— Добрым и заботливым отношением вы помогли бы ему утвердиться в самой правомочности его идеи. Это было бы единственно правильной позицией по отношению к Дин Юсону. А сейчас вы стали, по существу, противниками.

— Я все понимаю не хуже тебя. И внимательно слежу за его работой. Что касается доброты, то вряд ли найдется в нашей клинике другой человек, который так благожелательно относился бы к Дин Юсону, как я. Да и помогал я ему достаточно много, больше, чем другие.

— Помогали? Но теперь получается, что вы ему мешаете, а не помогаете.

— Не говори глупостей. Пойми, оперировать животных — одно, а людей — совсем другое! Это вещи разные. А показную доброту я в принципе не одобряю.

— И все-таки мне кажется, что в вас мало настоящей человеческой доброты. Если вы придерживаетесь такой позиции…

— Позиции? Оставим этот разговор, надоело. До сих пор никто не сомневался в моей доброте! — Делая ударение на слове «доброта», не на шутку рассерженный профессор прервал сына.

Профессор злился, но злился он не столько на сына, сколько на самого себя. Просто сын напомнил ему о жизни в Сеуле, а он не хотел вспоминать о том времени, не хотел согласиться, что он руководствуется в жизни старыми принципами. Однако сын укорял его именно за это, безжалостно бил по самому больному месту.

— Вы просто не замечаете своих недостатков, отец. Вот в чем беда. — Хо Гванчжэ упорно не хотел сдаваться.

— Хватит меня поучать! И кто только наболтал тебе эти глупости обо мне? — вспылил Хо Герим.

Хо Гванчжэ не ответил.

— Это, наверное, Бонхи! Несерьезный она человек. — Профессор почему-то сразу назвал Гу Бонхи.

— Нет, отец. Поначалу об этом мне намекнули врачи вашей клиники, которые приезжали на завод, а Бонхи просто рассказала все более подробно. Вообще-то она ничего не хотела говорить, но я вынудил ее быть откровенной. И, представьте, прежде всего она думала о вас, хотела помочь вам, отец!

— Помочь? Мне?

— Отец, я буду откровенен до конца. Ведь поймите, я хочу, чтобы вы не оказались в такой же неприятной ситуации, как тогда, в Сеуле. — В словах Хо Гванчжэ слышались и мольба, и отчаяние.

Дверь тихо приоткрылась, в комнату вошла жена профессора. Тревожным взглядом окинула она мужа и сына.

— Что у вас тут происходит? В кои веки встретились и не нашли лучшей темы для разговора… — тихо сказала она.

Профессор без слов взял настольную лампу и ушел в спальню, громко хлопнув дверью.

Внезапный уход отца огорчил Хо Гванчжэ, он долго стоял неподвижно, словно изваяние, потом стал медленно ходить взад-вперед по кабинету, ему никак не удавалось освободиться от тяжелых мыслей, навеянных разговором с отцом.

Мать не знала, что ей делать. Из спальни доносилось громкое покашливание профессора. В доме повисла тяжелая тишина. Потом скрипнула дверь спальни и в дверях появился профессор.

— Все-таки сын приехал, предлагаю пойти поужинать в ресторан, — неожиданно пригласил Хо Герим.

— Спасибо, отец. Я ужинал.

— Ничего. Недавно неподалеку открыли ресторан «Благодатная туча». Говорят, там неплохо готовят. Жена, ты тоже собирайся.

Через некоторое время все трое вышли на улицу.

Мать Дин Юсона уехала, и Сор Окчу постепенно обрела душевный покой. Все у нее стало спориться, то, что вчера ей казалось заурядным, сегодня наполнилось новым содержанием. Не забыла она и соблюдать предписанный ей курс лечения.

В прикрепленной к ней палате Сор Окчу поддерживала идеальный порядок, аккуратно, без единой морщинки заправляла кровати, в процедурном кабинете по нескольку раз протирала насухо все медицинские инструменты. Ежедневно точила иглы для инъекций, чтобы больные меньше ощущали боль. Перед операциями она старалась приободрить больного, развеять у него мрачные мысли, а в послеоперационный период ночи напролет просиживала у его койки, заботливо ухаживая за ним. Если в ее палату поступал больной с увечьем руки, она чинила ему одежду, всячески старалась хоть чем-нибудь облегчить жизнь человека в больничных условиях.

Раньше врачи, учитывая физическое состояние Сор Окчу, освобождали ее от посещения предприятий, где проводился профилактический осмотр рабочих. Теперь эта поблажка казалась ей смешной. В белом халате, делавшем ее еще более привлекательной, с темно-синей санитарной сумкой с красным крестом она, заметно хромая, ходила по цехам, ловко лавируя между станками, и сама оказывала необходимую помощь рабочим. Небольшие травмы, полученные во время работы, она залечивала на месте, разносила рабочим выписанные им лекарства. Она вела и пропагандистскую работу по санитарии и гигиене. В свободные часы она садилась за учебники — ей так хотелось поскорее закончить медицинский институт. Немало времени тратила она на поддержание чистоты и уюта в своем доме, на приготовление пищи. И свободной минуты для отдыха у нее не оставалось.

Так прошло несколько дней. И Сор Окчу, испытывая нехватку времени, уже подумывала: не лучше ли ей жить в заводском общежитии? Конечно, можно жить и в семье бригадира Ди Рёнсока, там ее охотно приняли бы, но у Ди Рёнсока было много детей, и ее присутствие стеснило бы большую семью.

Однажды после долгих размышлений она окончательно решила переехать в общежитие и принялась оформлять документы.

У живописного подножья невысокой сопки, огибавшей бухту с юга, стояло новое двухэтажное здание заводского общежития. В комнате жили три девушки — Сор Окчу, токарь из отделочного цеха и медицинская сестра заводской поликлиники. Комната была светлой и теплой. Белоснежные покрывала на кроватях, красиво вышитые салфетки на тумбочках, аквариум с золотыми рыбками, георгины в красивой вазе на столе, чистые занавески на окнах создавали уют. Из окон открывался заводской пейзаж, а за ним — неоглядная морская гладь.

Сор Окчу легко подружилась с соседками по комнате. У нее прибавилось времени для учебы и работы в больнице, теперь она могла уделять еще больше внимания своим больным. К тому же рядом с подругами она легче переносила одиночество, которое раньше все-таки мучило ее. И потекли дни новой жизни, наполненные радостным, плодотворным трудом.

Как-то Сор Окчу, вернувшись с работы, подметала комнату. Вдруг вбежала запыхавшаяся Сунъи — младшая дочь Ди Рёнсока.

— Окчу! Письмо! Вам письмо пришло! — кричала девочка, широко улыбаясь и протягивая девушке толстый конверт.

— Письмо? Откуда? — Сор Окчу, бросив веник, подошла к девочке.

— Принесла женщина, которая теперь живет в вашем доме.

— Ой, большое спасибо тебе, — Сор Окчу взяла письмо и прежде всего взглянула на обратный адрес. Письмо было от Гу Бонхи.

— От Бонхи, — тихо прошептала Сор Окчу, старалась унять охватившее ее волнение.

В памяти всплыли лица друзей, кого она пыталась навсегда забыть. Пыталась, но не забыла — память хранила всех.

Сор Окчу подняла с пола веник, она все-таки хотела закончить уборку.

— Окчу, давайте я подмету, а вы читайте.

— Спасибо тебе, моя хорошая. Я сама быстренько подмету, а ты, если хочешь, посиди на стульчике.

Сор Окчу машинально подметала пол. Вдруг она вспомнила о дорожке для трюмо, которую она вышивала в свободные минуты в подарок семье Ди Рёнсока. Она выдвинула ящик письменного стола, достала оттуда вышивку, старательно сложила, завернула в бумагу и протянула девочке.

— Сунъи, передай это, пожалуйста, своей маме.

— Спасибо, Окчу. Передам.

— Ну, а теперь иди домой. До свидания.

Отправив девочку домой, Сор Окчу быстро прошла к письменному столу и распечатала конверт. Крупным, размашистым почерком Гу Бонхи писала: