— Из Англии он пойдет в Буэнос-Айрес. Договор на шесть месяцев. Восемь фунтов в месяц — подумайте! Согласны?

— Конечно.

Затем Йенсен разыскал Нильсена.

— Есть место плотника на «англичанине», — сказал он ему.

— Гм, плотник… Я никогда не плавал плотником, и мне даже не приходилось топора в руках держать. А, впрочем, что там особого уметь — насадить метлу на черенок или вытесать клин для люка!

— Значит, идешь?

— Придется идти.

Браттен был четвертым, явившимся в управление порта в сопровождении Йенсена для подписания договора. Сразу же после подписания договора капитан взял их документы и рассчитался с бордингмастером. Эта операция несколько напоминала торговлю рабами: покупатель — капитан — уплачивал долги купленного товара, то есть за все съеденное и выпитое в кредит. Так как Волдис с Ирбе не успели еще наделать долгов, Йенсен получил с них обещанный полумесячный заработок — четыре фунта с каждого.

Капитан выплатил ему эту сумму, выдал каждому аванс в размере двухнедельного заработка и приказал к четырем часам явиться с вещами на пароход.

Моряки вернулись в бордингхауз, уложили чемоданы, купили мыла и спустились вниз, пропустить по маленькой на дорогу. Весь полученный аванс благополучно перекочевал в карманы бордингмастера.

Йенсен в тот вечер имел все основания быть веселым. Широко улыбаясь, он отдавал приказания персоналу пивной, сам обслуживал отъезжающих и благосклонно выпивал с каждым.

— Если попутный ветер занесет вас когда-нибудь в наши широты, приходите прямо к Йенсену, здесь вы всегда найдете приют. А если у вас есть лишние вещи, которые не хочется тащить с собой в море, можете оставить у меня. За хранение денег не беру.

И действительно, многие моряки имели привычку хранить свои лучшие костюмы у бордингмастеров; отправляясь в жаркие страны, некоторые оставляли здесь свои зимние пещи. Волдис ничего не оставил у Йенсена, так как в голове у него роились всяческие планы.

Браттен втянул его с Ирбе в свою компанию.

— Выпьем как следует в последний раз! — крикнул Нильсен. — Теперь долго не придется понюхать вина.

— Может быть, когда будем на месте? — спросил Волдис.

— Нечего и думать, я этих англичан знаю! Дадут мелочь на покупку мыла и марок, и ты можешь подыхать от жажды — никто не сжалится над тобой.

— Тогда не следует пропивать сейчас аванс, а оставить хоть фунт для Буэнос-Айреса.

— А Йенсен что скажет? — Браттен засмеялся. — Он знает, сколько мы получили аванса, и если не пропьем у него все, разъярится, как бык при виде красной тряпки.

И они пили, чтобы угодить Йенсену. После каждого нового заказа лицо бордингмастера расцветало, как георгин на солнце. Стрелки часов уже давно передвинулись за четыре часа, но никто не собирался уходить.

Тогда с парохода прибежал штурман и начал ходить из дома в дом, собирая рассеявшийся по пивным экипаж.

Почти все полученные авансы были уже пропиты, и Йенсен стал отечески поучать:

— Собирайтесь, ребята, на пароход и поберегите последние шиллинги — пригодятся, — затем каждому любезно пожал руку и помог поднять на спину мешки.

Когда пьяные моряки, спотыкаясь и покачиваясь, побрели к докам, Йенсен остановился в дверях пивной, время от времени помахивая вслед уходящим полотенцем, мокрым от пивной пены. После этого он вернулся за прилавок, вытащил узкую длинную конторскую книгу и громадным плотницким карандашом подбил некоторые итоги: два латыша оплатили пансион за четыре недели, а прожили только полторы. Ни один уважающий себя бордингмастер не имел привычки возвращать остаток, а если моряки попадали к нему вторично, старый аванс не принимался во внимание. Будьте добры — за три недели вперед!..

Вот почему бордингмастер стремился как можно скорее устроить своих постояльцев на пароходы. Йенсены не глупые люди!..

Сегодня он ловко одурачил союз и выхватил четыре вакансии у него из-под носа, так как английский капитан был старым знакомым Йенсена. Когда два таких почтенных человека придут к взаимопониманию, можно обойти любой закон.

Было еще одно, пожалуй, самое главное обстоятельство, благодаря которому Волдис так скоро попал на хороший корабль: пасхальные праздники. Бельгийские моряки не хотели выходить в море в канун праздника и намеренно упускали самые лучшие вакансии. Да и моряки других национальностей, не прокутившие еще всех денег, хотели провести праздник на берегу. У судовладельцев есть такая привычка: перед праздником выпроваживать суда в море, чтобы зря не пропадали три дня. Всю предпраздничную неделю они платят грузчикам сверхурочные, чтоб успеть погрузить или, наоборот, разгрузить пароход, и в канун праздника из портов всего света выходят в море тысячи судов.

Моряки шумной толпой отправились в доки, сопровождаемые вездесущими бичкомерами. У многих ноги не слушались, и они выписывали ими сложные вензеля.

Волдис не был пьян, но притворился захмелевшим, чтобы лучше столковаться с новыми товарищами. У ворот дока Браттен запел «It’s a long way»[57], и все ему подтягивали. Они походили на мычащее стадо, которое возвращается вечером с зеленых пастбищ. Дальние страны манили только двоих, остальные уже устали, они так долго брели сквозь туманы и грязь этого мира, что ничего другого встретить в нем уже не рассчитывали.

День выхода в море полон тревоги и лихорадочной деятельности даже на тех судах, где есть постоянные команды. Неизмеримо сложнее проходит он на тех океанских пароходах, где экипаж появляется на борту лишь в последние часы.

Английский пароход «Уэстпарк», на который поступил Волдис Витол, имел водоизмещение в пятнадцать тысяч тонн.

«Уэстпарк» стоял уже на рейде, готовый к отплытию. Дункеман поднял пары, и пароход будто хотел покрасоваться, перед тем как ринуться вперед, в серую, туманную даль. Маленький портовый катер доставил шумливый экипаж на пароход. Уже на сходнях случилась первая авария: у одного кочегара упал в воду чемодан. Раздались первые проклятья…

Поднявшись на палубу, пестрая толпа хлынула в кубрики и затеяла борьбу за лучшие койки. В кубриках было холодно и неуютно. На каждой койке лежал набитый травой полосатый тюфяк.

Волдис бросил свой чемодан и мешок на верхнюю койку, так как там был рядом иллюминатор. Но не успел он отвернуться, как какой-то рыжеватый человек сбросил его вещи на пол и на их место положил свои. Волдис взглянул на рыжего. Это был финн Каннинен — пьяный, злющий, сварливый.

Волдис, не говоря ни слова, подошел и положил свои вещи обратно на койку, а вещи Каннинена поставил на пол.

Финн, пошатываясь, полез на него, бормоча ругательства, но он был настолько пьян, что упал и уже не смог подняться на ноги. На ремне у него висела финка, которую он пытался схватить непослушными пальцами.

Машина начала работать, пароход задрожал. В дверях кубрика показался штурман, не решаясь, однако, войти.

— Ребята, попрошу приступить к работе. Задраим люки и привяжем стрелы.

Сказав это, он поспешил уйти, но кубрик зарычал, как потревоженный в берлоге медведь. Больше всех ругался финн.

— Пошли они к черту со своей работой! Я спать хочу. Если он еще заявится сюда, я пересчитаю ему ребра…

Никто даже с места не тронулся. Многие достали свои музыкальные инструменты: мандолины, гитары и губные гармошки. Играли, орали, кое-кто уже храпел, свалившись на койку.

Появился боцман, старый хромой бельгиец.

— Ребята, идите помогите немного: сейчас выйдем в море, а у нас еще не все в порядке.

И этот призыв был встречен громкими возгласами протеста, но не такими злобными, какими встретили штурмана, — боцмана считали своим человеком. Наконец шесть матросов, в их числе Волдис и Ирбе, вышли на палубу.

Картина страшного хаоса предстала перед их глазами: раскрытые трюмы, люки, валяющиеся в беспорядке на палубе бимсы, перекладины. Погрузочные стрелы свободно раскачивались из стороны в сторону, поскрипывая при каждом движении парохода и ударяясь одна о другую. В этом хаосе и трезвому человеку трудно было разобраться.