— Да, если бы нас, пассажиров, совсем не было, было бы совсем отлично, — сказала в тон ему молодайка, прижатая к кабине.

— Смотрю: Вас опять прибило к нашему бережку, — заметил словоохотливый мужчина.

— Да меня было оттерли, а потом тот противный мужлан…

— Что противный?! Из-за Вас же я застрял…

— Я не Вас имею в виду… И там одна женщина решила, что я в капроне — свои когти пустила по моим ногам…

— Мерзость… Сочувствую…

— Ну, выходит кто на площади? — вмешался микрофонный голос. У водителя кроме внутреннего микрофона, по которому он нет-нет и объявлял названия очередных остановок, был еще наружный рупор, по которому он призывал-увещевал пешеходов соблюдать правила перехода улицы.

— Нет, поезжайте мимо! — отозвались сразу три голоса.

— Я выхожу! — прокричал четвертый — женский голос.

И еще:

— А впередистоящие выходят?

— Знаете, чтоб опечатки не вышло…

— Я почти полчаса ежедневно утром трачу только для того, чтобы вбиться в автобус. А прибавь еще вечер…

— Как Фигаро. Туда-сюда бегаешь… А за опоздание влетит…

— Пройдите вперед! Стоят себе, как истуканы некормленые…

Там что-то зазвенело. Готово: выдавили стекло.

— Ну, пройдите же вперед немного!

— Да стойте спокойно! Ух, какая настырная баба. Еще кулаками работает!

— Ведь можно потесниться чуточку. Я прошу… Кондуктор, попросите!..

— У меня уж язык отнялся, дама, — сказала равнодушно та.

— Не держите заднюю дверь! — крикнул в микрофон водитель, тронув автобус с места. — Ну, давайте утрамбовывайтесь!

Все засмеялись, потолкались, но дверца все-равно не закрывалась. Шофер вышел, выругался и толкнул кого-то, после чего дверца подозрительно легко захлопнулась.

— Ну, вот, парня, кажись, столкнул, не могли на сантиметр продвинуться в салоне, — сказал мужчина с рассудительной интонацией.

— Молодой еще — добежит, — сказал женский жалостливый голос.

— У Вас же и философия, тетенька… — сказала девушка. — Молодому человеку и нужно всюду успеть. Иначе ничего-то не успеется у него.

— Не успеется — города не залягут, как бабка говорила.

— Муравейники живучи.

— Но Вы-то, небось, влезли. Влезли — и еще скулите тут…

— А шоферу каково? Может выпасть человек… С него-то спрос…

— Каждый прав.

Женщина с жалостливым голосом и со светлыми, как стало сейчас видно Кашину, глазами навыкате, натурально ойкнула, что автобус, тормозя, заскользил задними колесами и, сильно накренившись, качнулся вбок:

— Что он, с ума сошел? Со вчерашнего дня, наверно.

— А что было вчера?

— Такой же суматошный день.

«Что нами движет? — Заразмышлял Кашин. — Неуправляемость потока… Стихия… пала и на долю землян… вследствие жалкой философии неодержимости, прославления духа наживы и ценности поклонения… Люди нисколько не ведают, какие будут и откуда придут последствия и знать того не хотят… Они лишь роятся в предугадывании бытия своего — и гибельно спотыкаются…»

— Вы все разговоры на «потом» оставьте, а сейчас платите за проезд, — внушительно скомандовала кондукторша.

— Ой, достать деньгу нелегко, так зажали.

— Ой, вы лучше б мне деньги давали…

— А талончики куда же деть? — был рассудительный мужской голос.

— Да, куда?

— В бескондукторном автобусе… прямо в ящичек опустите, и все.

— Так что же, сейчас выйти и другой автобус поискать?

— …А то бесплатно понабрали талончиков у себя на производстве — и вот ездите задаром…

— Глупости Вы говорите… Задаром…

— Нам вместо денег талончики дали.

— Ну, вам их дали, теперь вы их даете нам, и мы, конечно, теряем… — Кондуктор, однако взяла талоны и оторвала взамен билеты.

— Терять ненужно! — отрезал кто-то. — Нужно работать внимательней.

— Вы меня не поняли, гражданка. Я сказала: теряем зарплату — потому, что у нас, кондукторов, существует план-выработка.

— А ведь тот, кто продавал эти талончики на остановках, — у тех тоже имеется план?

— У них — свой. И с нас тоже спрашивают.

— Обалдеть можно.

— Тысячу раз.

— Как у официантки — со столика. Чем больше ты наел и напил, чем больше оставил купюр, тем лучше для плана. И официантка приветливей к тебе…

— Такое же происходит и у нас, в наших северных рыбсовхозах, — сказал седобородый мужчина. — Я инспектор. Так сердце кровью обливается, когда видишь, сколько рыбы-мелюзги мы губим ежедневно — тонкими сетями ловим, а потом всю эту молодь — уже мертвую — опять вываливаем в море. А что нужное — выбираем. Опять же — драконовский план! Куда ты денешься! Сколько одного ерша погубили.

— Ну, ерш — туда ему и дорога, — отпарировал кто-то. Послышался смешок.

— Так зачем же Вы, уважаемый, приехали в город? Жаловаться?

— Толку мало. Я не первый год уже воюю. А послало меня руководство отрасли в издательство, чтобы закупить грамоты.

— Для чего же, старик?

— Да вручать их передовикам.

— Вручать?! Столько рыбы-мелочи губится — и за это награждать?! Это что-то новое. Ну, поудивил ты нас, старик.

Некоторые пассажиры незлобливо рассмеялись снова, а тот, видно, стушевался: замолчал.

— Да, кто был дуб-дубарем, тем и наверх всплывет, — обронил кто-то глубокомысленно для себя. — Всплывет с глянцем, с ореолом. А кто был ничем — и останется ни при чем, при своем. Так и будем свет чадить, контуженые капиталом. Куда нас ведут наши апостолы? Оттого и войны взбрыкивают в наше время.

«А вот они, счастливые, покамест ни о чем дурном не думают, кроме как друг о друге». — Кашину стал лучше виден вздернутый носик и длиннющие ресницы глаз у девушки в голубом капюшоне на голове — ими она моргала часто, словно ей ломко было глядеть перед собой, вверх, и милое лицо парня, который ревностно загораживал ее от всех свои мощным торсом и улыбался при этом. Он улыбнулся в ответ и на ее глупый страх, когда она тихо спросила у него, может ли автобус вдруг перевернуться, и уверенно помотал головой отрицательно. Досказал:

— Скорей мир перевернется.

«Отчего ж произошла эта война? Оттого, что один безумец ее начал? Сколько лет она будет сниться нам?..»

И новые толчки и давление в спину, с боков прервали обычно-дорожные размышления Антона.

На текущей лекции опять Станислав Сафронович, гладколицый и холеноимпозантный историк, внушительно воссев за классный столик и глядя на свои ухоженные руки, насказывал студентам-вечерникам:

— Итак, после Первой Мировой войны Франция — с затяжной правительственной чехардой: в 22-м году премьерствовал Бриан, затем, в январе, — Пуанкарэ, а в 25-м — вновь Бриан. Прежде скакнула инфляция, цены на товары многократно выросли. Но через год на одну треть увеличилось производство. Создан стальной картель Франции, Германии, Бельгии и Люксембурга. Так что жители Парижа уже предавались развлечениям, удовольствиям; художники писали светоносные картины, устраивались вернисажи. Выбран кабинет Эррио и снова — Бриана. С 26-го у власти — правительство национального единения Пуанкарэ. А в 29-м пришло правительство во главе с Дордье Дунэрк. И с ноября — с тем же Брианом.

Но не следовало, понимал Антон, засорять этим свою память и конспектировать услышанное. «Если только не описывать… — Он нахмурился. — Не копаться в этой необузданной спеси политиков, их поползновениях и дрязгах…»

— Всемирный экономический кризис тряхнул и промышленность Франции, — сообщал Станислав Сафронович. — Здесь говорят о примирении двух стран — Франции и Германии; а в Берлине уж вовсю маршируют коричневорубашечники Гитлера — он рвется властвовать. Главное он уже сформулировал в своей книге «Mein Kampf»: «Гигантская империя на Востоке созрела для своего крушения». Хотя Запад еще близорузничал, подыгрывал реваншистам, уповал на взаимопонимание. Вожди правых социал-демократов заявляли, что империализм — это прогресс; никакая опасность нам не грозит, напротив, наилучший путь развития для капиталистических стран — картелизация их финансового капитала, т. е. ультраимпериализм. Лишь соглашательство с ним обеспечит сытость обществу. Примирение и согласие даст движение вперед. Для прозападников не существовало самого понятия патриотизма.