— Чего ты тут врос памятником?
— Шел в обком… — превозмогая волнение, проговорил Петро и добавил, словно оправдываясь: — Иванишин только что сказал… Такое на меня наплел ваш директор…
— Да-да, — крякнул Ива. — Это ведь приятель Иванишина, под его дудку пляшет… Я иду из обкома партии.
Умение наблюдать, многое схватывать на ходу инстинктивно помогло и сейчас Петру догадаться, что ходил этот человек в обком из-за него. И действительно, Ива сказал:
— В обкоме никто клевете директора не поверил. Ты, Петрик, наберись терпения, пока там прочитают твой роман. Если у тебя есть еще один экземпляр с машинки, дай мне.
— Да, есть.
— Вот и хорошо, чтоб не терять времени, и я вечерами ознакомлюсь с рукописью. — И доверительно сказал: — А первую рецензию написал Иванишин. Д-да.
Что-то колючим комком сдавило у Петра в горле, он только и мог промолвить:
— Я думал, что этот человек может стать выше мелочных счетов и обид. Никак не может простить мне того фельетона…
— Пойдем к тебе, я возьму рукопись, — сказал Ива.
Дома Петра ожидало письмо из Родников. Сестра возмущалась, что Петрик никак не может выбраться из Львова, тогда как в Карпатах сейчас чудесная ягодная летняя пора. Уверяла, что к ее свадьбе, которая состоится в следующее воскресенье, Петру вовсе не надо шить нового костюма (пролежал материал два года, пролежит и еще месяц-два, пока Петрик вернется домой): Ярош обещает ему подарить такой изумительной красоты киптар, в котором и самому Петрику хоть сию минуту можно под венец! Кстати, в Родниках и раскрасавиц невест большой выбор. В конце письма была приписка. Петрик и ее вслух прочитал: «Теперь тебе не отвертеться! Мирослава Борисовна, Любашка и Наталочка собираются к нам и пробудут в Карпатах до сентября. Я и Мирко попросили их связать тебя, упрятать в чемодан и привезти. Это будет для нас самым дорогим свадебным подарком».
— Надо поехать, Петрик, — улыбнулся Ива. — Если бы не мои дела… Хотя, правда…
— Добрый наш гном, — Петрик смущенно обнял писателя, — кому как не вам известно, что иногда люди так ослеплены своим счастьем, что забывают самых близких людей, вот таких, как вы….
— Э-э, брат, не наговаривай на сестру! — строго возразил Ива. — Я не забыт. Вот оно приглашение, — достав из кармана письмо, показал Маркиян Степанович. — Конечно, сожалею, что не могу поехать… А ты обязан. Если будет что-нибудь срочное, напишу тебе в Закарпатье.
Когда Ива ушел, Петро горячо заспорил сам с собою. Ну, как сейчас оставлять поле боя? Тот же Иванишин будет ликовать: «Струсил! Удрал!..» Днем и ночью стоял перед глазами Леонид Скобелев. Вот теперь, когда Леонида досрочно освободили, когда он уже на пути в Ленинград, где погостит у Северова день-два, а затем катнет во Львов, как же Петро может уехать?.. Да и с инженером Федором Рубкиным, тем самым Федюхой, другом детства Леонида Скобелева, которого Петру все же удалось разыскать, все договорено: в воскресенье Рубкин на собственном «Москвиче» приедет за Леонидом и увезет его к себе в Червоноград… Но и на свадьбу сестры тоже надо ехать!..
Телефонный звонок из Ленинграда помог Петру принять решение.
Игорь Северов сообщал, что получил в милиции разрешение оставить у себя в Ленинграде на один месяц Леонида Скобелева. За это время Северов похлопочет о своем отпуске, а затем прикатит вместе с Леонидом во Львов. Ему очень хочется побывать в новом шахтерском городе Червонограде. Ведь когда-то он и отец Леонида вместе с партией геологов открыли там богатейшие залежи каменного угля.
Да, Петро не забыл свою первую встречу с геологами… Он уже не раз побывал на могиле «Чехова» — отца Леонида Скобелева. Конечно, Петро еще в письме к Леониду одобрял желание молодого Скобелева устроиться работать на шахте в Червонограде. Условились, как только Северов утрясет свои дела, связанные с получением совершенно незапланированного отпуска, Петру в Закарпатье будет дана телеграмма. Петро сообщил Игорю адрес Ганны, куда надо телеграфировать.
Петро отправил в Червоноград письмо Федору Рубкину, давая знать, что приезд Леонида Скобелева откладывается на месяц, что и сам Петро уезжает в Закарпатье и будет во Львове к приезду Скобелева.
Ключи от квартиры оставлялись «маме Ксене» — так ее называла Наталка Кремнева, а с годами и Петрик с сестрой, — и Петро просил, если друзья из Ленинграда вдруг нагрянут в его отсутствие, встретить их: ведь Кремневы тоже уезжают. Смеясь, напомнил: встретить поласковее, чем мама Ксеня встретила Петрика тогда, в сорок четвертом, когда они с сестрой вселялись…
— Ну, голубь мой, раз ты такой злопамятный, — в том же шутливом тоне пожурила мама Ксеня, — припомню я тебе ту голубятню! Ох, ох, срам! У хлопцев уже усы пробиваются, женихи, а ты со своими дружками — Олесем, Йоськой и Васильком соорудили на чердаке голубятню… Кому тогда из-за вас попало? Мало того, что управдом нашумел, а постиранное белье соседей, то самое, что запачкали ваши птицы, кто перестирывал? Мама Ксеня, да?
— Виноват, каюсь… — по-сыновьи нежно обнял Петро свою заступницу. — Был такой грех, гонял голубей…
— Не подлизывайся, — с улыбкой проворчала мама Ксеня, — ладно, встречу…
В тот же вечер она и семеро из ее теперь уже одиннадцати детей провожали на вокзале Петра и Кремневых. Правда, Мирослава Борисовна с Любой и Наташей пока еще направлялись в Ровно. Ванда Чеславовна просила Кремневу взять с собой в Закарпатье Марьяна — пусть мальчик проведет лето в горах.
Горный чародей
Третью неделю Петро на высоких полонинах колхоза имени Ивана Франко. Бродит с чабанами среди живой лавины овец по трудным горным тропам и кручам. Ночует, где останавливает ночь. Случается и промокнуть до нитки под внезапным ливнем. Но у жаркого огня ватры всегда высушишь одежду, отогреешься. А заодно и послушаешь старинную легенду…
Петро наблюдает, как разгорается заря, одевая горы и светлую одежду утра, как каждая травинка, каждый лист, каждая птица умывается чистой и прохладной росой. А солнце, проспавшее всю ночь в объятиях тумана, вдруг встанет такое ясное, счастливое, щедрое, что его тепла хватит обогреть весь мир.
Сперва Олекса Валидуб, усач с белыми косматыми бровями и глубоким шрамом через всю щеку, угрюмый и будто молчаливый на первый взгляд, не очень радушно встретил Петра, которого привел внук Левко.
— В колхозе коня надо было попросить, пешком сюда неблизкая дорога, — как-то насмешливо кольнули острые глаза старика.
— Верхом неинтересно, Олекса Андреевич, — улыбался гость.
— Чего ж так?
— Конский топот мешает слушать горы.
Как-то, послушав его, Петро с интересом спросил:
— Олекса Андреевич, вот вы говорите — нужно и на этих, клочках земли высоко в горах сеять. Что, по-вашему, здесь может уродиться?
— Гей! Земля тут добрая: и овес уродится, и люцерна, кукуруза, картофель… А вот посмотрите на этот виноградник, — широко повел рукой Валидуб, — Я его вырастил. Позапрошлой осенью здесь побывал старший лесник. Так он так сказал: «А вы, Олекса Андреевич, настоящий чародей!» Да, так, и сказал… — блестя помолодевшими глазами, закончил старик.
Свет большой мечты, которой живет Валидуб, делает его лицо моложе.
— Мы с партийным секретарем Любомиром Ярославовичем, как рыба с водой. Хороший, разумный человек. Он даже ученых в мой поднебесный виноградник привозил. Если по-научному сказать, опыты тут ставим, испытываем разные сорта винограда в неполивных условиях… Вот нужно еще про посевы на полонинах серьезно подумать… А то, что меня теперь уже многие в районе горным чародеем называют, — ни к чему. Чары тут ни при чем. Труд, любовь к делу и терпение — вот и все «колдовство».
Валидуб повел Петра по каменистой тропе к скале, напоминающей огромное каменное чудище, на спине у которого неожиданно, подобно драгоценному изумруду, зазеленела удивительная коллекция винограда.
Они шли вдоль линии виноградных лоз, временами останавливаясь у тяжелых гроздей. Особенно Петра поразил сорт «Молдавский» — и урожайностью, и вкусом, и красотой.
