Антиох не замедлил заявить о себе. Но царь опасался обращаться к консулу, полагая, что если тот не принимал всерьез его посланцев прежде, то после победы и вовсе не станет с ним разговаривать, потому он отправил гонца к Сципиону Африканскому, чтобы тот указал ему путь к заключению мира. Публий встретил азиата весьма любезно и через него передал царю, чтобы он, не колеблясь, присылал официальное посольство или, еще того лучше, явился сам. При этом он советовал сначала обратиться к Эвмену, чтобы разрешить с ним старые обиды и заложить основы добрососедских отношений.
Либо остатки гордости, либо, наоборот, полное отсутствие таковой не позволили Антиоху предстать перед римлянами в качестве побежденного, и от него прибыла делегация, состоящая из матерых политиков, профессионализм которых, впрочем, уже ничего не значил, поскольку все было решено у Магнесии. При посредстве Публия Сципиона состоялась встреча сирийцев с царем Пергама, которому отныне отводилась ведущая роль в политике этого региона, и произошло его примирение с давними обидчиками. Заручившись благосклонностью Эвмена, послы отправились к римлянам. Перед ними они произнесли витиеватую речь, стараясь пышными фразами прикрыть ее смысл, подобно тому, как цветами убирают могилу. Однако, когда красочные образы увяли вместе с растаявшими в тишине тронного зала звуками, слушателям во всей неприглядности предстала голая суть, как сквозь скелет увядшего венка проглядывает голая земля, сомкнувшаяся над мертвецом. Так сирийцы известили победителей о капитуляции.
Слово для ответа было дано Публию Африканскому. Уже одним своим именем он придал значимость происходящему, одним своим видом сообщил торжественность обстановке этого собрания. Он мог и вовсе ничего не говорить, ибо сирийцы и без того все сразу поняли и понурыми позами выразили покорность.
Сципион выступал перед азиатами совсем не так, как перед соотечественниками. Он знал, сколь падки дети монархий до эффектных проявлений внешних признаков могущества, потому говорил нарочито неторопливо и величаво. При всем том, его речь была ясной, простой и внушительной, как римский характер.
Сципион сказал, что они, римляне в своих предприятиях руководствуются справедливостью, а не выгодой, потому победы не делают их слишком требовательными, а поражения — более уступчивыми. «Наш девиз: мера и честь», — говорил он и на основании этого заключал, что, ради достижения мира, царь должен принять те же условия, которые были предъявлены ему ранее, и лишь сумма контрибуции возрастает пропорционально с увеличением римских расходов на проведение кампании.
Конкретно римские требования сводились к следующему перечню: Антиох должен был навсегда отказаться от притязаний на Европу, очистить Малую Азию до Таврских гор, выдать перебежчиков и зачинщиков конфликта, прислать двадцать заложников и заплатить пятнадцать тысяч талантов серебра в возмещение убытков, понесенных римлянами из-за развязанной им войны, причем пятьсот талантов — немедленно, две тысячи пятьсот — по заключении договора, а остальные — равномерно в течение двенадцати лет.
Выслушав приговор, послы некоторое время помешкали, затем переглянулись и сознались, что царь, будучи в бедственном положении, велел им принимать мир на любых условиях. Совещание продолжилось, и к всеобщему удовлетворению сделка была совершена в тот же день.
В ближайшее время сирийцы снарядили делегацию в Рим, чтобы добиваться ратификации соглашения народным собранием. С ними отправились: легат консула, Эвмен, посольство родосцев, а также представители многих других малоазийских общин.
Консул распределил армию на постой в различные города, а сам обосновался в царской резиденции Эфеса. Наступил звездный час Луция Сципиона. Со всех сторон на него смотрели почтительные лица, отовсюду раздавались восхваления, его все чаще называли Азиатским, хотя закрепиться за ним это прозвание могло только по волеизлиянию народа во время триумфа. Попав в поток лести, Луций сделался необычайно грациозным, его движения обрели округлость и завершенность, как у пловца, нырнувшего в реку. Но при этом Луций был подчеркнуто предупредителен с друзьями и особенно — с Публием, всячески стараясь показать, что, несмотря на свое возвышение, он ничуть не зазнался и по-прежнему относится к брату как к равному. Так, более или менее успешно умиляя окружающих подобной, весьма непростой простотой, консул несколько месяцев упивался счастьем в прославленном красивом городе Эфесе, пока в Риме решалась судьба Азии.
А в столице Средиземноморья первым раундом политической борьбы наметилось новое противостояние. Относительно Антиоха и Сирии все было ясно: царь побежден, и Сципионы заключили с ним договор, соответствующий духу, традициям и интересам римлян, который ввиду этого был безоговорочно одобрен сенатом, а потом и народом. Но передел мира никогда не проходит безболезненно. Перспектива новых приобретений стала тяжким испытанием для малоазийских государств, главным образом, для основных союзников Рима — Пергама и Родоса. Суть проблемы состояла в том, что, ведя войну под флагом освобождения греков, римляне, по мысли родосцев, соблюдая последовательность, обязаны были дать волю и тем городам, которые находились под властью Эвмена, а, по мнению царя, этого делать не следовало, поскольку такая мера привела бы не к самостоятельности мелких греческих общин, а к усилению за их счет Родоса и ущемлению интересов Пергамского царства, верой и правдой служившего Риму во всех его предприятиях на Востоке. Эвмен сумел нанести противникам упреждающий удар и вообще вел чрезвычайно тонкую политическую игру, но был сладок до приторности в низкопоклонстве пред римлянами, своим примером доказывая, что царь по сути есть тот же раб, лишь до поры, до времени не нашедший себе господина. Родосцы держались с большим достоинством, их речь сверкала самыми прекрасными лозунгами той эпохи, каковые отлично вписывались в сферу их собственных интересов, но вклад островитян в победу над Антиохом все же был меньше, чем внесенный Эвменом, и это ослабляло их доводы в глазах римлян. «Спору нет, праведное дело — освобождать народы от чуждой им власти, но неправедное дело — обижать верного союзника, — отвечали на это сенаторы. — Увы, мы тоже не всесильны: устранив большую часть зла, мы еще далеки от конечной цели — его полного искоренения. Эвмен был принят нами в союз, и вами, кстати сказать, — тоже, таким, каков он есть, и этим все сказано. Мы не можем вмешиваться во внутренние дела союзного государства и указывать, как следует поступать с теми или иными его городами так же, как не может один гражданин распоряжаться домочадцами другого».
В итоге сенат постановил разделить отвоеванные у Антиоха земли между Пергамским царством и Родосской республикой, большую их часть отведя Эвмену, городам, державшим в войне сторону римлян, предоставить свободу, если только они не являются данниками пергамского царя, а те, которые проявляли враждебность, отдать под власть Эвмена. Для детального урегулирования территориальных вопросов в Азию была отряжена делегация из десяти видных сенаторов. Партия Корнелиев-Эмилиев приложила усилия к тому, чтобы в эту комиссию провести своих людей, способных достойно реализовать в Азии замыслы Сципионов. Это им удалось, и в числе послов оказались легаты африканской кампании Квинт Минуций Терм и Квинт Минуций Руф, а также соратники Публия Сципиона в других делах Гней Корнелий Мерула, Луций Эмилий Павел, Публий Корнелий Лентул и Публий Элий Туберон. Ярых противников здесь было двое: Луций Фурий Пурпуреон и Аппий Клавдий Нерон.
Достопримечательности Эфеса скоро прискучили Сципионам и, когда греки хвалились перед ними своими непревзойденными статуями, раздраженно отвечали: «У каждого собственный идеал: вы, греки, создаете произведения искусства из камня, а мы, римляне, — из живых людей!» Потому, как только они узнали, что договор ратифицирован и в Азию собирается комиссия, составленная из верных им людей, без промедления была снаряжена эскадра, которая доставила полководцев и лучших солдат, отобранных для триумфа, в Италию.
