дух холод? Они – только крохотные частицы большой природы.
Она им не мешает, и они только лаконично замечают: «Идет дождь!»...
Фаиме и я спрятались в нашу палатку. Рядом лежит Илья Алексеев, и его замечание тоже звучит так просто: – Идет дождь!
Снаружи льет со всей силы. Неподвижно стоят лошадки, их уши свисают печально, их хвосты больше не движутся. Они мокнут так же, как их хозяева, но и для них это тоже привычно – они снова высохнут – после солнечного света наступает дождь, после дождя появляется солнце.
Проходит продолжительное время. Через щель брезента я обозреваю пейзаж. Он серый, хмурый, мокрый, пустой. Я зеваю, зеваю еще раз... Илья благовоспитанно следует за мной оба раза.
Глаза мои слипаются, засыпая, я слышу, как дождь барабанит по крыше палатки...
