— Отчего же? Так вы проторгуетесь…

— Мой сынок ведь тоже где-то ходит так, — сказала она по-матерински ласково, как бы объясняя этим все. — Доброго пути тебе, милый!

Антон был растроган.

Он, приблизясь к будке при шлагбауме, предъявил свои отпускные справки с просьбой подсадить на попутку до Рославля востроглазому неулыбчивому сержанту-регулировщику. Утомленный, с горящим от пребывания под солнцем лицом, он блаженно оседлал пока унизанный молодой травой бугорок. И ждал. Вечерело. Ложились тени. А попутки все не было.

«Ну, если сегодня ничего не выйдет, заночую прямо здесь, у регулировочного пункта, — порешил Антон, смирясь с неизбежностью задержки, не зависящей от него. — И похлеще приходилось…»

У шлагбаума только что притормозил «Форд», Антон встрепенулся, вскочил: «Что, дар? Да, именно!» Сержант, кивнув ему на кузов, в котором сидели уже трое солдат, сухо-указующе проговорил:

— Вот его подкинете.

Мигом Антон, как клещ впился в боковой бор, став на колесо, и перелез в кузов. Было начал, обращаясь ко всем:

— Ой, спасибо!.. Выручили…

Но кудлатый малый-шофер, стоя у раскрытой кабины, взволнованно объяснил, что они сперва скоро завернут и заночуют.

— А завтра поедете дальше? — справился Антон.

— С утра… Конечно… — Шофер медлил.

— Ну, тогда и мне годится. Что ж, возьмете с собой?

— Да садись, не стой, не разговаривай позря, — подогнал его стойкий регулировщик. — Все! Поезжайте!

Явно обескураженный шофер почесал пятерней затылок, сдвинув набекрень пилотку. И красноречиво переглянулся с ребятами, сидящими в кузове, как бы говоря: «Не больно-то охота возиться с этим пацаном, свалившимся на нашу голову. Но против судьбы, видно, не попрешь». Сел в кабину, хлопнул дверцей и включил газ. И эти серьезные, капитальнейшие, можно сказать, ребята были не то, что немного недовольны каким-то изменением в поездке этой, а главное, были связаны сейчас чем-то единым, какой-то одной значительной думой, нарушить которую им не хотелось бы никак. Вследствие того, что ехавшие ни о чем не расспрашивали Антона, а думали о чем-то своем или переговаривались только между собой, он испытывал некоторое неудобство психологически. Но особенно не казнился от неприятия такого. Главное-то: ехал!

Грузовик недолго мчал по ровному шоссе: он, свернув вправо, на проселочный тракт, замотался с пониженной скоростью по его неровностям. И в конце концов вкатился в завидно сохранившееся у извилистой, но полноводной речушки село, подрулил поближе к одной серо-голубой избе, стоявшей особняком.

И теперь все спустились на землю.

Из избы вышла прямо ходившая хозяйка, женщина лет пятидесяти, суровая внешне, но сдержанно обрадованная появлению знакомых бойцов, навестивших ее. Около них суетились и бабка, и кто-то еще.

Компанейски бойцы потянули с собой в избу и Антона. Расселись кружком на кухне, за беленой печкой, за мореным столом, вокруг хозяйки и, угощая ее и проворную бабку, и девочку-вьюнка, и Антона также, отправляя в рот ломтики свинины и кусочки вкусно пахнущей тушенки, особенным, неспешным разговором будили в себе какие-то общие воспоминания, касавшиеся их. О постое ли прошлом у нее; о знакомых ли, которые когда-то были, но которых уже нет в живых; утешали ли себя ли, ее ли чем-то недосказанном, понятным без лишних слов — серьезно, грустновато. И она вела беседу с ними вежливо, раздумчиво; и они держались с ней так уважительно и по-товарищески, словно она была старшей в их команде и ей они не смели прекословить по духу: вот ее дети собрались у ней на беседе, и все.

Она спросила об Антоне при нем, кто же он такой для них. Новенький?

— Это — чужой пацан, — сказал шофер. — Вишь, едет в свою часть. Тоже к фронту.

Она свой глуховатый голос понизила:

— Мать-то хоть есть у тебя, малой?

Антон ответил ей. И что удивительно: в душе обрел равновесие.

Он, разогретый от еды и чая, свернувшись на подстилке из охапки ржаной соломы и накрывшись фуфайкой, приятно углубился в сон под чьи-то запевшие звуки мужского храпа, такого домашнего, мирного.

Сила утреннего света будто тормошила: «Пора, люди, просыпаться»! И едва послышались на кухне чье-то похаживание и негромкое покашливание, как Антон, словно дождавшись нужного сигнала, проснулся окончательно. Сухая фигура хозяйки, в рыженькой кофтенке, с покрытой серым платком головой и в каких-то заношенных штиблетах, склонилась к весело затрещавшей печки; огонь, плясавший в печке по дровам, красными отблесками освещал ее строгое лицо.

— Мал, а вперед всех встал, — заметила она, когда они поздоровались.

Кто-то из солдат приподнял над полом голову, оглядываясь, и что-то проговорил, точно в бреду; кто-то стал будить кого-то, все заворочались. Храп прекратился, кажется. Ушел в подполье.

Достав из вещмешка полотенце, зубную щетку с пастой и мылом, Антон вышел на речку, спустился к ней. Его поразила необыкновенно здешняя красота земли, словно призывавшая его: смотри, запоминай, рисуй, чтоб другие видели! Будь художником души!

Нежный румянец зари чуть струился на водной глади; кисейно висевший над ней белый туман скрывал дальние кусты и деревья, смягчая силуэты ближних. Оттого они как бы плыли в прозрачно-свежем воздухе. Царила тишь.

Бочком выкатился из избы, блаженно, как кутенок, крутя темноволосой спутанной головой, шофер в майке. Буквально замурлыкал и голосом заверещал, прочищая меха своих легких. А когда уж заметил Антона в зрителях, то и совсем хватил его удар: он взмахнул, всплеснул руками и, раскидывая в разные стороны свои неуклюже мотавшиеся, что у пятимесячного щенка, ноги, мотавшиеся, казалось, вопреки всяким законам конструкции человеческого тела, стал вприпрыжку и вприсядку носиться зигзагообразно по речной ложбине. Так он исполнял какой-то неповторимый, но, верно, сладостный для человеческого существа танец. С ним, наверное, необъяснимо сделалось то же самое, что и с Антоном неделю назад в соревновательном танце с лейтенантом…

— То была зарядка, друг. — И шофер подмигнул.

И он со своими буйными скачками у зеленой реки, и его молодцы-соратники, которые вместе чохом подняли на фундамент угол опустившегося хозяйкиного дома и так подремонтировали его, и строгое лицо немногословной хозяйки, и тоненькая девочка-вьюнок, Леся, которая подобно некому видению, прислоняясь к столбику крыльца, провожала бойцов, — все это осталось в глазах Антона, когда они стремительно, сидя в грузовике, пустились с мягких холмиков вдаль.

Итак, довольно болтавшие и шутившие между собой молодцы, которым доверился Антон, ехали за Кричев по автомагистрали.

Время, если его определять приблизительно по Солнцу (Антон не имел часов) уже перевалило за полдень. Наконец, близ нужного места, которое он постарался получше запомнить при началомайской поездке сюда, в направлении Смоленска, он постучал по кабине «Форда», и шофер остановил грузовик. Антон поблагодарил всех солдат, попрощался с ними и выпрыгнул из кузова. Но едва он, окрыленный, свернув влево, целеустремленно потопал по здешнему мощеному тракту, как сразу же возникло у него сомнение: а этой ли именно дорогой следует ему идти? Уж не ошибся ли он ненароком? Нужно лишний раз проверить… Он даже вгляделся попристальней в околодорожный пейзаж — и вновь признал правильность своего решения. Ориентиры, правда, явно изменили свой вид. И до того неузнаваемо преобразилась местность вокруг: все пространство, насколько хватало глаз, было заполнено какой-то новой, светло и сливочно зеленевшей и цвевшей кое-где вуалью; тень самая малая держалась на листве с сережками, на траве первозданной, буйной; деревья стояли такие завороженные, будто они и сами не узнавали происшедшей вокруг и с ними самими такой славной перемены. Отчего Антон даже сказал им вполголоса:

— Ну, здравствуйте, хорошие! Вы растеряны?.. Вот и я не узнаю, не узнаю ничего… Но радуюсь вашему преображению.

Кроме того (что еще сбивало с толку), по этому обычно заброшенному тракту теперь частили в обоих направлениях грузовые автомашины, что могло лишь предшествовать началу нашего задержавшегося фронтового наступления. Не иначе.