Фильм оказался увлекательным. Яннингс!.. Это имя говорило само за себя.

Взволнованные виденным, Лаума и Волдис молча ехали домой. Лаума нахмурилась. Волдис взял в свои руки ее огрубевшие от работы пальцы.

Что скажет мать? Рано или поздно, она все равно узнает. Лаума задумчиво покачивала головой. О, она все-таки поступила слишком опрометчиво. Человек ждал ее весь вечер, может, ждет до сих пор…

У ворот стоял Альфонс Эзеринь. Когда Волдис на прощанье подал Лауме руку, он не разглядел Эзериня, притаившегося в темноте. Лаума первая заметила его; она вздрогнула и вопросительно взглянула на Эзериня. Теперь и Волдис увидел его.

— Добрый вечер! — сдержанно приветствовал он Эзериня.

Тот сделал вид, что не слышит. Он был навеселе, но держался на ногах довольно твердо.

— Я сказал: добрый вечер! — повторил Волдис.

И на этот раз Эзеринь притворился глухим и, не обращая внимания на Волдиса, обратился к Лауме, цинично усмехаясь:

— Ты знаешь, что делать в свободное время, — сказал он язвительно, — пока дома никого нет… Ну да, в Риге есть куда пойти…

Лаума молчала. Волдис не уходил, ожидая, что будет дальше. Некоторое время царило неловкое молчание. Вдруг Эзеринь резко повернулся в сторону Волдиса и скрипнул зубами.

— Чего вы здесь стоите? Что вам надо?

— Я прощаюсь со своей знакомой, — спокойно ответил Волдис. — А зачем вы здесь стоите? Что вам здесь нужно?

Эзеринь подпрыгнул, как молодой петух, подошел к Волдису, насмешливо оглядел его с головы до ног, потом неожиданным движением выдернул у Волдиса галстук.

Волдис сжал кулаки и едва сдержался, чтобы не ударить наглеца. Эзериню только того и надо было.

— Что, паразит, боишься? А ну, давай выходи, ты, шляпа! — Удивительно, откуда в нем бралось столько наглости!

Волдис двинулся ему навстречу. Его душила злоба.

— Замолчи, гнида! — тихо сказал он. — Ни слова больше!

— Не бей его, Волдис! — умоляла девушка и схватила сжатый кулак Волдиса. — Не обращай внимания на то, что он говорит. Уходи! И ты, Альфонс, тоже уходи.

— Ты эту девчонку оставь в покое! — крикнул Эзеринь. — Чтобы я больше не видел тебя с ней!

«Вот она какая! — с огорчением подумал Волдис. — Все-таки жалеет своего поклонника».

— Ну ладно, ладно, — сказал он и собирался уже уйти, но Эзеринь опять загородил ему дорогу.

— Ты ей кто? — вспылил Волдис. — Отец или муж?

— Не твое дело.

— Дай пройти, не прыгай, как воробей.

— Волдис, не бей его! — закричала опять Лаума, когда Эзеринь дал оплеуху Волдису.

Но Волдис уже не мог сдержаться и бросился вперед. В его руках барахталось живое тело, он ощущал временами короткие резкие удары ногами, кулаками, но боли не чувствовал. Его рука поднималась и опускалась, поднималась и опускалась, каждый раз натыкаясь на что-то гладкое, теплое, твердое. Потом вдруг Эзеринь упал, скорчился и так закатил глаза, что даже в темноте были видны белки, затем застонал, захрипел. На губах показалась кровавая пена.

— Что это с ним? — Волдис испуганно повернулся к девушке.

— У него падучая. Поэтому я и предупреждала тебя, чтобы ты не бил его. Это с ним всегда случается, когда его бьют.

Волдис оглянулся вокруг, ища какой-нибудь сучок или щепку, но, не найдя ничего, вытащил из кармана карандаш с надетым на него металлическим наконечником. Опустившись на колени, он с трудом разжал им крепко стиснутые зубы эпилептика.

— Где он живет? — спросил Волдис.

— Довольно далеко.

— Здесь его оставлять нельзя. Покажи мне дорогу.

Волдис поднял на руки скорчившееся в припадке тело и понес. Лаума шла рядом. В продолжение всего пути они почти не разговаривали. Несколько раз Волдис останавливался, клал Эзериня на землю и отдыхал.

Возле своего дома Эзеринь пришел в сознание. Изнуренный и обессиленный, он выскользнул из рук Волдиса и хотел идти дальше один, но, пройдя несколько шагов, зашатался и снова упал на руки Волдису. Они прошли во двор, поднялись по лестнице. Эзеринь, как больной ребенок, доверчиво склонил голову на плечо Волдиса. Он, вероятно, забыл обо всем. Лаума позвонила. Кто-то довольно долго возился с ключом, затем дверь открылась, и навстречу им вышла маленькая, сухонькая старушка — мать Эзериня.

— Мы нашли его на улице, — сказал Волдис.

Но старушка не стала слушать его объяснений.

— Сынок, сынок, что это с тобой опять случилось?! — кинулась она к Эзериню. Она гладила, обнимала его, а потом бережно повела в комнату и больше не вышла.

Волдис закрыл дверь.

— Пойдем, она теперь справится…

— Да, она к этому привыкла. Ведь это не впервые.

И опять всю дорогу это тягостное молчание. Молча они простились и разошлись по домам. Вся радость этого вечера улетучилась. В воротах Волдис обернулся, чтобы взглянуть на Лауму, но ее уже не было. Сонная, недовольная Андерсониете впустила Волдиса.

— Какая-то барышня вас искала.

Какая барышня? Милия? Кто же, кроме нее, станет его разыскивать.

— Просила напомнить вам, чтобы не забыли прийти в воскресенье.

— Ах да, знаю. Благодарю вас.

Да, послезавтра его будут ждать. Зачем она опять приходила? Напомнить? Не надеялись на его намять? Или, может, он сам ей нужен?

Только пойдя в комнату и засветив лампу, Волдис заметил, что его правая рука ободрана, на ней запеклась кровь. Он перевязал руку и уселся за стол. Так он просидел всю ночь, думая тяжелую нескончаемую думу… о девушке, которую пытались продать за бутылку водки и горсть конфет.

Шел снег. В воздухе мелькали крупные слипшиеся, мокрые хлопья, похожие на комки грязной ваты. Было безветренно, и сырой холодный туман бессильно повис над улицами и площадями.

Волдис сидел за столом и глядел в окно. Цепная собака во дворе сердито отряхнула мокрый снег и полезла в конуру. По тротуару спешила женщина с кувшином молока; она вышла на улицу без чулок, и тающий снег крупными каплями стекал по голым ногам. Скверная сегодня погода, ненастная и холодная.

В углу у затопленной печурки сушились дырявые носки и пара перчаток, распространявшие неприятный запах мокрой шерсти. Декабрь. Два раза выпадал снег, но на второй день он уже таял. И сегодня будет то же самое?

Волдис встал и принялся ходить по комнате. Подошел к печке, поворошил дрова. Долго смотрел он в одну точку, силился думать, сосредоточить внимание на чем-нибудь определенном, но мысли разбегались, бесцельные, серые, поверхностные.

Вот уже две недели, как он не работал. Каждый день с утра отравлялся в порт, обходил все пароходы, торопливо возвращался в город и до самых сумерек дрог у дверей конторы, выпрашивая и разыскивая работу, и, ничего не добившись, усталый, возвращался вечером домой. Самая тяжелая работа не утомляла его так, и никогда он не чувствовал себя таким разбитым, как в эти дни безработицы

В порту наступило затишье. Пароходы приходили с углем, выгружали его и спешили в Финляндию, чтобы успеть до наступления зимних холодов вывезти грузы из замерзающих северных портов. Там торопились, там платили высший фрахт и судовладельцы совершали выгодные сделки. А в Риге росла безработица, рабочие проедали свои скудные сбережения и с тревогой смотрели в будущее.

Порт приходилось навещать ежедневно, независимо от того, были виды на получение работы или нет; третьего дня Волдис не пошел, просидел весь день дома над книгами и упустил пароход: именно в этот день пришло шведское моторное судно и набирали рабочих. Карл получил работу на этом судне. Огорченный неудачей, Волдис собирался махнуть рукой на поиски работы и выждать, когда настанут лучшие времена. У него еще оставалось немного денег, возможно, что их хватит до наступления холодов. Когда северные порты замерзнут, навигация в Риге оживится. Но на душе все же было неспокойно, и он каждое утро вместе с рабочими снова шел в порт.

Вечерами лампа на столе Волдиса никогда не гасла раньше полуночи. От умственного напряжения он чувствовал себя очень утомленным. Сквозь летний загар начинала проглядывать желтизна. Кое-кто из товарищей уже спрашивал, здоров ли он. Но он не был болен.