Савва Саввич проводил гостя до крыльца и на прощание сказал, понизив голос:

— Только уж ты, Костюха, тово… о чем говорили мы с тобой, никому ничего. А будешь себе товарищов подговаривать, делай также втихаря, сам понимаешь, военное дело, секретное.

— Будь в надежде, Савва Саввич, не проболтаюсь.

— То-то же. Да и с этой шпаной, што у Ваньки, не связывайся, знай свое дело и помалкивай. А Буланка можешь икрючить, обучай его, как своего.

В октябре 1917 года двадцать четыре делегата 1-й Забайкальской казачьей дивизии выехали из Тернополя в Киев на общеказачий фронтовой съезд.

В числе делегатов был и Егор Ушаков. Вместе с ним от 1-го Аргунского полка ехали казаки Варламов, Исаков и Федот Погодаев, за боевые отличия вновь произведенный в урядники и награжденный георгиевским крестом 4-й степени. Грудь Егора также украшали два Георгия — 4-й и 3-й степени — и две медали. Второй крест Егор получил за то, что в бою под Бродами захватил в плен немецкого офицера и живьем доставил его в штаб своего полка.

Сначала делегаты ехали в теплушках, но потом, хотя и с великим трудом, удалось пересесть в пассажирские вагоны.

При посадке густая серошинельная масса пассажиров, хлынувших к вагонам, разъединила наших делегатов, и в намеченный ими вагон попали лишь Егор с Исаковым, остальные расселись по двое и по трое в другие вагоны.

Егору удалось захватить среднюю полку, отдыхали на ней поочередно с Исаковым. Заматеревший, раздавшийся в плечах Егор лежал на полке, задумчиво смотрел на мелькавшую за окнами вагона бурую, заветошевшую степь, на пробегающие мимо телеграфные столбы, полустанки, серые, разоренные войной деревушки. В вагоне теснота, накурено — не продохнуть, шум, гам, до слуха Егора из хаоса слитых воедино голосов доносятся отдельные слова, обрывки фраз:

— …Хватит, навоевались.

— …Вот и я говорю, какой же я теперь работник с одной-то рукой.

— А ну, подвинься, дед, убери мешок, ну!

«Как-то теперь там живет Настя, — думает Егор, — давно уже не получал от нее писем. Да и какие теперь письма, вон какая идет кутерьма кругом. Эх, Настя, Настя, доведется ли увидеть-то?»

Егор и не заметил, как уснул под мерное покачивание вагона, а когда проснулся, наступил уже вечер. За окнами синели сумерки, а в тускло освещенном фонарями вагоне стало еще многолюднее. На нижней полке рядом с Исаковым сидел бородатый солдат в черной маньчжурской папахе.

— Далеко едешь, земляк? — допытывался он у Исакова.

— В Киев, на съезд.

— На съезд! На какой съезд? Общеказачий? Та-ак. В счет чего же он собирается?

— Фронтовые дела решать.

— Фронтовые! В счет замирения, надо гутарить, а фронтовые и так надоели, я вот третий год…

— Эка беда какая третий год, я вот уж восьмой чертомелю, да и то молчу.

— Вот молчать-то и не надо, милай, требовать надо замирения, потому как…

Солдат не докончил, из дальнего края вагона донесся дружный гул голосов:

— Верна-а, правильно-о!

— …а-а-а…

— …партия большевиков — да, да.

— Тише, товарищи!

— Позвольте.

— Нет, не позволю, и нечего нам очки втирать, большевики, они правильно говорят — долой войну!

— Правильно-о-о!!

— Га-а-а…

Солдат, разговаривавший с Исаковым, поднялся, положил на свое место вещевой мешок.

— Поблюди, земляк, чтоб никто не занял. А я схожу зараз послухаю, чегой-то там вроде антиресное гутарят.

В Киев приехали как раз к открытию съезда.

Егор с любопытством разглядывал делегатов. На фронте ему приходилось видеть донских казаков с их синими погонами и красными лампасами, а также уссурийских, амурских и семиреченских казаков с такими же, как и у забайкальцев, желтыми погонами и лампасами. Здесь же довелось посмотреть казаков всех двенадцати казачьих войск. Тут были и с красными, с желтыми и даже с голубыми — оренбургские казаки — лампасами. Понравилась Егору форма кубанских и терских казаков, их черные, с газырями на груди черкески. Из серо-зеленой массы армейских казаков выделялись рослые, щеголеватые атаманы лейб-гвардейских полков. Восхищало Егора и то, что в этом зале казаки заседают вместе с офицерами. Даже в президиуме съезда, наряду с генералами, полковниками и штабными офицерами, находились казаки, — правда, было их там немного и все полные георгиевские кавалеры.

— Вот оно што, бра-ат, — восторженно шептал он, толкуя локтем в бок Федота Погодаева, — видишь как, и мы вместе с офицерами голос имеем.

Федот скосил на Егора глаза, улыбнулся:

— Нашел чему радоваться.

— Как же не радоваться, Федот, ведь перемена же произошла. Мыслимое дело, нашему брату казаку вместе с полковниками дела решать! Разве было такое при старом прижиме?

— Ничего, паря, они нас и при новом прижмут, как лисицу в капкане. Согнут в бараний рог.

В то время как на съезде говорились зажигательные речи о верности казачьему долгу, о великом и святом деле спасения родины от анархии и беспорядка, о мире и благоденствии, которые якобы принесет России Учредительное собрание, за кулисами съезда шли тайные переговоры. Созданный на съезде исполнительный комитет уже установил полный контакт с «Советом союза казачьих войск» в Петрограде, а в Киеве с Центральной радой, возглавлявшей контрреволюцию Украины, заручился поддержкой Антанты в борьбе против пролетарской революции.

А съезд продолжал свою работу. Егор к концу третьего дня, почти не слушая ораторов, повторяющих один другого, сидел, отбывая скучную обязанность, терпеливо ожидал перерыва.

После речи одного из заправил съезда, Богаевского, на трибуну поднялся эсер Дружинин, чернявый человек в очках с острой бородкой. Излагая позицию своей партии по отношению к объединенному казачеству, говорил он так скучно, таким вялым, монотонным голосом, что своей речью усыпил чуть ли не половину съезда. Вместе, с другими задремал и Егор.

Вечером в общежитие, где находился Егор с делегатами 1-й дивизии, пришли гости. Под общежитие делегатам отвели женскую гимназию. В классной комнате, где поселились забайкальцы — двадцать человек 1-й дивизии, поместили десять амурских казаков и двенадцать семиреченских. Остальные забайкальские делегаты разместились на третьем этаже гимназии.

Пришедших было трое, все из 2-й Отдельной Забайкальской казачьей бригады: прапорщики Гавриил Аксенов, Прокопий Поздеев^[18] и посельщик Егора, батареец Игнат Козырь.

— Игнат! — обрадованно воскликнул Егор, много лет не видевший посельщика. — Здравствуй!

— Здравствуй, посельщик! — радостно улыбаясь, Козырь обеими руками потряс руку Егора. — Здравствуй, милок, живого видеть. Вот оно, брат, где пришлось встретиться!

— Как же я тебя на съезде-то не видел?

— Да я только вчера на него заявился. Отстал от своих на станции Казатин. Повстречал там посельщика нашего Петра Уварова да сослуживца своего Гараньку Булдыгерова, Новотроицкой станицы. Вместе с ним всю действительную находились в первой батарее. Ну конечно, гульнули ради такого случая. Гаранька где-то спирту разжился целый чайник, мы с радости-то два дня не просыхали. Я не помню, как они меня и погрузили на товарняк. Очухался уж дорогой, да вот и нарисовался здесь.

Взяв Игната под руку, Егор отвел его в сторону. Отыскав свободную койку, оба сели, и начались расспросы, рассказы. Их хватило бы на всю ночь, так как у обоих было много чего порассказать, но Козырь, вспомнив, зачем они пришли, заговорил о другом:

— Подожди, Егорша, мы еще с тобой поговорим и завтра и послезавтра, а сейчас давай о деле потолкуем.

— О каком деле?

— О таком. Ты какой партии придерживаешься? На большевиков, к примеру, как смотришь?

— Ну как, вообще-то я не против большевиков.

— Правильно, Егор. Это самая для нас подходимая партия. Ежели большевики власть возьмут, они в момент замирятся с немцами и все пойдет как по маслу. А тут, я так понимаю, нас затем и собрали, чтобы на большевиков науськать, а на кой нам черт такое дело, ить верно?