— Я говорю — карамболь был! — упорствовал один.

— Не мели глупости, я видел, что не было! — спорил другой.

Скорее всего они попытались бы разрешить спор кулаками, если бы маркер не позвал на помощь дюжего официанта из нижнего этажа, который быстро успокоил их разгоряченные головы.

Форман опять начал обнимать Карла.

— Я люблю таких парней, как ты, — лепетал он, брызгая на него слюной. — С такими парнями я с удовольствием выпью. Не то что с каждым шалопаем, кто пригласит. Ты не бойся, тебе работенка будет. И твоему приятелю будет. Если я дал слово, на меня можно положиться. Как зовут твоего приятеля? Витол? Я его записал или нет? Не знаешь? Тогда я взгляну. — Непослушными пальцами он нащупал записную книжку, долго перелистывал ее, пока нашел нужное. Разбирал по складам, считал. — Витол, говоришь? Нет, здесь нет Витола… — Записал Волдиса и взглянул через стол. — Ты, Витол, у меня записан. Приходи завтра в Экспортную гавань, на «американца».

— Благодарю, господин форман.

— Только молчи, никому ни слова. Если кто спросит, скажи, что ничего не знаешь ни про «американца», ни про список. Не могу же я один взять на работу всю Ригу. Я взял тех, кто мне нравится. А нравятся мне ребята, которые любят весело пожить, вот, например, ты и твой приятель, вы мне нравитесь.

Прошел час. Волдис совсем размяк, разнежился. Хотелось говорить о себе, о своих стремлениях и несправедливостях жизни. Обнять бы кого-нибудь, горько улыбаться и шептать грустные слова. Эти люди были так милы, добродушны. Они товарищи и хорошо понимают друг друга… И какой славный человек сидит по ту сторону стола, держит в руках записную книжку. За какую-то бутылку водки он записал на работу. Добрый, добрый человек…

Никто уже не хотел пить, пиво и вино больше проливали на пол, чем пили.

— На сегодня хватит, — бормотал форман. — Барышня, сколько мы должны?

— Сейчас. Сколько у вас было? Полштофа, полштофа, полштофа, пиво, жаркое, лимонад… Пожалуйста, тридцать два лата сорок сантимов.

— Сколько нас здесь? — застольный оратор с трудом поднялся и начал считать: — Одни, два, четыре, шесть, семь… Да, семь. Высчитай, сколько приходится на человека.

— Нас восемь, а не семь! — пробормотал кто-то пьяным голосом.

— Что ты врешь! — вполголоса оборвал его тот же оратор. — Неужели ты и его считаешь? — указал он на формана.

— Его нет… нет. Это дело другое. Только мы, сколько нас тут есть.

— Получается по четыре лата шестьдесят три сантима на брата! — объявил форман.

— Ну, это пустяки.

— Ни черта мы не можем пропить.

— Платите деньги.

Раскрыли кошельки, развязали узелки, завязанные на носовых платках, собрали деньги. Вытащил кошелек и форман, но распорядители набросились на него с таким возмущением, что ему оставалось только махнуть рукой и положить деньги обратно в карман.

— Нет так нет. Я не навязываюсь. Но только знайте — завтра с утра в Экспортную гавань. И никому ни слова. Понятно?

— Ну конечно, хозяин.

— Барышня, получите деньги. Пол-лата вам.

— Спасибо, господа. Добрый вечер, господа. Благодарю вас, господа.

Тяжелыми, неуверенными шагами спустился Волдис с лестницы. Дождь продолжал лить. У двери пивной прогуливались несколько человек. Они час за часом терпеливо ждали выхода формана. Завистливо посмотрели они на Волдиса: у него было несколько латов, за которые можно было купить себе работу.

— Кто это такие? — Волдис с трудом ворочал языком. — Чего им здесь надо? Карл, проклятый, куда ты девался? Я должен идти домой?

— Эх, Волдис, жизнь все-таки хорошая штука, надо только уметь жить!..

— Что ты сказал? Прекрасная? Что прекрасно? Жизнь? Возможно… не знаю. Ты… теперь пойдешь к… Милии?

— Милия славная девушка. Конечно, я пойду к ней.

— А что ты там будешь делать?

— Это моя тайна. Найди себе такую Милию, тогда узнаешь.

— И уже нашел.

— Кто она?

— Милия… Может быть, это Милия… может быть, Тилия, не знаю…

— Иди домой, Волдис, ты пьян.

— Сам ты пьян. Я еще держусь.

— Ладно, Волдис. Давай руку, попрощаемся.

— Боже ты мой, как жалко расставаться! Такими молодыми больше не встретимся. Прощай, прощай! Передай привет Милии! Только… не говори ей, что я напился как сапожник. Не скажешь?

— Не скажу, не скажу, если не хочешь.

— Ну, тогда иди. Может быть, жизнь и правда хороша. Завтра придет «американец». «А-ме-ри-ка-нец!» Тьфу! Меня… тошнит…

***

— Улица Путну! — резко выкрикнул кондуктор.

Волдис выбрался из вагона, неуверенно ухватился за столб у трамвайной остановки. Он уже не помнил, как сел в трамвай, как доехал.

Улица, дома, люди, лошади — все с головокружительной быстротой вертелось вокруг. Все предметы ожили. Мостовая, словно дразня, убегала из-под ног, а забор, стоящий невдалеке от мельницы, стремительно побежал навстречу Волдису и стукнул его в лоб. Но боли он не ощутил, он только почувствовал легкий толчок и что-то теплое, мокрое на щеке. Он не мог понять, почему встречные с таким удивлением смотрят на него, оборачиваются и усмехаются. Какая-то старушка укоризненно покачала головой.

— Молодой человек, а так напился. Как не стыдно?.. Оботрите хоть кровь…

— Вы сказали: кровь? Да, у меня есть кровь. У каждого живого человека есть кровь. Я знаю, вам она не нравится потому, что она красного цвета. Налейте себе в жилы молока, тогда вы станете красивой… А я… этого не сделаю…

Он шел дальше, глядя вперед широко раскрытыми глазами. Ему казалось, что он когда-то видел эти черепичные крыши, показался ему знакомым и запах селедки, доносившийся из дверей лавки. Он хорошо знал эти высокие деревянные ворота, у которых стояли бледная девушка и худощавый парень.

«Почему они вечно торчат там? Зачем эта девчонка выходит на улицу, а этот парень постоянно стоит рядом?.. Парень… что он здесь делает? Я хочу знать, что ему здесь нужно».

Пошатываясь, Волдис приближался к воротам. Девушка широко раскрытыми глазами смотрела на него. Узнав, она потупилась и покраснела. Худощавый парень, засунув руки в карманы, стал посреди тротуара и нагло уставился на него. Парень усмехнулся и засвистел.

«Щенок!» — подумал Волдис. Подойдя к нему вплотную, он остановился, засунул руки в карманы, засмеялся и тоже стал насвистывать. Парень вытащил руки из карманов и сделался серьезным.

— Ну что, молодой человек? — заговорил Волдис. — Сегодня у вас нет семечек? Почему вы их не грызете? Почему не сплевываете на меня шелуху? Поищите, может, в карманах найдется еще какое-нибудь завалящее семечко? Плюньте в меня, ведь я пьян. На пьяных можно плевать, их нечего опасаться. Ну-ка, рискните!..

Он вызывающе шагнул вперед, и его противник попятился.

— Отстань, сволочь! — прошипел он тихо.

— Плюнь же, артист, сейчас подходящий момент! Ты так ловко это делаешь. И, будь любезен, убирайся с тротуара. Сворачивай направо, обязательно направо. Боюсь, как бы не наступить тебе на ногу. Какой номер обуви ты носишь? Погоди, артист, не беги. Я не полицейский, в участок тебе не придется идти.

Худощавый парень, все время огрызавшийся потихоньку, теперь счел благоразумным уступить дорогу. Он вернулся к девушке, состроил гримасу и показал пальцем на Волдиса.

Девушка смотрела в сторону.

— И если ты хочешь знать, шелуха подсолнечная, во мне восемьдесят два килограмма чистого веса. На военной службе я немного обучался боксу. Совсем небезопасно плевать на восемьдесят два килограмма.

— Ах ты прощелыга! — кричал издали худощавый, но Волдис больше не обращал на него внимания.

«Пьян… ужас, как ты пьян, Волдемар Витол, не за этим ты ехал в Ригу. Волдис… Волдис… Но кому до тебя дело? У тебя нет своей Милии, ты один на свете. И для чего вообще нужны такие Милии?»

Весь мир казался желтым, как песок на берегу моря. Весь пятиэтажный город был желтым.

— Да, паренек, — раздался совсем близко чей-то голос, — не надо пить, если не умеешь.

Но это всего лишь какой-то прохожий. Не слушать же каждого прохожего!