Мимо Слепышева пробежали четыре гитлеровца, на ходу стреляя из автоматов. Он успел разглядеть их потные лица с оскаленными зубами. Они не видели снайпера, их взгляд был устремлен на советские траншеи. Слепышев прицелился и выстрелил. Он сделал четыре выстрела. Три гитлеровца упали пластом, четвертый как-то странно повернулся, словно выполнял сложную танцевальную фигуру, и недоуменно посмотрел на снайпера. Слепышев еще раз выстрелил в него.

Затем внимание Слепышева привлек новый звук — в балке что-то загромыхало. Через несколько мгновений оттуда вылезли два танка и устремились на наши позиции. За ними бежали солдаты. Танки с грохотом на полном ходу влетели на брустверы и начали утюжить траншеи. Откуда-то сбоку раздалось несколько сухих громких выстрелов из противотанкового ружья. Один танк задымился. Но больше выстрелов из противотанкового ружья не было слышно, в траншеи вскочили гитлеровцы. «Полундра!»- раздались крики. А из балки бежали и бежали гитлеровцы.

По телу пробежала холодная дрожь. Впервые он почувствовал одиночество. Жутко находиться на нейтральной полосе, вдали от своих.

Он выполз из воронки. Это стоило ему больших усилий. Ноги не действовали. Над головой просвистела пуля. Слепышев не обратил на это внимания. Через полминуты опять свистнула пуля. Александр оглянулся. За одним из камней блеснул оптический прицел. «Снайпер!» — догадался Слепышев и, подхлестываемый жаждой жизни, пополз к кустам. Едва успел доползти до них, как пуля обожгла правую руку выше локтя. Слепышев припал к земле: пусть снайпер думает, что убит.

Спустя несколько минут открыл глаза и посмотрел вперед. Заметив в кустах воронку, решил юркнуть туда. Напрягая последние силы, рванулся вперед, но локоть правой руки бессильно скользнул по земле, а от острой боли застучало в висках. Снайпер больше не стрелял. Слепышев дотянулся до куста и со стоном свалился в воронку.

Он очнулся, когда солнце уже клонилось к горизонту. Ясное небо было залито багрянцем заката. В кустах порхали какие-то птички. Слепышев ощупал правую руку и вспомнил, что забыл ее перевязать. Весь рукав был мокрым от крови. В карманах бинтов не оказалось. Пришлось финкой отрезать кусок нижней рубахи. Слепышев осмотрел рану. Пуля пробила мякоть и застряла там. Бинтовать одной левой рукой было неудобно. Пришлось помогать зубами. От потери крови кружилась голова, клонило ко сну.

С трудом закончив перевязку, раненый решил выглянуть из воронки. Его смущала и пугала вновь наступившая тишина. Он выполз из воронки, огляделся. Там, где была передовая моряков, теперь были фашисты. «Значит, наши на второй линии, дальше гитлеровцев не пустили», — подумал он.

Изредка рвались мины, слышались одиночные выстрелы из винтовок. Слепышев решил с наступлением темноты ползти к своим. Пусть он будет ползти хоть всю ночь, но все-таки доберется. Желая проверить свои силы, он прополз несколько метров. Сразу зашумело в голове, перед глазами зарябили черно-зеленые круги, тупо заныли отяжелевшие ноги. Собственное тело показалось необычайно тяжелым, словно оно весило два десятка пудов. Раненый уткнулся головой в камень и горько подумал: «Эх, Сашка, не доползешь…»

Вдруг он услышал шаги и, подняв голову, увидел приближающегося гитлеровца. «Теперь все», — пронеслась мысль. У фашиста была перебинтована левая рука. Увидев моряка, он сначала испугался, а когда заметил, — что тот ранен, злорадно усмехнулся:

— А, рус, шварц дьябол!

Гитлеровец подошел вплотную, зло улыбаясь, вынул пистолет и навел на моряка. Александр с ненавистью смотрел прямо в глаза врага. Однако выстрела не последовало. Гитлеровец с удивлением глянул на пистолет, сунул его в карман, поднял ногу в тяжелом кованом сапоге, намереваясь ударить моряка по голове.

— Ах, гад! — яростно крикнул моряк, дернув его за ногу. Тот потерял равновесие и упал. Слепышев выхватил финку, ударил врага в спину. Но в руке уже не было прежней силы, финка только оцарапала спину врага. Гитлеровец закричал, пытался отползти. Слепышев напряг все силы и навалился на него. Он нащупал горло и вонзил в него финку. Гитлеровец захрипел, судороги свели его тело. Слепышев схватил его за здоровую руку и тут потерял сознание.

Ночная прохлада привела его в чувство. Первым его ощущением было то, что левая рука что-то держит. Он сообразил, что это рука гитлеровца, и разжал пальцы. Враг был мертв. Слепышев повернулся на спину — так лежать было удобней и спокойней, — посмотрел в небо, усеянное мерцающими звездами. Сколько сейчас времени? У гитлеровца, вероятно, есть часы? Александр стал шарить в его карманах, вытащил оттуда часы, бумажник с документами. По привычке документы сунул за пазуху. Часы показывали двенадцатый час ночи. Нужно ползти, ползти во что бы то ни стало.

И он пополз. Колючие кустарники царапали лицо, руки. Так он преодолел около двадцати метров, потом, обессилев окончательно, остановился, припал щекой к земле, мечтая о глотке воды. В горле пересохло, губы потрескались. Глоток воды — и он опять поползет.

…Вот перед глазами широкая плавная русская река. Он сидит в лодке. Рядом Лена. Ему хочется пить, он наклоняется к реке и пригоршнями черпает воду. Лена смеется: «Сашка, ты с ума сошел, разве можно так много пить воды?» А он пьет и не может напиться, вода, как горячий песок, сушит глотку. Ему становится страшно…

Открыв глаза, Слепышев тревожно оглянулся. Что это? Бред? Сон? Почему он сейчас видел Лену? Чувствует ли она, в каком отчаянном положении ее Сашка? Едва ли! Сидит, вероятно, светловолосая, голубоглазая, и пишет ему письмо. Она всегда пишет письма глубокой ночью, когда все спят. «Я не сплю ночами, а пишу тебе. Мне кажется, что в это время и я с тобой», — писала она не раз.

Как, однако, хочется пить, все нутро горит! Почему он не поискал на убитом им фашисте флягу? У разведчика задрожали потрескавшиеся губы.

Доберется ли он до рассвета к своим? Он прополз около двадцати метров за два часа. Надо около двухсот, значит, это займет около пятнадцати часов. А через несколько часов рассвет. Днем не показывайся — убьют. Да и вообще, сможет ли даже здоровый человек ползти пятнадцать часов подряд?

От таких мыслей тягостно защемило сердце. Моряк вздрогнул при мысли о том, что его ожидает. Впереди мучительная смерть — или от ран или от гитлеровцев. Только бы не попасть в лапы фашистам. Лучше умереть где-нибудь в кустах, чтобы его никто не видел.

Снова забравшись в кусты и повернувшись на спину, он устремил свой взгляд в глубокое черное небо. Ноги и правая рука горели. Тупая боль мучила, но стала какой-то привычной, словно она была всегда. Кровь из ран не шла — это успокаивало. Свои придут и спасут его. Как приятен весенний ночной воздух… А ведь он двое суток не спал…

Когда он открыл глаза, всходило солнце. Яркие лучи скользили по земле, обливая ее золотым потоком. «Неужели я спал?» — подумал Слепышев. Он хотел повернуться и лечь на живот, но не смог — не было сил. Только закружилась голова и тошнота подступила к горлу. Стало жутко. Большим усилием воли он удержал себя, чтобы не закричать. Так вот где он должен встретить смерть! В колючих кустах, вдали от людей. Сколько времени он еще проживет? Александру стало жаль себя, такого молодого, так любящего жизнь. Слеза скатилась по исхудалой грязной щеке. Вот что значит война. Ему только двадцать шесть лет, а война вырывает у него жизнь.

Его удивила странная тишина на передовой. Вчера в это время стоял оглушительный грохот. Кругом кустарники, ничего не видно. Он скосил глаза на землю и заметил маленькую мышь. Настороженными глазами, не двигаясь, она смотрела на него. Она была такой симпатичной, что захотелось ее погладить. Но когда он поднял здоровую руку, мышь куда-то юркнула. На ветку кустарника заполз черный жук, деловито расправил крылья, зажужжал и полетел. Высоко в небе порхал жаворонок и заливался звонкой песней, приветствуя солнце. Прилетела пчела, покружилась и улетела. «А тут жизнь идет своим чередом», — подумал моряк. На душе стало как-то легче. «Жизнь сильнее смерти, — подумал он, — ничем не заглушить радость жизни. Ах, фашисты, вы хотели лишить нас радости жизни, отнять радость существования. Разве это возможно, тупые вы люди. Мир жил и жить будет, вечно сиять будет солнце, а вы сгниете в могилах, и на них зацветет опять жизнь».