Директор волновался сильней Нефедова, который неподвижно сидел у стола, скрестив пальцы на своем выпуклом животе. А директор был на ногах, метался и неистово упрашивал его, будто бы это он и был просящим лицом.

Нужно понять неправдоподобное смущение Нефедова, он впервые общался с самым крупным начальником на заводе вот так — с глазу на глаз. Поначалу он ничего не слышал, только старался вспомнить, как зовут директора. Дело в том, что, входя в кабинет, от страшной скованности, охватившей его, такой жестокой, что она проникла не только в мысли, а и в спину, Нефедов вдруг забыл, как зовут директора — Семен Павлович или Павел Семенович. Когда вошел — поздоровался глухо и невнятно. А сейчас изо всех сил, напрягаясь, вспоминал и мучился.

Директор же, насквозь седой, словно голову его обложили тонким слоем снега, но моложавый по манерам, забывший тросточку на спинке своего кресла за обширным письменным столом, чуть прихрамывая, размашисто ходил вдоль стены с окнами, в которые щедро било закаленное летнее солнце, и говорил, пока не спросил наконец:

— Вы поняли?

— Нет, Павел Семенович, — ответил Нефедов, радуясь, что с ходу вспомнил имя-отчество, как только пришлось заговорить.

— Что? — спросил директор, остановившись, словно перед ним вдруг выросло невидимое препятствие. — Я вам толкую пять минут, а вы не поняли!

Нефедов молчал.

— Машина хорошая? — спросил его директор, начиная все сначала, как делают, когда терпеливо втолковывают самое простое неразумному существу.

— Да, — подтвердил Нефедов и улыбнулся. — Еще какая!

— Хорошая, — повторил директор, как бы записывая это.

— Но... — сказал Нефедов.

— Но, — перехватил директор, снова двинувшись в поход по кабинету, — есть отдельные недостатки...

— Недоделки, — ревниво поправил Нефедов.

— Ну, вот видите! — засмеялся Павел Семенович, задержавшись у крайнего окна, так что длинная его тень по косой перерезала чуть ли не весь кабинет. — Вы и меня поддели! Правильно, Нефедов, недоделки! И они будут — что? — доделаны!

— Еще бы! — сказал Нефедов, с женским смущением наклоняя голову.

— А этого не хотят взять себе в толк руководители совхоза! — прокричал директор и даже кулаком сам себя по лбу стукнул. — Мы послали им образец для ознакомления и испытаний... Так? Напишите нам серьезно, как своим товарищам, по-человечески... Пожалуйста! Написали! — директор откинул руку в сторону стола и показал на него вытянутым пальцем. — Едва только матом не ругаются. Заказчики-указчики! Еще грозятся и в министерство пожаловаться... Писать умеют все. Писатели! А машиной пользоваться не умеют. Значит, что? Поезжайте к ним и объясните! Вот и все, — закончил повторное наставление директор, но Нефедов перестал улыбаться, лицо его испуганно сосредоточилось, и он спросил:

— А зачем?

Павел Семенович прошел за стол, сел. И закурил, чтобы успокоиться, долго чиркая ломающимися спичками о коробок.

— Ах, какие спички стали делать, негодяи! — даже проворчал он, пока наконец не вспыхнула одна.

Выпустив клуб дыма, густой и огромный, как из паровоза, он посмотрел сквозь этот дым на Нефедова.

— Клубни мнет, — виновато сказал Нефедов, даже не виновато, а убито, и понурился. — Машина... наша...

— Они об этом как раз и пишут, — мрачно буркнул директор.

Он вынул листок из стопы, лежащей под рукой, и протянул Нефедову. Тот взял листок, долго и торопливо хлопал по карманам в поисках очков, нашел их в нагрудном кармашке своей рубахи, прочитал письмо и, сняв очки, поднял на директора ясные глаза.

— Почему мнет? — спросил директор.

— Они мягкие, — вдруг тонко запел Нефедов голосом, перехваченным спазмом, — клубни...

— Жестче не станут.

— Да уж, — согласился Нефедов.

— Когда перестанет мять? Охрименко сказал, это одни из ваших узлов...

Нефедов снова поднял опущенные было глаза.

— Может, завтра. А может...

— И не завтра? — с ухмылкой спросил Павел Семенович.

— Ну конечно! — обрадовался Нефедов. — Разве скажешь, когда оно придет!.. — слов не хватило, и он всплеснул руками.

— Что — оно? — спросил между тем директор, автоматически дергая уголочком рта.

— Решение...

— Может, мы срок взяли укороченный? — издевательски продолжал директор, и уголок его кривого рта приоткрылся в усмешке, а Нефедов махнул рукой:

— Это дело обычное... — но заметил язвительность собеседника, угрожающую хмурость в изломе его белых бровей, вставших домиком, и поспешно прибавил, что короткий срок — это даже хорошо, потому что всех мобилизует.

— А вас — как? — спросил директор.

— Я давно мобилизованный! — ответил Нефедов. — Я об этой недоделке думаю все дни... И ночи! Спросите Веру...

— Какую Веру?

— Мою жену... — сказал Нефедов.

— Она знает, о чем вы думаете? — капельку смягчился директор.

— Догадывается, — скромно потупился Нефедов, и короткая лирическая оттепель в директорских глазах снова сменилась гневом, он положил обе ладони на стекло своего большого стола и спросил:

— Вам можно верить?

Нефедов испуганно вздохнул:

— До сих пор верили...

— Вот поэтому мы и командируем вас в совхоз!

Нефедов остановил на директоре взгляд, в котором чувствовался все тот же вопрос: «А зачем?» А директор вдруг устал и тише договорил под этим взглядом:

— Я не первую машину, слава богу, сдаю. Мне тоже можно верит. — Он снова отошел к солнечному, сверкающему, окну — от тяжкой стопы бумаг на столе, от нефедовских глаз и, стоя к тому спиной, договорил решительней и бескомпромиссней: — Машина будет! Ну, может быть, не к формальному сроку, а... чуть-чуть. Но — мир с заказчиком. Бросьте свой талант на борьбу за мир! — пошутил директор. — Им нужна сквалыжная переписка или хорошая машина? Вы поедете и докажете, что она хорошая! Ясно?

Нефедов шмыгнул носом и ответил:

— Пошлите лучше Охрименко!

— Ну! — сказал директор, глаза которого зажглись ястребиной свирепостью, едва он повернулся к Нефедову. — Это уж мы сами знаем, когда, кого и куда посылать! Без хорошей бумаги не возвращайтесь. Всё!

В конце рабочего дня окрестности завода оглашались трамвайными трелями. То ли заботливые трамвайщики в этот час подавали к заводу дополнительные поезда, чтобы быстрей развезти людей по домам, то ли вагоновожатые отчаянно звенели в свои звонки на всякий случай, потому что на трамвайных путях появлялись вереницы не очень внимательных пешеходов, безостановочно льющихся по мостовой.

Пришлось наслушаться этих звонков, потоптаться у заводских ворот, перед которыми, среди цветов, на вершине клумбы красовалась одна из бетонных фигур, перековывающих мечи на орала. И улица уже поутихла, когда из-за бренчащего турникета проходкой выкрутился наконец Охрименко, высокий, худой, в своих простецких очках на утомленном лице.

Час назад, выйдя от директора, Нефедов сунул голову в кабинет инженера проекта, по которому создавалась новая свеклопосадочная машина, и сразу понял, что к Охрименко не пробьешься. В кабинете было много и людей, и сигаретного дыма. Ждать в коридоре? Стало жалко времени, и он вернулся в цех, к злополучной машине, а уж после работы устроился всерьез, у проходной.

Инженерный состав выработал моду — на завод и с завода не ездить, даже если завелось собственное авто, а ходить пешком. Для здоровья. У Нефедова авто не завелось и пока не ожидалось, он ходил пешком — «шлепал» — летом и зимой, в сандалетах иди теплых, хотя и дешевых, сапогах, но комплекции это — увы — не помогало. И первая фраза, которую он обронил, прошагав пол-квартала рядом с Охрименко под цепочкой призаводских, слегка подпаленных с солнечной стороны акаций, была такая:

— Ты... можешь идти потише? A?

— Ну, — спросил Охрименко, сбавляя ход.

— Кто меня... директору рекомендовал... в совхоз?

— Я.

— А зачем?

Он говорил с другом и был удивлен недоброжелательностью ответа, который не спишешь за счет усталости: