Лежали мертвецы в самых разнообразных позах: один, в серой солдатской шинели, сидел, привалясь спиной к куче трупов, уронив голову на грудь и прижав руки к сердцу; из-под скрюченных пальцев солдата на шинели широкой полоской замерзла кровь. В ногах его лежал человек в черном поношенном полушубке и без головы, зарубили его, очевидно, где-то во дворе, потому и налипла на косом срезе шеи солома и сенная труха. А рядом совсем молодой человек в черной студенческой шинели, с выбившейся из-под барашковой шапки светло-русой курчавой челкой и удивленно вскинутыми кверху белесыми бровями. Лежал он на спине и словно спал, а на теле ни paн, ни увечья, лишь на груди его шинель опалена порохом вокруг маленькой дырки.

Безмолвно стояли рабочие, с ужасом глядя на изорудованные трупы, среди которых вмерзли в лужи крови отрубленные головы, руки и ноги. Лишь в одном сивоусом, кудрявом мертвеце узнал Борис Кларк знакомого железнодорожника. Узнал и, обнажив голову, проговорил срывающимся, охрипшим голосом:

— Федор… Яковлевич… машинист…

Захар Хоменко тоже признал машиниста, потянул с головы кубанку. По суровому, опаленному морозом лицу старого мастера покатилась одинокая слезинка и прозрачным шариком застыла на усах.

Жданов хотел что-то сказать и не мог. Он помял рукой горло и словно вытолкнул оттуда одно-единственное слово:

— Закройте.

Затем он повернулся к Захару и Кларку, кивком головы показал им на Совдеп и пошел сутулясь, не разбирая дороги.

Медленно, с большими задержками на станциях продвигались на восток эшелоны 1-й Забайкальской казачьей дивизии. В городах и на станциях продовольствие, фураж для лошадей добывали с большим трудом. На станции Белой местный гарнизон Красной гвардии пытался разоружить дивизию. Густые цепи солдат, ощетинившись штыками, начали окружать поезда, но казачьи теплушки вмиг обросли стволами винтовок, с переднего эшелона захлопали выстрелы, короткую очередь выстукал пулемет, а на артиллерийских площадках грозно задвигались жерла полевых орудий. Солдаты подались назад, залегли в садиках, за кучами шпал и в канаве за тополями позади станции.

Приготовившись к отражению атаки, Егор, в числе других казаков с винтовками на изготовку, прилег за кучу мешков с песком в своей теплушке (мешки эти все время лежали у казаков под нарами, теперь пригодились). Он видел, как мимо вокзала куда-то дальше в город торопливо прошли: Балябин, Киргизов и с ними три казака— члены полкового комитета. Солдаты пропустили их беспрепятственно. Вскоре снялись со своих позиций и солдаты. Все вокруг притихло, из вагонов, гремя шашками, начали выскакивать казаки, сразу запрудив перрон. В толпе казаков на минуту мелькнула красная фуражка начальника станции, следом за ним орущая толпа хлынула в станционное здание. Бледный как полотно начальник, прижимаясь спиной к стенке, что-то говорил, отчаянно жестикулируя, показывал рукой в сторону города, но слов его не было слышно. В сплошном реве казаков улавливались отдельные слова и злобные крики:

— Врешь, стервуга…

— Это тебе не старый прижим!

— Тыловая крыса… твою мать!

— Где наш паровоз?

— Под колеса его, гада!

— Отвечай, подлюга!

Неизвестно, чем бы все это кончилось, но в самый напряженный момент кто-то от дверей из улицы крикнул:

— Братцы, винный склад раскрыли наши!

— Кто?

— Где-е?

— Ванька! Правь за мной, живо-о!

Толпа хлынула обратно. В дверях сразу же образовалась давка. А от поездов мимо станции, обгоняя один другого, мчались казаки с флягами, котелками и ведрами в руках.

Егор немного припозднился, и когда добежал до склада, там уже творилось что-то несусветное: у железных, настежь распахнутых дверей большого каменного полуподвала толклась огромная толпа казаков. Одни старались пробраться в погреб, другие, уже пьяные, лезли оттуда обратно. Шум, гам, матерная брань… внутри погреба хлопали выстрелы. Тут же, прямо на снегу, недалеко от выхода лежали уже двое мертвецки пьяных, третий, еле держась на ногах, блевал, обхватив рукой телеграфный столб.

Вклиниваясь в толпу охотников до спиртного, Егор приналег плечом, но в это время увидел вынырнувшего из погреба Молокова. Без шапки, но с винтовкой за плечами, потный и красный, как вареный рак, Молоков, с трудом пробираясь вперед, обеими руками держал брезентовое ведро, до краев наполненное спиртом. Увидев Егора, крикнул:

— Ушаков! Куда тебя черти несут, гребись ко мне.

Выбравшись из толпы, он подождал Егора и, сияя радостной улыбкой, глазами показал на ведро:

— Видишь, сколько цапнул! Разведем — и два ведра водки. Хватит на весь наш вагон. Вот бы ишо жратвы раздобыть!

— Жратва будет. Каюков откуда-то конины приволок, целое стегно.

— Добро, гульнем теперь! Пошли.

Оба поспешили к поезду, откуда навстречу бежали все новые, жаждущие даровой выпивки. Иные останавливались, с завистью глядели на «счастливцев».

— Хоть бы кружечку, станичники!

— По-дружески!

— Пошли к черту! Сами добывайте! — отмахнулся Молоков и, торопливо шагая, рассказывал Егору: — Такое творится там, что не создай господь. Казачни нашей набилось жуть, как сельдей в бочке. И все лезут и лезут с руганью, до драки дело доходит. А как доберутся, прямо-таки осатанеют: кто под кран с посудиной, кто сверху черпает, а кто из винтовки хлопнет в эту самую цистерну, пробьет дырку — и подставляй под струю, что тебе надо. На полу налилось спирту вполколена, у кого посудины не пригодились, нагнется и прямо с полу пригоршнями хлещет, как воду. А один казак, второй сотни, кажись, так и утонул в цистерне.

— До смерти?

— Не знаю.

— Вы-то чего же смотрели! — возмутился Егор. — Человек гибнет, а вы… только бы глотку свою залить.

— Да ты что! — повысил голос Молоков. — Я-то тут при чем, вить не я его толкал в цистерну эту самую. Сам виноват, не жадничай.

— Почему не спасли?

— Вот я-то как раз и спасал его, из-за него, из-за черта, и папаху утопил в спирту.

— Ну и что?

— Вытащили мы его втроем: Калашников, шестой сотни, я да ишо урядник Бахметьев.

— Значит, это его и несли на носилках-то?

— Его, наверное, кого же больше-то?

А в это время местные власти для спасения спирто-водочного склада от казачьего нашествия бросили команду пожарников и отряд рабочих-красногвардейцев. Вооруженные винтовками грузчики, слесари и железнодорожники, с красными лентами на замасленных ватниках и полушубках, разделились надвое, полукольцом, охватили казаков и начали теснить их от склада. Пожилой, седоусый шахтер в черном полушубке протиснулся в самую гущу казаков, пытался убедить их словами, отговорить от грабежа.

— Товарищи! — взывал он, локтем левой руки прижимая висевший на плече английский карабин, а правой хватая казаков за рукава, за полы шинелей. — Что вы делаете! Опомнитесь, ведь вы же народное добро грабите!

«Отвоевать» склад помогли красногвардейцам вовремя подоспевшие казачьи комитетчики с прапорщиком Балябиным во главе.

— Отставить! — громовым голосом рявкнул Балябин. — Расходись по вагонам, посадка началась, едем сейчас, живо!

И, словно подтверждая слова Балябина, загудел паровоз первого эшелона. Все это подействовало на казаков отрезвляюще, толпа их подалась обратно, раздались голоса:

— Посадка, братцы, едем!

— По вагона-а-ам!

— А спирт-то как же?

— Черт с ним, гори он ясным пламенем!

— Не отставай!

И казаки с такой же резвостью, с какой бежали к складу, рванулись обратно. Площадка около склада опустела. Казаки большей частью сами разбежались по вагонам, других увели, лежачих унесли на носилках.

Комитетчики уходили последними, а в складе уже стучали молотки, тяжко ухали кувалды. Рабочие, выставив наружную охрану, принялись исправлять повреждения: заклепывали изрешеченную пулями цистерну, ведрами черпали разлитый по каменному полу спирт, сливали его в железные бочки.

Старый шахтер проводил офицеров до станции, откуда уже тронулся в путь первый эшелон забайкальцев. Из теплушек, перекрывая шум и грохот поезда, доносились пьяные выкрики и песни. То же самое творилось и в других эшелонах, которые готовились к отправке: