— Господин Витол, вам сегодня никуда не нужно идти? Да откройте же глаза, голубчик! Уже утро. Ах, боже, боже, таковы они все, эти молодые! Пьют до тех пор, пока душа принимает, и тогда уже не хотят ничего знать. Проснитесь, ведь уже половина восьмого.

Минут пять Андерсониете безуспешно пыталась разбудить Волдиса, свалившегося в кровать одетым и обутым. Он уже наполовину проснулся, только не в силах был открыть глаза. Пытаясь слабо отмахнуться рукой, чтобы его не будили, он что-то бормотал, но Андерсониете не оставляла его в покое.

— Ну, поднимитесь и сядьте хоть. Подумайте хорошенько, нет ли у вас каких дел, а потом ложитесь и спите сколько угодно.

Наконец Волдис поднялся и сел, немного приоткрыв глаза, но тут же зажмурился, ослепленный ярким дневным светом. Он был страшен — бледный, с потухшими глазами, свалявшимися волосами.

— Который час? — выговорил он наконец осипшим голосом.

— Я же сказала, половина восьмого.

— Половина восьмого… Половина восьмого… В восемь везде начинается работа.

— Может быть, и вам надо начинать?

— Не знаю. Возможно. Точно не знаю. Дайте подумать.

— Вчера вы пришли в таком виде, что стыдно было смотреть. Не могли подняться по лестнице, пришлось помогать. А такой приличный парень, ай-ай-ай! Некрасиво!

Волдис начал вспоминать. Лица, контора, пивная. Да, он действительно много пил, потом болтал всякую чепуху, обнимал каких-то незнакомых людей. Позор… Какой позор!.. А что он делал внизу у ворот? Приставал к незнакомому парню. С ним была девушка…

Он схватился за голову и застонал от стыда и злости…

— Не хотите ли чаю? Или, может быть, кофе? Я сейчас сварила.

— Брр! Чтобы я сегодня что-нибудь съел? Да заплатите мне хоть тысячу латов. Пить мне хочется, все горит. Горло пересохло, как старый пастал на солнцепеке.

— Вот видите, как плохо, когда перепьешь. Зачем так напиваться?

— Это со мной впервые. Я еще никогда так не напивался, а вчера случилось.

— С приятелями, что ли?

— Да, были и приятели. Но главное… к черту, у меня ведь есть работа! Да, вчера наклюнулась работа. Потому и попойка была. Половина восьмого. Тогда нечего больше медлить.

Волдис встал и начал искать шапку, но вдруг у него так закружилась голова, так ему стало нехорошо, что пришлось скорее сесть. Эх, если бы сегодня не идти на работу! Какой он сейчас работник! Голова как котел. Нет, пить он больше никогда не будет. Все равно — есть работа или нет, но за водку он работу покупать не станет.

— Да, госпожа Андерсон, надо идти. Будь что будет, а до вечера надо выдержать. Одно хорошо: я теперь получил урок. Больше в рот не возьму это зелье!

— Мой Эрнест тоже так хвалился в похмелье, а потом скоро забывал о своем зароке.

— Я себя знаю, меня больше не проведут.

Волдис опять попытался встать, кое-как разыскал шапку и вышел. Он надеялся, что на свежем воздухе ему станет лучше. Но как только в лицо пахнула первая струя воздуха, тошнота опять подступила к горлу, свела внутренности, и ему с большим трудом удалось удержаться от рвоты.

Он торопился. Не доходя до ворот Лаумы, перешел на противоположную сторону, стараясь не смотреть в сторону калитки.

«А вдруг она встретится? Как я взгляну ей в глаза? Что она теперь обо мне думает? Пьяница, безобразник, задира! Ищет предлога подраться на улице с незнакомым парнем… Позор! Разве с такими намерениями я ехал в Ригу?»

Сердце внезапно сжала щемящая боль. Злость и тоска сдавили сердце. С завистью смотрел он на встречных. Все шли свежие, умытые, их не пугал наступающий трудовой день, словно страшный кошмар.

Как он дотянет до вечера?

Совсем не нужно было быть знатоком иностранных флагов и знать, что означают красно-белые полосы и синие звезды, чтобы сразу же, войдя в Экспортную гавань, безошибочно сказать, что это американский корабль. Он один таким исполином высился у берега со своеобразным прямым, как у военного корабля, и низким носом. Высокие и широкие мостики, палубы, похожие на обширные поля, труба с зелеными полосами и красным крестом посередине — все выглядело внушительно. Да, там, за океаном, откуда пришел этот гигант, находилась богатая страна. Там жили счастливые богачи, ежегодно во всех уголках мира собиравшие обильный урожай золота. Мировая война давно стихла, оружие успело заржаветь, а страны-победительницы стонут под гнетом долгов, расплачиваясь за победу, купленную дорогой ценой. Дядя Сэм подсчитывает проценты… проценты… Победа стоит денег, много золота, а также человеческих жизней — что, правда, менее существенно.

Когда Волдис подошел к американскому пароходу, на набережной стояло около сотни человек. Они смотрели не столько на громадный пароход, сколько на небольшого человека с серой записной книжкой в руках. Куда бы он ни пошел, толпа следовала за ним. Поминутно кто-нибудь из более решительных подходил к нему и робко произносил несколько слов. И каждый раз человечек сердито отмахивался, резко обрывал говорившего и поворачивался к нему спиной.

Карл сидел на железной свае причала, молчаливый и раздраженный.

— Наконец-то пришел! — укоризненно сказал он, когда Волдис подошел к нему. — Еще немного — и потерял бы работу.

— Почему? Ведь еще нет восьми.

— Это неважно. Если бы форман стал вызывать по списку к люкам и тебя не оказалось, перечеркнул бы фамилию — и конец.

— Да ведь он обещал!..

— Они много обещают!

— Гм! Может быть, и так. Красивый пароход, правда?

— Он не мой.

— Неплохо было бы на таком прокатиться.

— Ты думаешь? Правильно — доллары! Но и поработать придется.

— Не больше ведь, чем на других иностранных пароходах.

— Взгляни, Волдис, как они носятся по палубе. Как угорелые! Ты видел, чтобы на каком-нибудь другом иностранном пароходе матросы так работали? Они жмут, как на сдельщине, за что ни возьмутся — стараются изо всех сил, пока пот не прошибет.

— Почему же они так гонят?

— Не знаю. Возможно, это дисциплина, но, мне кажется, главная причина — привычка. Тебе ведь известно, что американцы работают по разным там системам, рассчитывая каждое движение. Они так привыкли к быстрым, потогонным темпам, что совсем не умеют работать медленно. Так же, как мы. Ты думаешь, если бы тебя приняли на работу с поденной оплатой, ты бы смог работать с прохладцей? Никогда в жизни! Ты уже настолько испорчен, что спокойная, осмысленная работа казалась бы преступлением.

— Почему это так?

— В этом повинна безработица. Если бы у нас здесь, в Риге, оказалось столько работы, что ее хватило бы всем латгальцам и приезжающим из провинции, тогда мы установили бы цену на свой труд. О, тогда бы они платили! Пальцы кусали бы от жадности, а платили бы как следует. Им пришлось бы платить. А попробуй сейчас сказать: «Я за эту плату не буду работать!» Сотни других согласятся встать на твое место. Нечего и думать об улучшении положения в стране, где рабочий у рабочего вынужден выхватывать кусок хлеба.

— Говорят, во Франции столько работы, что рабочих ввозят из-за границы. А заработная плата там все равно низкая.

— Ее снижает импортируемая из-за границы рабочая скотинка и…

Карл не окончил фразу: окруженный толпой, форман вынул записную книжку и встал на сваю.

— Слушайте! В первый номер пойдет пятнадцать человек.

Назвал фамилии, указал, кому куда идти.

— Идите, готовьте мостки и открывайте люк!

Вызванные поднялись на пароход, Затем форман перечислил рабочих, идущих ко второму люку.

— В третьем номере товаров для Риги нет, его открывать не будут!

Волдис с Карлом были назначены в четвертый трюм. Они сговорились работать вместе.

— Это труднее, чем на угольщике? — тревожился Волдис. — Если бы у меня голова была в порядке, я бы не боялся. Раз уж такие старики выдерживают, неужели я не выдержу? Но в таком состоянии…

— Выпей бутылку сельтерской, это освежает. Начнешь работать, похмелье пройдет само собой. Испарится с потом.