— Ого!
— Хватит ли у нас силенок-то…
— В заслон от казаков мы выставляем сотню аргунцев Бориса Кларка, в помощь ему придаем полуроту пехоты при двух пулеметах. Конечно, этого мало. Очень мало, и Кларку будет трудно, но у нас нет резервов. Как ты думаешь, Борис Павлович?
— Ничего-о, справимся, — уверенно мотнул головой Кларк и пошутил: — У меня ребята хваты — семеро одного не боятся! Сдюжим!
После сообщения председателя ЧК распределили, кому и каким пунктом обороны руководить, как поддерживать связь со штабом. На отряд Зыкова возложили оборону станции. Балябин сам попросил, чтоб и ему поручили один из оборонных пунктов.
— Не дури, Фрол, — покосился на него красивыми карими глазами Шилов. — Тебе в штабе будет работы по горло. Ты же командующий фронтом.
Но Фрол продолжал настаивать на своем, его поддержали Чугуевский и Жданов. Поспорив, согласились и остальные. В штабе обороны остались Шилов, Бутин и Матвеев.
Участок Фролу достался на горке около старого кладбища. Здесь он должен был преградить путь мятежникам к арсеналу. В свое распоряжение он получил восемьдесят красногвардейцев из жителей города, рабочих Читы-первой и студентов. Рассыпав свою команду цепью, Фрол приказал им окопаться, установить единственный их пулемет «максим». Вырыть небольшую яму в песчаном грунте — дело пустяковое. Быстро замелькали лопаты, штыки и не более как через полчаса неглубокие ложементы были готовы. Изогнутая линия их одним концом упиралась в кладбище, другим, пересекая улицу, в бревенчатый забор, за которым виднелись громадные сосны, кусты яблони и боярышника.
Солнце уже приподнялось над соснами, становилось жарко, а в голубом небе ни облачка, тишина. Ни одной веткой не шелохнут столетние сосны. Пустынна широкая песчаная улица: здесь далеко от центра, потому и безлюдно. Изредка пройдет какой-нибудь старик или пробегут ребятишки.
Фрол вынул из кармана часы, посмотрел на них, досадуя про себя, что очень уж медленно движется время: еще нет и девяти часов, а люди уже приготовились, ждут. Вот пожилой сивоусый рабочий с черными пятнышками въевшейся в поры лица угольной пыли старательно углубляет ложемент, а впереди себя он уже устроил песчаную насыпь с амбразурой для винтовки. Тем же занят и молодой русоволосый студент. Это из тех молодых большевиков, с которыми Фрола познакомил сегодня утром вожак их, Широких-Полянский. Фрол почти всех их запомнил в лицо и по фамилиям. Этого зовут Федя Пронин, а подальше другой паренек, такой же сероглазый крепыш и тоже Федя, Заузолков, этот кроме винтовки раздобыл себе где-то еще и гранату-лимонку. Тут же и двоюродный брат Зины, жены Фрола, Коля Зеленский и совсем еще парнишка, кудрявый как молодой барашек, циркач Оська Захаренко, а рядом высокий, похожий на монгола здоровяк Гошка Мордвинов и еще с десяток таких же молодых парней. Все это зеленая, еще не обстрелянная молодежь, впервые взявшаяся за винтовку. Им и боязно с непривычки, но держатся они геройски, всем своим видом показывая, что им ничуть не страшно, что в бою они не отстанут от других и уж покажут белякам, почем сотня гребешков.
«И покажут, — думал про них Фрол, медленно проходя вдоль линии окопов. — Славные ребята, боевые: и союз молодежный создали, и даже газету свою… как же она называется? Да, „Возрождение“, молодцы! Вот название-то у них какое-то очень уж длинное: Читинский трудовой левосоциалистический союз молодежи… не то, не то. Ну, да дело не в названии!»
Фрол остановился на пригорке около пулемета, к зеленому щитку которого прилег матрос в лихо сдвинутой на затылок бескозырке и полосатой тельняшке. Вскинув к глазам бинокль, Фрол долго рассматривал город и его окрестности. Отсюда ему хорошо было видно и пригород — Читу-первую, и зеленые луковицы куполов собора, и окраину города — Кузнечные ряды, и голубое плесо озера Кенон. А там далеко простерлась к югу широкая равнина, и за нею линия сопок, покрытых лесом. Там, наверное, накапливаются сейчас, готовятся к нападению сотни мятежных казаков, устоит ли против них Кларк?
Бу-у-ум! — раздался тяжкий удар тысячепудового соборного колокола, гулкое эхо его несколько раз отозвалось в окрестных сопках и еще не замерло вдали, как медный богатырь загудел во второй, в третий раз. Соборному великану ответили другие колокольни, и, когда ударили, зазвонили во все колокола, из церквей повалил народ, начался крестный ход. Красногвардейцы в ложементах задвигались, зачакали затворами винтовок. Фрол предупредил: «Стрелять сначала вверх, для острастки, и только после моей команды: „Прямо по мятежникам!“— бить по цели».
Как и предполагалось, крестный ход из собора направился вверх по Александровской улице, в сторону арсенала. Впереди священнослужители в блестящих ризах, по бокам их, во всю ширину улицы, горожане, с большими и малыми иконами в руках, а позади далеко растянулась толпа. Медленно, величественно движется процессия. Торжественно звучат молитвенные напевы псалмов, их хором подхватывают многие голоса. Ослепительно блестят золотые одежды служителей церкви, дорогие оклады дарственных икон, над головами переднего ряда богомольцев мерно колышутся малиновые, шитые золотом хоругви. И от всего этого шествия веет миром и благочестием.
И вдруг, заглушая шум и протяжное пение богомольцев, издалека, с южной окраины города, донеслась ружейная пальба.
— Начало-ось! Держитесь, товарищи! — крикнул своим бойцам Фрол, пристраиваясь за песчаным холмом, вынимая из кобуры наган. — Аргунцы уже вступили в бой.
Стрельба все усиливалась и уже перекинулась на вокзальную площадь, короткими очередями начал бить пулемет где-то левее Атаманской площади.
Словно невидимым бичом хлестнуло по богомольцам. Толпа их заколыхалась, задвигалась. Старики, услыхав стрельбу, крестясь, поворачивали обратно, другие, что помоложе, наоборот, пробирались в передние ряды, и стало видно, как подвижной, черноусый человек в защитной гимнастерке, жестикулируя, распоряжается всеми. Он, очевидно, заметил опасность, а потому так и сыпал приказами направо и налево. Черноусого все слушались, колонна пошла быстрее, и вот, когда до нее осталось не более сотни шагов, Фрол вскочил на ноги, выпрямился во весь свой богатырский рост.
— Назад! — рявкнул он, перекрывая басистым голосом шум толпы и, оглянувшись на своих, взмахнул наганом. — Рота-а-а… пли!
Торопливо и неровно грохнул залп. Богомольцы опешили, попятились, заметались, сшибаясь друг с другом. Те же, кому удалось выбраться из этой толчеи, кинулись наубег, многие с иконами под мышкой. Многолюдная колонна таяла, редела на глазах, но те, что остались, повинуясь приказам черноусого, рассыпались цепью. Они залегли за буграми, неровностями почвы, открыли по красногвардейцам ответный огонь из пистолетов и откуда-то появившихся у них винтовок.
Тиу-у-у-у… тиу-у-у… фьють… — коротко, резко стали высвистывать пули над окопами красногвардейцев, и не одна из них упилась горячей кровью красных бойцов. На приклад своей винтовки уронил седоусый шахтер простреленную голову, притих навсегда. Обеими руками схватился за правый бок и со стоном повалился на окровавленный песок тяжело раненный Николай Зеленский. Прошило пулей левую руку и Фролу. Скрипнув зубами от боли, он, чтобы унять кровь, перехватил здоровой рукой раненую, напрягая голос, скомандовал:
— Рота-а-а… прямо по бандитам… пли!
Залп, второй, третий. Из мятежников первым клюнул песок носом, расстался с жизнью черноусый. Рядом с ним навзничь повалился бородач в плисовой поддевке и долго еще стонал, двигал ногами в новых сапогах. И еще два или три беляка поплатились жизнью за бунтарство. Остальных прижало залпами к земле. Пули красногвардейцев находили их и тут, длинными строчками из пулемета начал прошивать бунтовщиков матрос в тельняшке. Мятежники не выдержали, кинулись врассыпную, они бежали, пригибаясь и где только можно перескакивая через заборы. За ними, со штыками наперевес и стреляя на ходу, рванулись красногвардейцы.
Человек десять своих Фрол успел задержать. Приказав им отнести в госпиталь раненых, снести в одно место убитых, сам он с помощью матроса-пулеметчика стал забинтовывать себе раненую руку.
