— Кому долить? — спросил Андрей.

Никто не попросил, и он завинтил крышку термоса. Помолчали и поднялись все, как по команде. Василий, глядя на восток, снял шапку. Остальные тоже шапки сняли, уважая обычай.

— Рыжуху придержи. — Андрей протянул поводок Борису и пояснил: — Чепкан в одиночку работает лучше!

Они ушли не оглядываясь и вскоре скрылись в ельнике. Только конец рогатины — ее Василий нес как флаг — еще в бинокль был виден, потом и он исчез.

Тогда запасные игроки заняли свои места. Борис подготовил фотоаппарат и то и дело поглядывал в бинокль на белый флаг, пытаясь представить, что сейчас там возле него происходит.

У его ног лежала Рыжуха, уткнувшись мордой в лапы, а позади пританцовывал Андрюша, держа в руках ружье. Оба ствола он зарядил жаканами.

Очень, показалось, прошло много времени. Борис дрожал от холода и волнения, а по часам — всего 25 минут, когда вдруг скрылся белый флажок в сером кудлатом дыме! Он все темней, все выше в небо!

Рыжуха вскочила, затявкала, потянулась навстречу Андрею, Василию, Чепкану. Они выскочили из кустов.

Борис так обрадовался, что закричал «Ура!» и направил на них фотоаппарат.

Тут Андрюша, подбегая, закричал:

— Смотри!

За ельником, к востоку от берлоги, по голому заснеженному склону, вверх к водоразделу, бежали три черных, показалось, собаки — одна большая, две маленькие.

— Матка с двумя лончаками. Смотри! — повторил Андрюша.

Смотреть уже было не на кого. Промелькнула эта троица на белом снегу и исчезла за бугром…

Подошли Андрей и Василий — оба они тяжело дышали, Чепкан тоже…

— Вот уж никак не думал, что матку мы потревожим! — с огорчением сказал Андрей.

— Молодая, наверно, первородок, коль пестуна еще не завела, — определил Василий, умывая лицо снегом.

— На сегодня все, — решил Андрей, — пошли до хаты. Надо ей дать успокоиться… И нам тоже.

Вечер провели молчаливо, слушая музыку да известия из такого далекого от медвежьих берлог мира.

Дверь держали на запоре, не забывая, что где-то, и не далеко, бродит по снегу мать с детьми, бесстрашная в гневе.

Борис вздохнул, залезая в свою «берлогу» — спальный мешок.

Утром отправились по уже проторенной тропе. Постояли у одинокой сосны, осмотрелись и со всей осторожностью — ведь могла хозяйка вернуться — подобрались к берлоге.

Тихо и пусто. Только следы на потемневшем снегу.

Андрюша и Василий с ружьями на изготовку заняли позицию по обе стороны берлоги. Андрей подтолкнул Рыжуху к лазу, скомандовал: «Ищи!» И она полезла, уже приученная лазить в норы.

Вернулась она быстро, с видом безразличным и несколько раз чихнула. После этого заглянул в берлогу Андрей, включив электрофонарик, и передал его Борису. Тот полез с некоторой опаской и с надеждой: а вдруг сейчас же наступит счастливый эпилог — сверкнет золото! Но по всей длине берлоги, примерно три метра, на стенах только глина!

Брезгливо морщась, отодвинул Борис ветки и мох медвежьих постелей и убедился, что в полу тоже только глина, а потолок «рукотворный».

— «Заседание продолжается!» — сказал Борис в утешение, когда вылез.

Немного отдохнули, попили чаю и двинулись по снегу, построив боевой порядок — впереди Андрей с Рыжухой, позади Василий с Чепканом, а в середине запасные игроки.

Снег был плотный, неглубокий, и следы сохранились хорошо. За бугром было видно, что медведица повернула назад, и медвежата за нею, прошла метров сто к берлоге и снова круто повернула… А дальше шла все прямо, не сворачивая, и так быстро, что медвежата, судя по следам, бежали и отставали. На крутом подъеме одного из них она шлепнула. Судя по следу, он кубарем покатился по склону и тут же пустился догонять.

А она все шла и шла, прямо на север.

Перейдя ручей, медведица с медвежатами легла под ветви могучей лиственницы.

Андрей и Василий, внимательно оглядев следы, идущие к лиственнице и от нее, решили: и те и другие одинаковые, вчерашние, и, наверно, семейство не долго пролежало в этой неуютной берлоге.

Прошли почти пять километров (по шагомеру) и вошли в бурелом. Там насторожились, зарычали собаки.

Андрей показал жестом: «Стоп!»

Сняв с плеча карабин, скользнул он в чащобу, и Василий — уже привычно — за ним, придерживая Чепкана.

Ждать и на этот раз пришлось (или показалось?) долго. Наконец-то они бесшумно появились. Рукой Андрей показал: «Уходим!»

Лишь когда отошли метров двести, он остановился, сказал:

— Залегла в пустой берлоге! Даже об удобстве уже позаботилась, веток натаскала!

— Шла она уверенно — значит, знала, помнила об этой берлоге! — заметил Борис.

— Не для того же она ее строила, чтобы забыть, — резонно рассудил Андрюша.

— Но знает ли она о берлогах других медведей — мы этого никогда не узнаем! — пожалел Борис.

— Об этом попробуем побеседовать с другим клиентом, из берлоги номер два, — улыбнулся Андрей.

Вечер в избушке прошел весело. Все были рады, что судьба семейства решилась, как сказал Борис, «в лучших традициях охраны материнства и младенчества». А результат если и не подтвердил рассказ Черкасова, то его и не опроверг.

Утром отправились к берлоге номер два, расположенной в двух километрах от первой, на склоне, негусто поросшим кедровым стлаником.

На этот раз запасным игрокам было видно, как занял Андрей позицию против лаза, а Василий подполз к «хвосту» берлоги и концом рогатины расширил щель в кровле. Прикрывая пламя спички ладонью, он запалил шашку, осторожно протолкнул ее в щель и поспешил отползти по-пластунски, ускользая от цепких веток кедрача. Андрей догнал его, и в этот миг заклубился дым. Раскидывая палки, высунул из лаза голову медведь, оскалив пасть, и раздался страшный рев.

Лапами молотил медведь воздух и землю, силясь в ярости достать незримого врага, и выпрыгнул гонимый дымом, побежал, натыкаясь, ломая кусты, вокруг берлоги. Сделал еще один круг, уже близко, метрах в десяти от запасных игроков, не видя их, и повалился на снег. Катался по нему, наверно инстинктивно стараясь прогнать удушающий запах, и вдруг стремительно побежал прочь от берлоги вниз по долине, скрылся из вида.

— На сегодня концерт закончен, — решил Андрей.

Утром все повторилось. Проверили берлогу — пусто! И пошли по следу. Несколько раз теряли в камнях, но собаки его легко находили. Этот медведь шел как пьяный, спотыкаясь, кружа, переходя с одного склона долины на другой и снова, непонятно зачем, возвращаясь. Несколько раз он ложился где попало, не ища защиты.

Уже лежали на снегу длинные тени, когда увидели его. Он нес голову у самой земли, виден был только могучий загривок.

Не упуская медведя из вида, шли они часа два и ясно поняли, что тот бредет, сам не зная куда, ни на что внимания не обращая.

— Подождем до завтра, — решил Андрей, и все повернули к своей избушке.

Весь следующий день шли они по следу и несколько раз, приближаясь к медведю, видели, что все так же — голова у самой земли — бредет он бесцельно.

Особенно это стало очевидным, когда пробирались сквозь чащобу и Чепкан вдруг насторожился, потянул поводок. Совсем близко — метрах в пятидесяти от следа — увидел Василий берлогу, и не пустую! А медведь прошел мимо, головы не повернув.

На этот раз вернулись в избушку уже в темноте, разочарованные, не зная, что делать дальше, и все же надеясь, что найдет он пристанище — свое или чужое.

И опять утром отправились по следу; медведь шел совсем уже как пьяный, то падал, то поднимался во весь рост и впивался в деревья когтями и зубами. Временами он бежал, обычно по кругу.

Когда его увидели, медведь шел еле-еле и вдруг прыгнул на куст, как на врага, начал его терзать.

В бинокль было видно, что пасть его в пене, а глаза красные…

— Этот уже не ляжет, — сказал Василий.

Андрей кивнул и жестом показал запасным игрокам, чтобы остались на месте. Он снял с плеча карабин и вместе с Василием подошел к медведю поближе. Медведь повернулся и, должно быть увидев, заревел, вздыбился. Грохнул выстрел, и бесшумно повалился он на снег. Андрей подошел ближе и еще раз выстрелил — для страховки.