— Тебе бы куда-нибудь в дальнее плаванье — этак на месяц, да чтобы все время была сильная качка. Тогда ты привыкнешь. А сейчас нам приходится быть в пути дней пять-шесть, самое большое десять. Так никогда не станешь моряком.

— А Волдис? Почему он привык?

— У него, Гинтер, нутро другое.

Точно назло Гинтеру, ветер начал пошаливать еще в канале. Невесело гудела радиоантенна, и небо покрывалось свинцово-серыми тучами.

Наполнив бункера, пароход остался на ночь там же, на месте. Отправились только наутро и после полудня вышли на ливерпульский рейд. Пока пароход шел через гавань, Волдис был свободен и сидел у трубы на шлюпочной палубе. Антенна пела тоскливую, зловещую песню, и морские просторы вдали расцветали белыми гребешками. Но это было только начало — ветер еще не вошел в силу.

Одновременно с «Эрикой» из гавани вышел трехтрубный океанский лайнер. Некоторое время оба парохода шли рядом. На палубе лайнера группами разгуливали пассажиры. Ветер доносил обрывки музыки. Вскоре гигант, выбравшись из узкого фарватера рейда, развернулся, забурлила вода под тремя винтами, и пароход быстро проскользнул мимо «Эрики». Через Атлантику, в богатую, манящую всякими возможностями страну — Америку — уехало несколько сотен человек в надежде стать счастливыми. Некоторым, может быть, это и удастся. Но большинству? Что найдут они там, на краю света?

Волдис долго провожал взглядом красивый пароход и почувствовал острую зависть: с какой радостью он пустился бы вслед за ним! Удастся ли ему это когда-нибудь?

Матрос на баке пробил четыре склянки. Надо было идти за кофе, сейчас сменится вахта,

И кочегары и Гинтер огорчались не зря. Уголь был никудышный: горел слабым красным огнем, спекался на колосниках и почти весь превращался в шлак. Всю вахту кочегары не выпускали из рук лопаты и ломы, все четыре часа прошли в беспрерывной чистке топок. За какой-нибудь час они заполнялись шлаком, забивавшим колосники так, что прекращался доступ воздуха и уголь слабо тлел.

Котельная была забита кучами шлака и золы, и трюмные каждую вахту выгружали наверх по пятьдесят-шестьдесят ведер, — а это чрезвычайно много для шеститопочного парохода. Почти все время уходило на выгрузку золы. Чтобы кочегарам хватало угля, трюмные в свободные часы поднимались на бункерную платформу и ссыпали уголь в боковые бункера.

Зюйд-вест разбушевался ночью. «Эрика» была на полпути в Кардифф, где ее ожидал груз. В хорошую погоду она могла бы достигнуть гавани на следующее утро.

Ветер дул с такой силой, что люди, находившиеся на палубе, не могли дышать. Ветер выплескивал суп из посуды, и пока доносили миску до кубрика, она была почти пуста. Навстречу, по проливу Святого Георга, катились громадные волны. Идущий порожняком пароход высоко поднимался над водой и под напором ветра еле двигался вперед: волны кидали его с боку на бок, и он тяжело подпрыгивал на их гребнях. С полуночи до рассвета «Эрика» прошла всего около пяти или шести морских миль.

Поднялась такая буря, что, несмотря на все усилия кочегаров, машина не в силах была двигать пустой корпус парохода навстречу ветру. При работе машины на полную мощность «Эрику» относило назад на милю в час.

Волна за волной перекатывались через высокие палубы. Вокруг все падало, звенело, грохотало. От качки неплотно прикрытые двери со страшным треском колотились о стенки, не давая возможности уснуть. В кладовой опрокинулись банки и вылилась краска. Тарелки летали по воздуху, и их приходилось держать на коленях, но при такой качке невозможно было даже усидеть на месте. Все ходили, как пьяные, держась за стены.

Окончательно убедившись, что двигаться вперед нет никакой возможности, капитан ввел пароход под укрытие какого-то острова и распорядился бросить якорь. Здесь уже стояло несколько пароходов. Пришлось проторчать тут весь день. К вечеру ветер немного стих, и пароходы один за другим опять вышли на широкие морские просторы. Не прошло и получаса, как их опять настигли порывы бури, и пароходы раскидало по морю в разных направлениях — более сильные держались на месте, слабые ветер гнал обратно. «Эрика» в этой компании была самым слабосильным пароходом.

Чиф Рундзинь побежал к кочегарам:

— Ну, в чем там дело? Неужели нельзя пар поднять? Нас обгоняют разные тачки, над нами начнут смеяться.

— Дайте хороший уголь, — мрачно проворчали кочегары. — Булыжниками пару не нагонишь.

Манометр показывал все время сто сорок фунтов, стрелка опускалась иногда даже до ста двадцати.

Затем произошла авария, хуже которой могла быть разве только потеря винтов: испортилось рулевое управление — оно работало только в одну сторону. Поднялась страшная суматоха. Капитан, штурманы, механики с криком бегали, размахивая руками, не зная, что делать. Все кричали, торопя чифа, но старый баран только хлопал глазами. Второй механик стоял у машины, ему приходилось при каждой волне выключать ее: когда корма поднималась из воды, винты вращались вхолостую и могли разбить машину или отбить крыло у вала. Подняли с коек третьего механика, дункемана и свободных от вахты кочегаров. Разобрали рулевое управление и стали искать причину поломки, но не могли ничего обнаружить. А пароход в это время метался по волнам, как пьяный, и совсем рядом виднелись торчащие из воды верхушки прибрежных подводных скал. Матросы пытались управлять ручным рулем, выбиваясь из последних сил. Гребни волн один за другим перекатывались через них, обдавая с головы до ног холодной водой.

И так как беда никогда не приходит одна, внезапно на пароходе погасло электричество. Все погрузилось во мрак, пока зажигали коптилки и карбидные лампы. Пароход относило назад. С каждой минутой приближался берег, с каждой минутой все оглушительнее звучал в ушах рев разбивающихся о прибрежные скалы волн. Ветром в двенадцать баллов пароход кидало из стороны в сторону. «Эрика» скрипела и трещала по всем швам, точно собираясь развалиться.

— Выбросить якоря! — крикнул в рупор капитан.

Боцман побежал на бак и отвернул якорный шпиль. Загремели тяжелые цепи, звено за звеном уходя в воду. Наконец якоря достигли дна моря, но там были голые скалы, зацепиться было не за что, и пароход шел вперед, волоча за собой оба якоря. У скал пенились волны. Люди, онемев и побелев от ужаса, переглянулись. Еще четверть часа — и гибель…

Наконец цепи натянулись и пароход остановился. Всю ночь «Эрика» прыгала по волнам, дергая якорные цепи. Всю ночь механики работали у рулевого управления, пока им не удалось обнаружить повреждение: сработалась какая-то часть. Подточили, подвинтили и стали пробовать. Да, теперь все было в порядке, и пароход мог бы идти, но об этом нечего было и думать: при беспрестанной работе машины на «полный вперед» пароход держался на месте только при помощи якорей, цепи не ослабевали ни на минуту.

Затем стали ремонтировать динамомашину: к утру обнаружили в ней сгоревшую деталь. Нужной детали в запасе не было, пришлось изготовлять самим. На это потребовалось несколько часов работы, не было времени даже поесть. Через каждые полчаса капитан сам спускался вниз справиться — не готово ли. Только чиф Рундзинь, засунув руки в карманы, ничего не делал, торопил всех и поглядывал, как другие работали. Да он и не в состоянии был чем-нибудь помочь. В прошлом, еще при царском режиме, ему за взятки удалось без экзаменов получить диплом первого механика, и теперь этот диплом давал ему право быть чифом. Знания, практика — это дело второстепенное, — для этого на пароходе были второй и третий механики, они помоложе, они и обязаны все знать. Почему Рундзинь должен ломать свою старую тщеславную голову? Достаточно того, что он торопит, поддакивает и делает понимающее лицо.

Около полудня подняли якоря, и пароход опять начал борьбу с морем.

Гинтер ходил бледный и обессилевший, он шатался и падал, не в силах подняться. Каждую вахту надо было выгрузить наверх пятьдесят ведер шлака, если не больше. Первые десять ведер он обычно поднимал довольно бойко, затем начинал выдыхаться, а последние двадцать ворочал с трудом.