- Фельдфебель! – кричу я проносящемуся.
- Слушаюсь, господин Крёгер!
- Господин капитан хотел бы иметь немецкого и австрийского поваров. Есть у вас кто-то подходящий?
- Так точно, господин Крёгер!
- Прекрасно, тогда попросите, пожалуйста, обоих товарищей приступить к работе прямо завтра.
- Слушаюсь!
Мы снова усаживаемся за нашим столом в зале.
Закинув назад голову, с плутовскими, смеющимися глазами, так танцует Фаиме со мной, в то время как черный Дайош подмигивает нам с подиума.
Ритм венгерской музыки заставляет быстрее биться наши сердца.
- Мои губы еще пылают от твоих поцелуев, моя любимая.
- А мои... холодны как лед... , – отвечает она.
Я вижу алые губы, белые зубы, сверкающие глаза. Наконец, подают на стол. Оркестр продолжает играть. Венгры не знают усталости, как будто хотят, наконец, наиграться вдоволь.
Время идет и идет, но никто не хочет идти домой, так нравится всем этот вечер в импровизированном лесу. Учителя, многие переселенцы в самом лучшем настроении. Можно видеть девушек в безвредном ухаживании, мужчины делают им комплименты, угощают их сладостями. Они смеются, шутят, танцуют.
Оркестр делает один перерыв за другим, музыканты едят, пьют, снова пьют, и после этого их ритм становится все быстрее, горячее, их глаза пылают. Дайош извлекает из своей скрипки истинно волшебные звуки. Он снова подмигивает мне, но, особенно, конечно, женщинам, черный черт. Фаиме танцует со мной как вакханка.
Лотерея почти пуста, так как щедрые люди наполнили кассу моих товарищей.
- Осталось лишь последние десять билетов! – кричит громко и озорно обычно такой тихий и печальный адвокат городка.
- Даю десять рублей, господин коллега, – отвечает прибывший несколько дней назад из Екатеринбурга нотариус.
- Я плачу вдвое больше! – откликнулся адвокат.
- Пятьдесят рублей! – прерывает нотариус, – и они принадлежат мне!
Наступает внезапная разрядка, так как лотерея распродана. Теперь люди смотрят на номера и получают вещи. Это разные предметы, все они изготовлены моими товарищами. Мой билет выигрывает немецкую кокарду с цветами моего государственного флага.
- Господин Крёгер, – обращается ко мне генерал, – теперь будет главный выигрыш, смотрите! Он встает, берет Фаиме под руку, и они идут в середину зала. Там он высоко поднимает обе руки, и все умолкает.
- Сколько можно заплатить за единственный поцелуй этой женщины...?!
На мгновение воцаряется полная тишина, но потом начинаются бешеные аплодисменты и бурный шум, числа гремят в зале, люди смеются, они в восторге. Я складываю ладони рупором у рта и кричу: – Сто рублей.
- Не считается, – звучит голос Иллариона Николаевича, – супруг не участвует в соревновании. Это не считается! Смеясь, он машет мне рукой, склоняется к Фаиме и говорит ей что-то на ухо, в то время как крики «браво!» снова вызывают новую радость. Я вижу, как Фаиме усердно качает головой, а генерал упрашивает. Предложения сыплются со зловещей быстротой.
- Пятьдесят рублей! – кричит, смеясь, адвокат.
- Пятьдесят пять! – откликается нотариус глубоким басом.
Генерал снова поднимает руку, и все умолкает.
- Сто рублей! – говорит он и осматривает присутствующих своим добродушным взглядом и смеющимися глазами.
- Сто пять, – решительно произносит адвокат.
- Сто пятьдесят! – предлагает генерал.
Никто больше не откликается. Все стоят в напряжении. Царит внезапная тишина. Генерал достает ярко-белый носовой платок, проводит им по маленьким, коротким усам, потом смотрит на Фаиме. Девушка очень покраснела от смущения. Она медлит, вследствие этого напряжение еще возрастает, тишина становится еще более подчеркнутой. Теперь Илларион Николаевич снова улыбается, как будто хочет побудить Фаиме к поцелую.
Девочка встает на носки и поднимает свою голову к мужчине.
Медленно Илларион Николаевич склоняется вниз, осторожно берет темную головку Фаиме в обе свои руки и целует ее нежно и с полной преданностью... в лоб
В следующее мгновение я вижу, как Фаиме, совсем сконфуженная, подбегает ко мне. Я встречаю ее, поднимаю ее на руки, она охватывает мою голову обеими руками и целует меня.
Наступает бесконечный шум, аплодисменты, слышатся крики «браво!». С девочкой на руках я иду к генералу, тогда к казначею лотереи, которому Фаиме передает деньги. Он пожимает ей руку, потому что он в таком же восторге, как и все присутствующие.
«Вечер в лесу» надолго запомнился жителям Никитино.
Зимней монотонности, на которую местные снова и снова жаловались, я вовсе не замечал. Каждый день использовался с толком, и даже если я довольно часто и говорил сам себе, что это могло бы быть иначе, то я, все же, вполне представлял себе, что, будучи пленным, я добился для себя действительно значительной свободы. Можно было жить, было что есть – и война тоже однажды должна была закончиться.
По утрам я усердно тренировался на боксерской груше и делал гимнастические упражнения, чтобы сохранить свежесть и гибкость тела. После утреннего завтрака следовала маленькая прогулка, потом следовали занятия с Фаиме. Девочка очень усердно учила немецкий язык. Книги международной литературы, классиков и другие прибыли некоторое время назад, а я, со своей стороны, получал стопку газет и журналов всякого рода, а также технические сообщения. Если эти сообщения достигали своей цели, то через немного дней они отправлялись в библиотеку товарищей.
После обеда следовал краткий доклад о событиях в лагере для пленных. Он был почти всегда одинаков, ведь что могло произойти в Никитино при морозе в 30-40 градусов. Потом было совещание о подготовке к Рождеству, я посещал несколько инстанций, как и пекарей, мясников, женщин, вязавших шерстяные носки, чтобы вовремя получить все заказанное. При этом не всегда все шло гладко, так как нашей единственной связью с миром была почта, а она иногда не справлялась при жутком морозе. Если после обеда не было никакого обсуждения, то мы шли кататься на санях или на коньках или выводили бодрую Кольку из конюшни для короткой санной поездки. Во второй половине дня при кофе и пирогах сидели в «родном углу» и внимательно слушали Дайоша Михали.
Вечерами Дайош нередко устраивал концерты, на которых исполнялись только классические произведения.
Таким проходило время до Рождества.
Лопатин готовился к свадьбе. Все говорили об этом, и его свадьба должна была стать большим праздником. Ольга все больше витала в облаках, часто становилась забывчивой – но мы все желали ей счастья, так как она была сиротой и прожила тяжелую, полную забот жизнь.
Примерно за восемь дней до свадьбы однажды вечером Иван Иванович вместе с Лопатиным ворвались ко мне.
- Не хочешь пойти на охоту? Волки порвали сегодня ночью двух лошадей, корову и трех собак. Больше нельзя защититься от проклятых бестий. Я привел тебе для этого Лопатина, он в этом деле мастер, «лукаш», как его называют, я уже часто с ним охотился, кроме того, он с удовольствием заработает к свадьбе еще несколько рублей, и это, наконец, самое важное, ведь женятся не каждый день, иногда только один раз в жизни. Итак, скажи, ты хочешь поохотиться?
- Конечно, Иван, очень хочу, я этому очень рад!
- Я думаю, все же, Федя, ты ведь умеешь стрелять, правда? Ты уже держал в руке ружье. Я прав, или?
- Разумеется! – отвечаю я.
- Ну, это, однако, возможно, почему бы и нет? В армии, как известно, учат стрелять, но вовсе не в дичь и волков. Итак, дело совсем простое, Федя. Лопатин окружит проклятых волков, и ты очень удобно подъедешь, станешь так, куда мы скажем, зверюги по очереди будут нестись мимо тебя, а тебе понадобиться лишь стрелять, совсем просто, не так ли? Тебе даже напрягаться не понадобиться. Эта охота, естественно, не совсем безопасна, если волк почует тебя, но... Ты должен как раз точно целиться сохранять спокойствие и нажимать на курок в правильный момент, тогда все получится. Впрочем, у твоего хозяина есть превосходное немецкое ружье; где она хранится у мерзавца, ни одному черту не известно, но, наверное, он забрал ее у одного из убитых постояльцев его прежнего ночлега, и, вероятно, им даже был какой-то немец, который хотел поохотиться в Сибири. Скажи ему, чтобы он дал тебе это ружье, иначе я прикажу его повесить, а также патроны, десять – двадцать штук, так как я не знаю, как хорошо ты стреляешь. Надо надеяться, как минимум одно попадание у тебя будет!
