Сципион довольно скоро разобрался во взаимоотношениях матери и сына, но его тактичные попытки навести мосты между их душами не принесли успеха.

Вообще, Эмилия из всех людей признавала равным себе только мужа, а к остальным окружающим относилась с презрительным высокомерием. Она затерзала деспотизмом не только слуг, но и жену Луция Ветурию и даже покушалась на авторитет Помпонии. Правда, величавая матрона умела дать отпор властолюбивой невестке. В своих притязаниях они были равны, поскольку черпали амбиции из одного источника: Эмилия считала себя вправе повелевать всем женским миром как жена первого человека в государстве, а Помпония сознавала, что не имеет права уступить кому-либо, будучи матерью того, кто не уступил никому, и пред кем, наоборот, склонились все: и соперники внутренние, и враги заморские.

Однако, сохраняя несокрушимую крепость духа римлянки, Помпония все более угасала телесно. Физические силы ее почти иссякли. В год консульства старшего сына она поклялась Публию дожить до его победы и теперь не преминула заметить ему, что сдержала обещанье. На это Сципион сказал, что она должна дожить и до победы Луция, но мать лишь печально улыбнулась в ответ.

Итак, выяснилось, что семейная жизнь исполнена противоречий, как и другие области человеческого существования, и в этом смысле недалека от политики, потому Публий был вынужден руководствоваться в ней не столько чувствами, сколько рассудком. На него он постепенно и возложил основную нагрузку в общении с женой, сместив акцент с телесных удовольствий, сладость которых отдавала горечью, на поиск интеллектуальных радостей. Эмилия, имеющая претензию возвышаться над уровнем обыкновенной самки, в свою очередь пошла ему навстречу и в увлекательных беседах предавалась уму мужа с таким же пылом, с каким иная женщина отдается мужским объятиям. Публий рассказывал ей о своих путешествиях, делая при этом объектом повествования не себя и собственные подвиги, поскольку считал подобное бахвальство достойным разве что какого-нибудь центуриона, а познанный им мир. Он обрисовывал ей нравы и обычаи народов дальних стран, попутно проводя их сравнение с италийскими, выявлял положительные черты одних и несовершенства других, и в ходе сопоставления старался выработать варианты общественной жизни, которые способствовали бы наиболее полному раскрытию человеческих возможностей, чем открывали бы людям путь к счастью. В результате, его рассказ становился исследованием, проводимым в живой, подвижной форме, и потому открытым для встречных идей собеседницы. Эмилия поддавалась соблазну наслаждений игры ума и вносила в создаваемую перед ней картину узоры своих мыслей. Трансцендентный элемент женской логики будоражил разум Сципиона, побуждал его к разностороннему рассмотрению темы и в итоге содействовал углублению суждений. Исчерпав в каком-либо вопросе практический опыт, они обращались к теории, добытой из прочитанных книг, и все вместе дополняли фантазией. Когда им по-настоящему удавалось вникать в проблемы государственного устройства, политика, как область деятельности, определяющая основы функционирования Республики и потому стоящая во главе интересов каждого свободного человека, распадалась на составные части, в многообразии которых представал весь образ жизни общества. Так у них заходила речь об искусстве, науке, праве и экономике.

Нередко их исследования приводили не только к приятному времяпрепровождению и расширению кругозора, но и к объективно ценным выводам с точки зрения познания человеческого общества. В этих случаях Сципион брал стиль, дощечки и переносил достижения мысли с зыбкой почвы памяти на более надежный воск. Когда слова приобретали зримую форму, отношение к ним становилось более серьезным и, уединяясь в кабинете, Публий переходил от игры к настоящему творческому труду. Этот род деятельности захватил его новизной впечатлений и переживаний. До сих пор он постоянно был на виду у людей, все помыслы и чувства направляя к совместной цели, сливаясь с окружающими духовно, полностью принадлежа им, создавая заодно с ними и деля между ними свою жизнь. Теперь же ему открылась возможность обратиться в будущее и безгранично расширить аудиторию. В небольшой комнатке, не сходя с места, он вступал в общение с потомками, нес им ценности ума и души и по закону живой субстанции, требующему сполна одаривать дарителя, чувствовал ответ и признательность людей грядущих поколений. Его жизнь раздвинулась во времени. Прежде Сципион достигнутой победой простер в будущее вечный памятник себе, но то был лишь статичный, застывший, как в камне монумента, образ великого гражданина и полководца, а сейчас трудом писателя и ученого он как бы проникал сквозь время сам и представал далеким людям в неизменно живой, динамичной форме мнений, идей и чувств, ибо, соприкасаясь с новыми умами, его мысль всегда будет пробуждать в них движение, а в душах — новые переживания.

Постепенно Публий настолько увлекся этим занятием, что стал уделять ему почти все свободное время. Потому-то он и говорил друзьям, по-доброму завидующим его возможности наслаждаться заслуженным досугом, что как раз на досуге у него особенно много дел. Правда, труды его представляли собою разрозненные проработки отдельных вопросов, пока только предварительно сориентированные на единую цель, и ему еще нечего было предъявить публике. Впрочем, он и без того не стремился к обнародованию своих работ, довольствуясь в отношении современников уже имеющейся славой.

Однако ему не столь часто, как хотелось бы, удавалось оставаться наедине со своими мыслями, поскольку даже в дни, свободные от заседаний сената и других политических или религиозных мероприятий, он большую часть времени проводил в общественных делах. Сципион стал человеком, слишком значимым для Республики, занимал в ней слишком большое место, через него проходили важнейшие связи общества, он был узлом живой ткани римского народа.

Еще затемно у порога дома Сципионов собиралась толпа клиентов, спешащих засвидетельствовать патрону свое почтение. Они жестко конкурировали между собою за право быть принятыми могущественном человеком в первых рядах, чтобы получить большую долю его внимания, какового просто физически не могло в полной мере хватить на всех. После возвышения Сципиона эта толпа у его дома непомерно возросла и сделалась более пестрой, чем прежде, как в части одежд, состояния и социального положения составляющих ее людей, так и в смысле их нравов, помыслов и стремлений. Здесь были давние приверженцы рода Корнелиев Сципионов, как бы полученные Публием по наследству от предков. Эти клиенты-ветераны чувствовали себя чуть ли не членами выдающейся фамилии и внутренне ощущали свою причастность к великим делам патрона, причем небезосновательно, поскольку они действительно немало способствовали всем начинаниям Сципиона, осуществляя связь между ним и плебсом, распространяя в народе его идеи. Другую категорию представляли новички, сблизившиеся со Сципионами в результате сотрудничества последних лет, среди которых было много бывших легионеров, воевавших в Испании и Африке. Третья группа состояла из предприимчивых людей, ставящих осязаемую выгоду превыше всего, потому бросивших прежних, менее влиятельных патронов и под всяческими предлогами перешедших в стан поклонников первого человека государства, поднявшись таким образом на вершину неофициальной клиентской карьеры. В числе четвертых были самые никчемные люди, статисты городской толпы, по тем или иным причинам опустившиеся на дно общества, которые и не помышляли ни о чем, кроме милостыни. В борьбе за первые места у двери патрона обычно побеждали всегда активные представители третьей категории клиентов, с ними до некоторой степени могли соперничать только нищие, поскольку зов пустого желудка звучал почти так же громко, как и голос алчности. Какое-то время ветераны, возмущенные наглостью выскочек и проходимцев, скандалили с ними, но почти всегда бывали вынуждены отступать на задний план, однако, сохраняя при этом достоинство, почерпнутое в сознании своих заслуг перед Сципионами, и уповая на справедливость патрона, который в любом случае должен был принять их первыми.