Завтра их опять ожидает черная яма с пустыми корзинами, грохот лебедок, так же будет сотрясаться воздух от нечеловеческого крика. Будут ломаться ногти, вздуваться мозоли, и вместе с ручьями пота будут уходить из тела силы. Но пятиэтажный город не знает жалости. Как злая мачеха, выгоняет он туманным утром толпу своих пасынков на улицу.

Волдис вымылся в грязной воде Даугавы. У него не было ручного зеркальца, и он не мог видеть своего лица. Под глазами и на шее остались черные полосы, в руки въелась черная угольная пыль, которую без мыла нельзя было отмыть. Болели ссадины, ломило плечи. Волдис вытряс пыльный френч и шапку, красный верх которой потерял свой первоначальный цвет.

— Деньги тебе нужны? — спросил его форман. — Если нужны, пойдем в контору.

Толпа усталых людей направилась на какую-то темную узкую уличку, неподалеку от биржи. Пройдя грязный двор, они добрались до ветхого старинного здания, столь же мрачного, как эпоха, в которую оно было построено. Узкая винтовая лесенка привела рабочих в темный, пахнущий сыростью коридор. Во втором этаже находилось насквозь прокуренное помещение с низким потолком и набросанными на полу окурками. Очевидно, когда-то стены его были оклеены обоями — кое-где еще висели клочки розовой бумаги. Было так душно, что у Волдиса захватило дыхание:

Форман прошел в соседнюю комнату и через несколько минут стал по очереди вызывать туда рабочих. У дверей все снимали шапки, лица делались серьезными, а выходя оттуда, люди позвякивали серебряными монетами.

— Витол! — раздался шепелявый голос.

Волдис вошел в комнату, такую же запущенную, как и первая, только здесь стояли два письменных стола и несколько старых кресел. За столом побольше сидел молодой человек с кривым носом, золотыми зубами, в синем бостоновом костюме и в сомнительной чистоты рубашке. Он дал Волдису карандаш и указал на лист бумаги.

— Распишитесь. Пять латов. Следующий!

— Теперь все, — сказал форман, когда Волдис вышел из комнаты.

Пробираясь на ощупь в темноте, Волдис вышел во двор и полной грудью вдохнул свежий воздух.

Пять латов! Пять серебряных кружочков звенели в кошельке Волдиса. Теперь можно было смело идти на набережную: он не потеряет голову при виде жареных миног и хорошего хлеба. Однако настоящего аппетита у Волдиса не было. Переутомленный организм весь горел и требовал влаги. Только когда Волдис. выпил целый литр молока, во рту исчезло ощущение сухости.

Поев, он сходил на вокзал, взял из камеры хранения свой сундучок и присел в зале ожидания на диван. Приятно было сознавать, что этот страшный день прошел. Но, представляя себе завтрашний день, Волдис содрогнулся. Как можно выносить такую работу ежедневно, из года в год? Временно, один-два парохода — это еще ничего, если у тебя есть надежда, что в ближайшем будущем не придется вгрызаться в горы угля. Но всю жизнь, без всяких перспектив на перемену, успокоиться и довольствоваться этим — ведь это страшно!

Рядом с Волдисом расположились два крестьянина, судя по их домотканой одежде и картузам с блестящими козырьками.

— Значит, поехали? — громко, как у себя дома, спросил один у другого.

— Да, надо ехать. В Риге везде только и знай, что плати, плати, плати… Сходишь куда-нибудь — смотришь, десять латов долой. Ты где остановился?

— Ночевал на улице Дзирнаву, у хромого Андрея. Совсем дешевый ночлег — лат за ночь. Только три кровати в комнате; живешь, как барин.

— У меня на улице Бруниниеку[12] живет зять, я всегда у него останавливаюсь. Получается нисколько не дешевле, чем на постоялом дворе, — с пустыми руками туда не явишься. Городские думают, что крестьянам все даром дается: не привезешь кадочки масла — косятся.

— Глупости, я никогда не захожу к родным. Лучше заплатить лат и жить спокойно сколько вздумается. У меня тоже в Задвинье сестра, но я туда и глаз не кажу. Знаю, чего она от меня ждет.

Волдис встал, вскинул сундучок на спину и вышел из вокзала.

— Постоялые дворы… А я-то горевал о ночлеге.

У первого же прохожего он узнал дорогу и по Мариинской улице[13] добрался до района постоялых дворов.

— Где здесь постоялый двор хромого Андрея? — спросил он у женщины, стоявшей в дверях булочной.

— Что? Постоялый двор Андрея? Не знаю. Спросите у кого-нибудь другого.

Но и другие не знали, где этот постоялый двор, пока не встретился какой-то крестьянин, который объяснил ему:

— Иди вон туда, где синяя вывеска. Там Андрей дворником.

За воротами постоялого двора Волдиса ожидала сама хромая знаменитость — дворник, в этот момент он тащил громадную вязанку дров, и его деревянные башмаки отсчитывали: полпятого, полпятого! Он, очевидно, был туговат на ухо и не услышал приветствия Волдиса.

— Скажите, пожалуйста, нельзя ли здесь переночевать? — спросил Волдис, загородив дорогу хромому великану.

— Можно. Заходите и договоритесь с хозяйкой.

Они вошли в большую комнату постоялого двора.

— Хозяйка! — крикнул дворник дородной, расплывшейся женщине, возившейся у печки. — Этот человек хочет переночевать. У нас есть еще свободная кровать?

— Да, есть в маленькой комнате. Тот, из Бауски, сегодня уехал.

Нельзя было понять, делала ли она это от скуки или на самом деле думала, что чем-то занята, но в продолжение нескольких минут, пока Волдис стоял у дверей и наблюдал за ней, хозяйка прошла по комнате из конца в конец, повертелась, переложила с места на место веник, передвинула стулья, задернула оконную занавеску — и все же не сделала ни одного действительно нужного движения.

— Так вы хотите переночевать? — как бы очнулась она, нечаянно натолкнувшись на Волдиса. — Паспорт у вас есть?

— Я с военной службы. Вот мое увольнительное удостоверение.

— Мне-то ничего, мне все равно, только вот полиция иногда беспокоит и составляет протокол. Сколько уж штрафов переплатили! Ну, идите, я покажу ваше место.

Она ввела Волдиса в маленькую, недавно выбеленную комнату. Там стояли три узкие железные кровати с высоко взбитыми соломенными матрацами, покрытыми тонкими заплатанными одеялами. Единственное окошко выходило во двор и было сплошь заставлено цветочными горшками, в которых прозябали какие-то незатейливые цветы. Маленькое нешлифованное зеркальце висело на стене рядом со старой картиной, изображавшей приезд охотников в деревенскую гостиницу: бородатые мужчины в широкополых шляпах обнимали пышнотелых деревенских девиц, которые, улыбаясь, стыдливо отворачивались; вокруг них бегали вислоухие охотничьи собаки.

— Вы можете здесь получить и чай, — сказала хозяйка.

Все обстояло прекрасно. Своя отдельная кровать, в тепле, под крышей; зеркало, чай и полчища прусаков на стенах.

Волдис сунул сундучок под кровать и разделся. Было еще рано, но он так устал, что ничего уже не мог делать.

Улегшись на кровать, он принялся наблюдать за ползающими по потолку прусаками и думать. Спать не хотелось… Руки за один день стали шершавыми и мозолистыми. Когда он провел ладонью по лицу, она царапала кожу.

Завтра работа, послезавтра работа, затем опять… и опять… Эх, не к чему думать о будущем — легче не станет. Время покажет. Надо привыкнуть, ознакомиться с обстановкой; возможно, подвернется другая работа, представится возможность выдвинуться. Тогда можно будет подумать и о книгах и об учебе. Надо опять заняться английским языком — попрактиковаться на пароходах, моряки знают английский. Не терять надежды, надеяться и надеяться! Без надежды можно погибнуть…

Волдис сам еще не знал, чего именно надеялся он достичь. У него не было ясной цели. Он хотел достичь чего-то вообще — лучшей жизни, лучшего будущего.

Часов около девяти вошли два седых крестьянина — соседи по комнате.

— Смотри-ка, какой гость нас здесь ожидает! — один из них приветливо кивнул Волдису. — Тоже из деревни?

— Нет, с военной службы.