Наконец-то открылся путь в землю обетованную…

На «Виестуре» все три хозяйственные должности — стюарда, кока и уборщицы — занимали женщины.

Обязанности кока выполняла пожилая женщина, вечно утомленная, флегматичная и неопрятная. Находить в тарелке с кушаньем женские волосы стало настолько обычным явлением, что этому никто уже не удивлялся.

Стюардесса была моложавая женщина, очень кичившаяся своим привилегированным положением: капитан, пожилой холостяк, предоставил ей большую свободу в хозяйственных делах. От дурного или хорошего настроения этой спесивой дамы зависело качество обедов и ужинов. Случалось, что она трижды в день подавала селедку — то жареную, то соленую с луком; иногда целую неделю подряд пичкала весь экипаж (исключая, конечно, капитана) всякими кашами — манной, рисовой, мучной «болтушкой» с салом. Капитану и себе она готовила отдельно, и всегда что-нибудь получше. Часто для супа выдавали мясо с таким душком, что его впору было только за борт выбросить, но стюардесса категорически запрещала такое неслыханное расточительство: по ее мнению, мясо можно было провернуть через мясорубку и приготовить отличные котлеты или фрикадельки.

Вполне понятно, что вся команда, не исключая штурманов и механиков, смотрела на эту женщину с открытой неприязнью. Пробовали говорить об этом с капитаном, но безуспешно: капитан относился к ней благосклонно, так как она сохранила еще некоторую миловидность.

Уборщицей была совсем молоденькая девушка. Некоторые величали ее мадемуазель Жения, другие звали просто Женией. Занятая выполнением своих многочисленных обязанностей, она носилась из одной каюты в другую, выколачивала дорожки, убирала постели, мыла полы, наливала в графины воду. Свободное время она проводила в камбузе, помогая кухарке чистить картофель и рубить мясо.

Иногда к ним присоединялась и стюардесса. И тут начиналось стрекотанье, перешептывание, сплетни — доставалось решительно всем; все, что ни происходило на пароходе, на следующий день становилось им известным.

Многие были недовольны присутствием женщин на судне, и больше всех — старый дункеман.

— Бабы на пароходе — это непорядок, — ворчал он. — Ты еще только собираешься сказать слово, а эхо уже раздается по всему пароходу. Да и потом — что это за порядок: где кок мужчина — обед всегда готов вовремя, а здесь — когда кухарке заблагорассудится. Мужчину ты можешь выругать, а этим барышням скажешь словцо покрепче — захнычут да потом еще осрамят тебя.

Действительно, порядка не было. Иногда обед подавали за четверть часа до окончания обеденного перерыва, и приходилось наскоро, обжигаясь, глотать его, чтобы успеть вовремя поесть. В злоупотреблении своим влиянием стюардесса зашла так далеко, что начала распоряжаться штурманами: господин капитан приказал то-то и сказал то-то! От нее зависело, кто сколько получал аванса. Матросы шли сначала к ней, излагали свои «неотложные» нужды, заискивали и угождали, затем она говорила с капитаном, и ее ходатайства имели неизменный успех.

Темными осенними ночами трюмные, разгружая шлак и золу, иногда видели, как чья-то фигура в накинутом на плечи пальто пробиралась по коридору к каюте капитана. Эти ночные посещения ни для кого не были секретом, о них говорили совершенно открыто, с легким оттенком презрения, но не без зависти. Ведь стюардесса как-никак была женщина и в дальнем плавании по океану могла покорить сердце не одного моряка.

Насколько осложняется жизнь на море, когда на пароходе находится женщина, в скором времени убедился Ирбе. Волдис заметил, что его друг все дольше задерживается в камбузе. Он с удовольствием болтал с Женией. Часто после ужина, когда девушка кончала уборку кают-компании, Ирбе заходил в каюту, где жили Жения с кухаркой. Не думая о предстоящей вахте, он проводил там без сна все свободные часы. Когда кухарка начинала ворчать, что ей мешают спать, они с Женией выходили на палубу.

Однажды Ирбе перегружал уголь в бункер, грохот тачки раздавался чуть не на весь пароход. Поглощенный работой, он не слышал, как в межпалубное помещение вошла Жения. Коптилка чадила, и Жения фыркнула носом.

— Ой, как здесь темно! — тихо воскликнула она. — Здесь нет крыс?

— Сколько угодно! — отозвался Ирбе. — Хочешь посмотреть?

Нет, крыс она не хотела видеть.

— Тебе далеко возить уголь?

— О да, видишь в том углу кучу? Когда перевезу ее, придется лезть с лопатой в бункер.

Он высыпал уголь в люк бункера и, скрипя колесом тачки по угольной крошке, исчез в темном углу. Жения побоялась остаться одна, — ведь здесь было так много крыс, — она пошла за Ирбе. Грохот тачки стих.

Немного спустя на палубу вышел Волдис, кончивший свою вахту. Он вытирал лицо, всматриваясь в ночную темноту, откуда доносились мерные вздохи спокойного, величественного моря. Мимо него прошла женщина.

— Добрый вечер, Жения! — поздоровался Волдис.

Девушка остановилась. Ее лицо осветила электрическая лампочка, — оно было выпачкано угольной пылью.

— Где это вы были? — расхохотался Волдис.

— А что? — удивленно откликнулась Жения.

— Посмотрите на свое лицо.

— Ах, вот что! Видите, у нас в камбузе вышел весь уголь. Ходила в межпалубное помещение узнать, нет ли там угля.

— Почему же вы ничего не сказали нам, кочегарам? Мы бы вам подняли несколько ведер.

— Правда? Мне и в голову не пришло…

Жения еще не раз появлялась на палубе с измазанным лицом, а посреди недели ей пришлось устроить стирку.

— Не понимаю, что это за пароход! — жаловалась она кухарке. — Все пылится, все грязнится, ни к чему нельзя притронуться.

— Уж известно — угольщик… — вздохнула кухарка, почесав голову; несколько волосков при этом упало в котел с супом…

Это случилось по ту сторону океана, вблизи Ньюфаундленда, через несколько дней уже должны были показаться огни лонг-айлендских маяков. На пятнадцатый день плавания запели ванты корабля и антенна, мощные порывы ледяного ветра всколыхнули гладкую поверхность океана и началось сильное волнение. Ветер, днем достигавший лишь шести-семи баллов, к полуночи задул с силой до одиннадцати баллов. К восходу солнца он немного стих, чтобы затем превратиться в настоящий шторм.

Нечего было и думать о дальнейшем движении вперед. Судно развернули против ветра и под неполным паром удерживали против бушующих волн, которые одна за другой перекатывались через палубу. Женщины ходили бледные и растерянные, мужчины отчаянно ругались.

Около полудня гигантская волна скрыла под собой носовую часть парохода и сорвала переднюю обшивку капитанского мостика. Радист поймал сигнал «SOS»: в нескольких милях к северу тонул большой норвежский пароход; он лишился винта, и шторм кидал его во все стороны.

Офицеры наблюдали в бинокли с капитанского мостика «Виестура» за отчаянной борьбой парохода с разбушевавшейся стихией. Норвежцы сигнализировали флажками, можно было различить фигурки людей, машущих шапками и платками.

«Виестур» повернул к северу и через полчаса подошел к «норвежцу» на расстояние в двести метров. Подойти ближе было небезопасно: нечего было и думать о том, чтобы в такую волну спустить спасательные шлюпки.

«Виестур» держался вблизи «норвежца» больше часа. Вскоре пароход исчез в волнах — очевидно, крышки люков не выдержали. Несколько минут на этом месте бурлил водоворот, бушевавшие волны выбросили на поверхность доски, спасательные круги и шлюпку — и опять, насколько хватал глаз, на всем необозримом водном пространстве «Виестур» остался один.

Кочегары спали теперь или возле машины, в кладовой или около трубы, наверху, на котельных решетках. Добраться до кубрика было невозможно: на палубу то и дело обрушивалась масса воды, погребая под собой люки, лебедки и поручни. Койки в кубриках намокли.

Так прошел день. Бушующий океан погрузился во мрак. Всю следующую ночь буря завывала, как громадная стая волков. Наступило утро. Отстояв вахту, Волдис с Ирбе вышли на палубу. Мимо них взволнованно бегали люди. По выражению их лиц и жестам можно было догадаться, что случилось что-то ужасное.