Без особого труда, с первой попытки разгромив сирийскую армию, римляне полонили всю Малую Азию и вовсе одним только слухом о победе. Немедленно после битвы у Магнесии к консулу хлынули посольства от городов и сельских общин с нижайшими просьбами принять их капитуляцию. Ему предались Эфес, обе Магнесии, Тралы, Сарды и, уж конечно, все мелкие города. Римляне победоносно проследовали в глубь страны и обосновались в Сардах.
Стремительное развитие событий заставило поторопиться и Публия Африканского. Он считал себя обязанным участвовать в устройстве азиатских дел как в целях достижения гармоничного урегулирования конфликта, так и за тем, чтобы уберечь Антиоха от неумеренных притязаний агрессивной части консульского штаба. Поэтому Сципион незамедлительно известил брата о своем скором прибытии и отправился в путь, едва только оказался в состоянии выдержать тяготы путешествия.
Сципион явился в Сарды как раз вовремя, чтобы разрядить возбужденную эмоциональную атмосферу в лагере. Легкий успех вскружил голову многим легатам, одних он зажег жаждой славы, других распалил алчностью. В разгоряченных умах возникла идея о походе в центр Азии. Многим сейчас казалось, что для них нет ничего невозможного. Поддавшись этому настроению, Луций начал мысленно примеривать на себя лавровый венок Александра Македонского и мечтать о Персидском заливе и даже об Индии. «Сегодня ты сравнялся с Африканским, — говорили ему хитрецы, — но завтра ты превзойдешь его!» Всю жизнь признавая первенство брата, Луций вдруг опьянел от коварной надежды не просто стать достойным Публия, но и оказаться выше. Он еще ничего не решил, однако дух его уже был болен несбыточной мечтой.
И вот больной телом, но здравый рассудком Публий принялся терпеливо лечить больную душу здорового Луция. Он обстоятельно, во всей полноте обрисовал перед ним предполагаемый поход, начав рассмотрение с узких, сугубо практических вопросов организации кампании и завершив изображением глобальных общемировых последствий такого предприятия. Публий растолковал брату, что у них нет материальной базы для экспедиции в глубь материка, они не располагают ни денежными средствами, необходимыми для нее, ни запасами продовольствия, а жить грабежом мирного населения римлянам не пристало. Наконец наступила зима, по календарю же — и вовсе весна, срок полномочий Луция истек, и продолжение войны может привести лишь к тому, что победителем Антиоха будет считаться кто-либо из Фульвиев или Валериев, а не он, Луций Сципион, заслуживший это по праву. Но самое главное, по мнению Публия, заключалось в том, что, изменив своей идеологии, превратившись из освободителей греков в завоевателей всего и всех, римляне оттолкнут от себя население не только Азии, но и Греции, вызовут недоверие и недовольство всего Средиземноморья. Тогда к Сципионам станут относиться, как к Ганнибалу, а Ганнибал, наоборот, окажется «на коне» и, возможно, сумеет осуществить давнюю мечту о создании широкой антиримской коалиции и развязывании всемирной войны.
— Неужели ради груды блестящего барахла, годного лишь для утешения царских наложниц в их рабской доле, мы из уважаемых людей превратимся в ненавистных хищников? — снова и снова вопрошал Публий хмуро отмалчивавшегося брата.
Наконец психика Луция не выдержала такого штурма, и однажды он раздраженно воскликнул:
— Зачем ты вот уже третий день мне все это повторяешь? Думаешь, будто я знаю обстановку хуже тебя или не способен предусмотреть последствия безумного предприятия, от которого ты стараешься меня предостеречь? Как-никак, я тоже полководец, и если ты — Африканский, то я — Азиатский! Согласись, это тоже звучит, тем более, что Азия куда как больше Африки! Для меня лично нет вопроса о дальнейших действиях, но я озадачен тем, как мне убедить в правильности наших взглядов опьяневших от непомерной удачи легатов!
Публий улыбнулся. Он понял, что Луций лукавит, возможно, даже перед самим собою, прикрывая такими словами свое отступление. Однако, как бы там ни было, а бредовая идея, несомненно, отодвинулась из атрия его сознания в темные комнатушки хозяйственных помещений подсознания.
— Вот я тебе и подсказывал, как надо убеждать твоих подчиненных, — примирительно сказал Публий.
— Ну уж в риторике ты силен, — согласился Луций, — и я позаимствую у тебя кое-какие доводы, которые разум мой зрит, а язык выразить не умеет.
При поддержке консула Публию скоро удалось образумить штаб и сориентировать легатов на достижение изначально заданной цели похода, состоявшей в освобождении Малой Азии, предоставлении самостоятельности греческим городам при гегемонии дружественного Риму Эвмена и отстранении Антиоха от участия в делах стран бассейна Эгейского моря.
Не было никакого сомнения в том, что после сокрушительного поражения у Магнесии царь запросит мира, поэтому римляне уже сейчас разработали проект будущего договора с Сирией. При этом практически полностью был принят вариант Сципиона Африканского. Публий разошелся с коллегами только в одном вопросе. Многие, в том числе и сам консул, желали провести в триумфальной процессии знаменитого Ганнибала в облачении из рубища и цепей. Но Публий резко восстал против намерения обязать царя выдать Пунийца.
«Недостойно римского народа придавать чрезмерное значение одному человеку и, уж конечно, глупо трепетать пред Ганнибалом народу, имеющему в своих рядах человека, получившего почетное прозвище за победу над этим самым Ганнибалом! Да простят мне боги и умные люди такую фразу! Я не поставил этого унизительного для обеих сторон условия побежденному Карфагену, тем позорнее оно будет звучать теперь! — кричал он, гневно сверкая глазами. — Наконец, это требование бессмысленно, ибо невыполнимо, — добавил Публий уже более спокойно. — Пуниец верно рассчитал последние события, потому он не торопился к царю после поражения от родосцев, а выжидал исхода нашей схватки с Антиохом, находясь в безопасном отдалении. Я отлично знаю этого авантюриста и могу вас заверить, что теперь-то он уж точно не явится к царю. Верные люди говорили мне, будто африканец уже объявился в Армении. Существуют также слухи о его вояже в Скифию и даже в Индию. Так что Ганнибала вы не получите в любом случае, а вот ославиться мелочной ненавистью можете вполне. Для самых же осторожных замечу, что Пуниец никогда более не будет принят в Сирии: Антиох не захочет пятнать свою репутацию, покрывая нашего врага, тем более, когда он ему уже совсем не нужен. Так чем опасен Риму этот бездомный скиталец? Не страшитесь ли вы, что он взбунтует дикую Скифию? Или, может быть, он поднимет против нас арабов и вторгнется в Италию на кривоногом верблюде? Полноте, друзья, забудьте былые страхи. Вы — римляне, и этого достаточно, чтобы не бояться никого, кроме богов, да и тех — лишь в том случае, если вы пред ними провинились!
Оставьте в покое Ганнибала. Своим вниманьем вы лишь поднимаете его авторитет. Он повсюду бросает поля проигранных сражений и бежит от нас, скитаясь по всему свету. Так пусть же мир запомнит его бегущим!»
Столь экспрессивным Сципиона мало кто видел, поэтому легаты присмирели, однако тайком продолжали растравливать честолюбие Луция намеками на то, что, притащив в Рим закованного в кандалы Ганнибала, он превзойдет брата, отобрав у него часть славы, чем компенсирует отказ от продолжения похода. Луций не мог аргументировано спорить с Публием Африканским, ввиду чего он замолкал всякий раз после его речи, но затем, выждав какое-то время, начинал все сначала. В конце концов Публий вышел из терпения и заявил, что все бросит и уедет в Элею продолжать лечение. Без одобрения Сципиона Африканского договор неминуемо будет отклонен в Риме — это было ясно всем — да Луций и сам не хотел серьезной конфронтации с братом, потому он пошел на уступки, но все же окончательно не сдался. Тогда было решено спрятать проблему за такой формулировкой: «Царь обязан выдать перебежчиков, предателей и прочих провокаторов, инициировавших войну». Конкретные имена провокаторов предполагалось определить в процессе непосредственного взаимодействия с царскими представителями при реализации условий договора таким же порядком, как и имена заложников. Если к тому времени выяснится, что след Ганнибала потерян, то вопрос отпадет сам собою.
